– Ну и?
– А нас обманывают!
– Да кто обманывает-то?!
– Все, – повел рукой вокруг Фомин.
– Ерунду какую-то порете, – определила женщина.
– Да почему ж ерунду-то? Копернику тоже не верили…
– Кому-у-у?!
Видимо, последняя реплика Фомина доконала женщину. Она схватила газету и зачиталась ею. Разговор был закончен.
«Не верит, – помрачнел Фомин. – Сомневается… Но впрочем, понятно: столько тысячелетий вдалбливают в голову эту чушь про смерть… За один день мозги всем не переиначишь…»
Выйдя из больницы, Фомин остановил пробегавших мимо детей.
– Эй! Погодите-ка!
Дети остановились.
– Скажите, есть смерть или нет?
Но те не ответили. Рассмеялись и побежали дальше. До Фомина донеслись лишь чистосердечные слова «пьяный» и «дурак».
Фомин пошел назад к автобусной остановке.
Его непоколебимость в собственной правоте не ослабела. Просто стало обидно, что никто не воспринимал его всерьез.
«Привыкли, – утешал себя Фомин. – Ведь и дня не бывает, чтоб людям не напоминали о смерти. А я хочу за час им все объяснить».
– Скажите, – спросил он у встречного старика, – вы верите смерть?
– Что?
– Верите в смерть?
– Что?!
Старик повернулся к Фомину и приложил ладонь к уху.
– Вы верите в смерть?! – публично крикнул Фомин.
Прохожие обернулись, кто-то хихикнул.
– Что?! – снова проскрипел вредный старик.
«Глухой, – понял Фомин. – Бывает».
И пошел дальше, а старик недоуменно смотрел ему вслед.
Фомин сел в автобус.
«Но ведь должен же быть в этом городе хоть один человек, который меня услышит!.. – уныло рассматривал он пассажиров. – Просто надо его найти».
В руках сидящей напротив девушки Фомин увидел пеструю книгу. На обложке золотились буквы «Пражское кладбище».
«И здесь тоже, – подумал он. – Всюду».
Внезапно он встал и шагнул к дверям. Ему стало вдруг ясно, где можно разрешить свои сомнения.
Фомин пересел в другой автобус и через двадцать минут вышел у городского кладбища.
«Ну и что? И что? – хмурился он, разглядывая памятники и выцветшие венки. – Понавешали тут всякой всячины, понастроили оград. Для достоверности. Чтобы все верили».
«Но стоп, кого-то ведь хоронят! – неожиданно вспомнил он. – Кладут в гроб, закапывают… А если смерти нет, то кого в гроб-то кладут?..»
Осененный этой мыслью, Фомин замер у одной из могилок. И в тот же миг в голове его родился простой ответ: людей не хоронят. Все это грандиозный обман, подделка, фарс с единственной целью: заставить верить в существование смерти. Это все поистине вселенский заговор, цель которого была Фомину не вполне ясна.
«И спросить не у кого, – повертел Фомин головой по сторонам. – В церкви так говорят, что ничего не поймешь, в больнице сразу в психи записывают, здесь – тишина. Но в сущности-то, везде одно и то же…»
Фомин побродил еще некоторое время по кладбищу, а затем поплелся к автобусу.
– Где был так долго? – проворчала Шура, когда Фомин вернулся домой.
Он откровенно ей все рассказал.
– Давно догадывалась, что ты с придурью, – вздохнула Шура, – но это уж совсем ни в какие ворота не лезет.
– Да я уверен!..
– Картошку купил?
– Вот, – протянул Фомин пакеты. – Понимаешь, и у попа спрашивал, и в больнице, и на кладбище ездил…
– Ну и чем закончились твои похождения?
– Ничем, – признал Фомин. – Но я знаю, что прав.
КЛЕЙ
Однажды Алеша Курбатов пришел домой, лег в кровать и не смог уснуть.
Крутился, вертелся, а все никакого толку: в организме царило непонятное перевозбуждение. Тогда он решил принять чего-нибудь для сна. Заглянул на кухню, включил свет и обомлел: на столе громадный рыжий таракан доедает муху. Алеша размахнулся и навсегда прихлопнул таракана. Вытерев руку о край клеенчатой скатерти, открыл дверцу шкафа, достал пузырек валерианы и начал отсчитывать падающие в стакан капли. Насчитав сто тридцать четыре капли, Алеша сказал самому себе «стоп», разбавил их водой, выпил и присел на стул.
Но просто сидеть было скучно и нецелесообразно. Тогда он снова открыл дверцу шкафа, достал оттуда маленькую баночку канцелярского клея и стал его нюхать. Запах клея ему нравился с детства, а так как Алеша был все еще почти в конце детства, то запах нравился ему по-прежнему. Клей напоминал Алеше о свежевыкрашенных досках, которые он где-то когда-то у кого-то видел, и доски те ему страшно понравились. Алеша открутил крышку и кончиком языка попробовал клей на вкус. Вкус оказался неожиданным, исключительным и оригинальным. Тогда он сделал осторожный и бдительный глоток. А затем залпом выпил все, что было в банке.
«Ничего страшного, – подумал Алеша. – Это лишь капельку вредно, а в сущности – полезно для иммунитета и кишок».
Звучно отрыгнув, Алеша пошел назад в спальню. Ложась в кровать, мельком взглянул на часы. Было уже половина четвертого утра. Алеша не беспокоился о том, что, возможно, не успеет выспаться…
Проснулся Курбатов от того, что прямо над ухом громко кукарекал петух.
Он с трудом открыл глаза и обнаружил себя лежащим на сеновале, причем абсолютно голым. Разбудивший его петух моментально спрыгнул вниз и побежал за курицей. Повернувшись, Алеша увидел, что справа от него спит какая-то незнакомая баба рыжей породы и тоже, как он, совсем голая.
– Где это я? – вслух спросил Курбатов и почесал живот.
Естественно, никто не ответил. Тогда он аккуратно, стараясь не разбудить соседку, спустился с сена и принялся искать свою одежду. Но одежды нигде не было. Курбатов попытался вспомнить, во что он был вчера одет, но память была странным образом деформирована, и вспомнить ничего не получалось. Послышался кашель. Алеша поднял глаза: со стога сена слезала голая рыжеволосая барышня.
– Ты еще кто такой? – спросила она, увидев прячущегося за лопухами Курбатова.
– Я – Алеша, – просто ответил Алеша.
– Несуразно как-то, – хмыкнула рыжая и стала снимать висящую на ветках вишни то тут, то там одежду.
«И почему это я сразу не догадался, что одежда должна быть именно на ветках?» – досадливо поморщился Курбатов, наблюдая за тем, как барышня вихляет и колышется, пытаясь дотянуться до лифчика.
– Вас, наверное, Тамарой зовут? – смело предположил Алеша, обзирая белые бедра барышни.
– Это только если сентябрь. А в високосный год я вообще сама себя не узнаю, – загадочно ответила та, достав-таки предмет своего туалета.
– Какая вы странная, – сказал Алеша и добавил: – И красивая.
Бросив взгляд в сторону Курбатова, барышня нахмурилась:
– Ты б прикрылся, что ли. Устала я на голых мужиков любоваться.
– Да-да, – поспешно согласился Алеша и потянулся за висящей рядом майкой.
Вдруг что-то сильно зачесалось у него под мышкой. Курбатов начал яростно скрести зудящее место. Раздался сильный треск, и Алеша увидел, что держит в ладони небольшой кусок кожи.
– Чё это ты так неаккуратно? – поинтересовалась рыжая, надевая трусы. – Этак можно всего себя на куски изорвать.
– Да ерунда! – бодро пискнул Алеша, желая показаться храбрым. – У меня еще одна подмышка есть! Вот! Смотри!
И он гордо продемонстрировал свою вторую подмышку. Но барышня никак не отреагировала. Она продолжала одеваться, что-то напевая себе под нос.
«Надо ее остановить, иначе в полном объеме сейчас оденется и куда-нибудь уйдет. И у нас с ней уже никогда ничего не получится!..» – лихорадочно соображал Алеша.
– Постойте, Тамара! – закричал вдруг он. – Я хочу вам сказать!..
Рыжая барышня удивленно, даже сердито уставилась на Курбатова:
– Как я тебе Тамара?! Меня зовут Жерар. Я – актер!
И тут Алеша заметил, что это и на самом деле мужчина. Ну конечно же, мужчина! С разветвленным на кончике носом и монашеским животом…
«И как же я сразу не догадался, что лифчик не его?!» – обрадовался Курбатов, глядя, как Жерар рвет вишни. – И трусы не его! Актер ведь. Да и волосы наверняка не настоящие».
