Из дома я вышел заранее, чтобы не сильно опоздать, даже если большую часть пути мне придется проделать пешком. Но блин, как же неохота!

Мимо проехала машина.

О, черт, точно! Мобильников со всякими уберам-максимами сейчас еще нет, но сами-то такси есть!

Я встал на краю дороги и принялся призывно голосовать.

Первые две легковушки промчались мимо, даже не притормозив. Третья остановилась. Стекло пассажирского сидения опустилось.

— Деньги покажи! — хмуро буркнул водитель, подозрительно оглядывая меня с ног до головы.

Я сунул руку в карман, ухватил одну из купюр и помахал перед окном тачки. Все с тем же хмурым лицом водила кивнул, мотнув головой. Мол, давай, занимай место, согласно купленному билету.

Я сел не место рядом с водителем потрепанной белой «копейки». Машинка была ухоженная, хозяин явно изо всех сил холил и лелеял свою «ласточку», но годы были уже не те, знаете ли… С конвейера машина сошла явно лет двадцать назад, никакие розочки на рычаге переключения передач и бахрома на лобовом стекле скрыть этот факт не поможет.

Водила вопросительно смотрел на меня.

— На центральный рынок, — сказал я, и машина, чуть поскрипывая и постукивая, двинулась в путь.

— Меня жена ни свет ни заря на рынок таскает, — сказал водитель, глядя на дорогу глубоко запавшими глазами. Вид уставший, всю ночь, наверное, катался по улицам в поисках пассажиров. Счетчика нет, значит на свой страх и риск частным извозом подрабатывает. — Говорит, что если позже восьми прийти, то ничего хорошего уже и не купишь.

— Так я не за покупками, — я развел руками. — Работать.

— Торгаш, значит, — бросил водила, выразив в одной фразе целую гамму эмоций — от презрения до зависти.

— Каждый как может крутится, — усмехнулся я, еще раз посмотрев на водилу. Интеллигент, явно. Прослеживается на лице айкью выше среднего. Инженер? Или какой-нибудь универовский препод? Выглядит лет на сорок, но скорее всего он моложе. Лет тридцать пять. Но волосы уже начали седеть и редеть. — Всю ночь работал, да?

— Третью подряд уже, — буркнул водитель.

— И часто обманывают? — спросил я.

— Да каждый второй норовит, — зло выплюнул водила. — Вот только сегодня… Садится такой конь в пальто приличного вида на Новых Черемушках. В центр ему надо было, до кинотеатра «Россия». Всю дорогу соловьем заливался, что вот, мол, как хорошо стало, дышать свободно, газеты правду пишут, возможностей валом… А доехали, выскочил, удерживая шапку, и почапал, как ни в чем не бывало. Еду за ним, кричу, мол, деньги-то давай! А он скалится, сволочь. Мол, какие еще деньги, ты кто вообще такой, мужик? Милицией пригрозил…

Он сжал зубы, аж скрипнули.

— Драться же не полезешь, он здоровенный лось, сытая рожа такая, — водила вздохнул. — Жене шубу хочу на Новый Год купить. Копить пытался весь год, но не хватает. Только на обдергайку такую, что и дарить-то совестно.

Разговорился. Вывалил на меня всю свою тоску и обиду. Мол, как перестройка эта проклятая началась, он даже духом вроде как воспрял, перемены приветствовал изо всех сил. Потому что, наконец-то вранье это бесконечное закончилось, и пенсионеров в маразме от власти отодвинули. По правде заживем. Зажили, ага. Повылазила изо всех щелейя всякая сволочь, начали карманы набивать, а ему, с двумя высшими образованиями, приходится теперь отцовскую машину выпрашивать, чтобы хоть как-то концы с концами сводить. Раньше хоть во что-то верили, светлое будущее какое-то впереди маячило. Планы можно было строить. А сейчас что?

Я сидел тихо, не мешая человеку душевную боль изливать. В чем-то понимал мужика. Не то, чтобы прямо очень сочувствовал, но понять все равно можно. Спорить и поучать никогда не любил, в конце концов, каждый свой путь сам выбирает, а приступы отчаяния на фоне усталости даже с самыми сильными людьми случаются. Как-то трепыхается, не сидит на попе ровно и шмурдяк не глушит бутылками.

Так что я честно заплатил за проезд, но лишних купюр совать не стал. Не дорос я пока что по доходам до щедрых чаевых, да и унижать мужика не хотелось. Такое себе, должно быть, ощущение, когда ты тут копейки подсчитываешь, а какой-то говнарь, едва школу закончивший, тебе купюры лишние подсовывает.

Мужик высадил меня почти у самого рынка, вплотную подъехать не удалось — там уже началась утренняя суета. Торговцы выгружались, расставляли свои столики, раскладушки и прочие импровизированные прилавки. Торговцы поудачливее волокли сумки из камеры хранения к своим торговым палаткам.

Я помог Джамиле дотащить ее товар, приволок свой. Разложил шмотки, как меня Лейла научила. Сверился с тетрадкой — все ли на месте. Сам вчера записывал, но тут лучше перебдеть.

Сидеть за прилавком на рынке каждое утро стало чем-то вроде медитации. Мимо проходят люди. Разные. Есть такие, вроде мужичонки из мультика «Падал прошлогодний снег», которым все «маловато будет, маловато!». Другие пытаются нацепить на лицо спесивую маску, а сами стыдливо прячут взгляд и жамкают в кармане единственную купюру. Кто-то деловито ищет нужное. Кто-то слоняется ради развлечения.

Среди тех, кто продает, я относился здесь к низшему звену «пищевой цепочки». Чистая функция — показать товар, положить картонку для примерки, подержать шторку, чтобы покупатель смог неловко балансируя, натянуть обновку и покрутиться перед зеркалом. Зарплата моя от количества продаж не зависела, всю выручку забирала Джамиля. Или в конце дня, или несколько раз в день, если вдруг покупателей было много. Если покупатель непременно хотел поторговаться, я тоже должен был звать свою начальницу, благо она в соседнем ларьке.

По началу даже вроде какие-то смешные покупатели запоминались, но через несколько дней работы лица слились в сплошную вереницу, и перестали отвлекать от задумчивой медитации. Сдача стала отсчитываться на автомате, вся последовательность действий — показать, одобрить, рассчитать, завернуть, помахать вслед платочком, записать в тетрадочку — перекочевала в подсознание, как переключение передач и педали в машине.

Кстати, может и неплохая мысль получить права. Машины у нас пока что нет, но во-первых, это дело наживное, а во-вторых…

— Фу, какое позорище! — раздался из окружающего мира знакомый противный голос. — Девочнки, смотрит, это же ларкин брательник! Говорил, что музыкант, а сам на базаре торгует, фууу!

Я поморщился. Честно говоря, про эту девицу я уже даже подзабыл. И даже не знал, была ли она до сих пор подругой моей сестры, или они поругались после прошлого нашего общения.

— Опять школу прогуливаете? — лениво бросил я. Надя была в обществе двух подружек невзрачного вида. Обе одеты в школьную форму, в отличие от самой Нади, на которой вместо коричневого платья и черного фартука была короткая юбка в обтяжку, черные колготки и спортивная куртка. Шея замотана шарфом, а в волосах — опять эти дурацкие шнурки кислотно-розового цвета. Она жевала жвачку и выдувала из нее пузыри. «У цыганок купила, — подумал я. — Это они тут дональдом-даком торгуют, жвачки из союзпечати не пузырятся».

— Чего надо? — вдруг недружелюбно вмешалась в разговор Джамиля. — Я тебе в прошлый раз что говорила?

— А что это ты мне указываешь, крыса узкоглазая? — Надя гордо вздернула подбородок и уперла кулак в бедро. — Тебе что, покупатели не нужны?

— Да уж обойдусь без таких малолетникх шалав, как ты! — огрызнулась Джамиля, выходя из-за своего прилавка. — Пошла отсюда быстро, и подружек своих тоже забирай.

— Между прочим, я хотела новую косметику купить, — продолжала выделываться Надя. В просвете между палатками показалось хмурое лицо одного из подручных Джамили. Не знаю даже, как его звали, он был мужик молчаливый.

— Вот и чапай в универмаг за своей косметикой! — голос Джамили звучал все громче. — И не появляйся здесь больше, пока я твои косички жухлые не повыдергала! Пошла отсюда, кому сказала!

— Да как ты со мной разговариваешь, чучмечка⁈ — заверещала Надя. — Я за покупками пришла, ясно⁈