– А графин чем вам не подходит? – спросил председатель студсовета Алик Симонян. Мы посмотрели на графин, потом на Германсона, мол, давай, выкручивайся, раз взялся.
– Графин мы только получили, – соврал Германсон и только после вранья заметил стоявшую позади всех Белкину. Она легко могла его разоблачить, но лишь усмехнулась и ничего не сказала…
– Саня, ты достал своим пивом, – сказал я Хасидовичу, когда комиссия, сделав нам строгое внушение, ушла, а Сашка, наоборот, гремя свежими бутылками, пришел.
– Да, хорош! – поддержали меня оба Андрея. – Вот турнут нас из общаги, где ты будешь скрашивать ожидание?
– Плюньте! – посоветовал нам Сашка, вынимая бутылки. – Лучше попробуйте это «Жигулевское бархатное» пиво.
Мы попробовали «Жигулевское бархатное» и остались довольны. К мерам предосторожности мы добавили закрытую (чего раньше не делали) Мирновым на ключ дверь. Чем, кстати, был особенно недоволен Керенкер, который привык шляться по комнатам общаги, как кот, без стука. Придет, усядется за стол и, если в комнате что-нибудь едят или пьют, обязательно поможет. Если ничего не едят и не пьют и нет признаков, что это случится в ближайшее время, посидит три минуты и пойдет дальше… Через неделю студсовет накрыл нас с бутылками на столе во второй раз. На этот раз бутылок было уже три – две пивные и одна водочная. Сашка к водочной бутылке отношения не имел, на его совести была только пивная посуда. Он водку вообще не особенно любил, предпочитая пиво, неважно, разливное или бутылочное. Странно только, что пиво он любил, а человеком был не толстым, скорей даже, худощавым. А водку пил, конечно, но без любви. У Мирнова накануне в пятницу случился день рождения, и он разорился на бутылку «Столичной» за 4 рубля 12 копеек. Мы с Германсоном подарили ему складной туристический нож за 1 рубль 70 копеек и купили закуски в 23-м гастрономе, который располагался через дорогу от нашей общаги. Ну, если считать это закуской… Буханку хлеба, банку ставриды в масле, брикет холодца и четыре (знали, что будет Сашка) сырка «Дружба». Не посчитали только Керенкера, который со своим носом не мог не пронюхать о предстоящем событии и, конечно же, примкнул к нашей компании. От него отделаться не было никакой возможности, потому что он начал поздравлять Мирнова еще дня за три до дня рождения, а в сам день с утра густо клубился возле нашей двери. Сашка, поджидавший нас в нашей комнате, подарил Мирнову кипятильник и трехлитровую банку пива. Кипятильник, понятное дело, очень быстро, в стиле дрессированных учебников, растворился на общажных просторах. Мирнов, кипя возмущением и без кипятильника, оббежал всю общагу и принес откуда-то два других кипятильника, неисправных. Они долго потом валялись у нас на столе, пока кто-то не выбросил. А тот, новый, так и пропал… …Если бы студсовет проверил нашу комнату в пятницу вечером, то в субботу мы уже паковали бы чемоданы. А так… В субботу утром мы проснулись и пошли на лекцию. Какая-то сволочь придумала лекции в нашем институте начинать в 7:30 утра, поэтому просыпались трудно, хотя вечером кто-то из нас завел будильник. Эти будильники… Вечером, заводя этот механизм, мы убеждены, что будильник – очень полезное устройство, а утром, когда он звонит, бьем по нему кулаком, жалея, что под рукой нет молотка. В субботу ненависть к будильнику, который добросовестно старался отправить нас на учебу, достигла пиковых значений. Германсон, на прикроватной тумбочке которого стоял этот звонарь, не открывая глаз, зверскими ударами пытался попасть по кнопке будильника, но не попал даже по будильнику, не говоря уж о кнопке. Лупил по тумбочке. Ни в чем не повинная тумбочка затряслась под этими ударами, а будильник – со страху, наверное, – свалился на пол и звонил оттуда, но уже каким-то не своим голосом. Германсон, страшно ругаясь, но по-прежнему не открывая глаз, принялся шарить по полу, нащупал будильник и прихлопнул его, как муху. Будильник что-то там у себя повредил при падении, и с тех пор стал звонить не в то время, которое мы устанавливали, а когда ему вздумается. Раза по три за сутки, из них не реже двух раз ночью. Выбросили мы его, по-моему, в одно время с кипятильниками. Или нет, кажется, сначала Керенкеру подарили, а уже он его через неделю выбросил…
В общем, проснулись мы с чувством глубокой неприязни к окружающему миру, и то потому, что Сашка, ночевавший в Керенкерской комнате (там кто-то уехал на выходные домой), долго барабанил в дверь. Через дверь он утверждал, что у нас есть две бутылки пива, которые он специально вчера оставил на утро, чтобы его опухшая голова вернулась в свой обычный объем. Разбудить он нас разбудил, но вставать и идти открывать дверь никому не хотелось. Поэтому, не вставая, Германсон крикнул ему, что никаких бутылок вчера не было вообще, а была только банка пива, которая уже не только высохла, но даже успела покрыться изнутри паутиной. Обычные пауки такую паутину ткали бы дня три, а наши Ивановские уложились за ночь. Текстильный край, знаете ли… Сашка, как дятел, продолжал долбить дверь, и пришлось вставать. Сашка ворвался в комнату, залез в наш шкаф и вытащил оттуда две бутылки пива. Потом с тихим стоном открыл одну из них зубами и заглотил содержимое, будто прибыл к нам прямиком из недельного пешего тура по Сахаре. Хорошо еще Германсон успел вырвать у него вторую. Мирнов на бульканье попытался открыть глаза, не смог и тогда звуком трущихся друг о друга железяк проскрежетал:
– Подайте глоток бывшему имениннику. Это в расшифровке так, а скрежетал, конечно, он неразборчиво. Германсон посмотрел на меня, на бутылку и, добрая душа, протянул бутылку Мирнову…
Может показаться странным, что нас, пятерых здоровых парней, так развезло с бутылки водки и банки пива, но потом, когда разрозненные эпизоды (один одно вспомнит, другой другое) начали понемногу складываться в картину, то стало понятно, что бутылка водки – это было только самое начало. Сколько их всего было, бутылок водки и вина, сосчитать оказалось невозможным делом. Они каким-то образом оказывались на нашем столе, хотя никто не помнил, чтобы кто-то ходил в гастроном за добавкой. Самым неприятным в нашем банкете было то, что, похоже, к ночи размах празднования перерос наше крыло и выплеснулся на сопредельные участки общаги. Тревожно мы перебирали в памяти наиболее звонкие моменты прошедшего вечера, стараясь понять, пронюхал ли студсовет про наш праздник и, если да, то как нам себя вести. Покаяться, свалить все на Сашку или идти в отказ, мол, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Бывший именинник Мирнов так и не поехал на лекции, а мы с Германсоном с раскалывающимися головами поехали. Отоспались там на верхних рядах, часам к 11 ожили и к обеду вернулись в общагу. Наши оптимистические ожидания, что, может, не все знают про вчерашний праздник, не оправдались. Часов в 9 утра в комнату нагрянула комиссия студсовета с его председателем Аликом Симоняном и комендантом Белкиной. Кроме бутылок, выросших числом с прошлого раза до трех, комиссия зафиксировала блаженно спящих Мирнова и Сашку, благо дверь в комнату была не заперта… Надо отдать должное Сашке. Даже не пришлось валить все на него, он сам все взял на себя. Да, день рождения был у Мирнова, который понуро сидел на своей кровати, но пил он, Сашка, один. Почему тогда у Мирнова вид как у привокзального бомжа и шлейф от него в радиусе трех метров бьет такой, что нельзя спичку зажечь – вспыхнет? Так он простудился и только что выпил микстуру. Потому и в школу не пошел. Те двое, Германсон и Семенов, в школу пошли, а Мирнов болеет. А он, Сашка, за ним ухаживает. Наше крыло вчера вибрировало? Не, не слыхал. Кто я вообще такой? Друг комнаты. Никого он, понятное дело, не растрогал, хотя, как заметил Мирнов, наезжал один только Симонян, остальные молчали. Впрочем, эти молчуны у него вышколены, свистнет – через обруч прыгают. Как бы то ни было, нашу комнату вызвали на внеочередное заседание студсовета на ближайший понедельник…
…Итак, понедельник. Инквизиция собралась в красной комнате, в которой в обычные дни стоял телевизор, а по субботам его куда-то выносили и устраивали дискотеку. Время было вечернее, 19:00. Мы опасались, что этот трибунал устроили только для пятой комнаты, но и кроме нас там было комнат шесть-семь, причем пара женских. Пока общались с другими изгоями, ожидая вызова студсовета, узнали еще одну неприятную новость. Вроде бы, декан факультета Пыжов потребовал изыскать в нашем общежитии две комнаты. Причины назывались разные: то ли для вселения в них каких-то блатных, то ли для хозяйственных нужд. Эта новость никого не вдохновила… Нас вызвали первыми. Это опять немного напрягло, что-то в этом было намекающее на нашу неисправимость, но потом Германсон, включивший логику, предположил, что просто среди разгильдяев наша пятая комната по номеру идет первой. Мы зашли в комнату, огляделись. У телевизора стояла пара столов, за которыми сидели члены студенческого совета во главе с Симоняном. Их было пять или шесть. Симонян, с виду злой, как медведь-шатун, сидел в центре и злодейски (на наш взгляд) хмурился. Сбоку одного из столов сидел замдекана Марк Романович Шингарев и улыбался. Он всегда улыбался. Говорят, что с этой улыбкой за 30 лет он выгнал из института больше студентов, чем там училось на текущий момент. Ходили байки, что целые подразделения Советской Армии комплектовались отчисленными Марком студентами, и если бы боеспособность армии хоть сколько нибудь зависела от умения солдат вычислять интегралы, эти подразделения были бы наиболее боеспособными. Рядом с Марком сидела Белкина и задумчиво смотрела мимо нас. Не хмурилась, не улыбалась, просто смотрела сквозь. Возможно, в ее жизни намечалась очередная перемена, а тут мы со своими детскими проблемами…
