– Не нужно, не нужно, – поспешила отказаться я.

Но Чжу Восьмой сказал:

– Давайте без церемоний, нашим ребяткам, что пойдут добывать собачьи ноги, это легче, чем прихлопнуть вошь на ширинке.

Нищие захихикали, у некоторых был полный рот желтых зубов, у других зияли дыры. Мне вдруг показалось, что эти нищие такие милые. У них такая интересная жизнь. Солнечные лучи, которые наконец полились от входа, теплым багряным светом осветили их улыбающиеся лица. В носу засвербело, из глаз потекли горячие слезы. Чжу Восьмой сказал:

– Хозяюшка, хотите устроим налет на тюрьму?

– Нет, нет, – сказала я. – Ни в коем случае. Дело моего отца из ряда вон выходящее, у входа в тюрьму стоят стражники уездной управы, Клодт прислал еще отряд немецких дьяволов.

Чжу Восьмой распорядился:

– Семерочка Хоу, выйди-ка погуляй, будут новости, тут же сообщи.

– Повинуюсь! – ответил Семерочка Хоу. – Он поднял лежавший перед Матушкой гонг, взвалил на спину суму, свистнул: – Сыночек, пойдем с папой! – Мохнатая обезьяна сразу запрыгнула ему на плечо. Хоу ударил в гонг, затянул песню, и они ушли. Я подняла голову. От всего тела глиняной Матушки по-прежнему исходил свет, на мокром лице, похожем на серебряное блюдо, выступили капельки пота – Матушка явила себя, Матушка явилась! Матушка, оборони моего батюшку!

Я вернулась домой, окрыленная надеждой. Сяоцзя уже встал и точил во дворе нож. Он улыбнулся мне теплой и дружеской улыбкой. Я тоже улыбнулась ему тепло и по-дружески. Он попробовал нож пальцем, но остался недоволен остротой, опустил голову и продолжил работу. Из-под сермяжной рубахи долькой чеснока выпирало дюжее тело с черной порослью на груди. Я вошла в дом. Свекор сидел в полудреме с закрытыми глазами на сандаловом кресле с подлокотниками, украшенными резными драконами на спинке и инкрустированными золотой нитью. Кресло он привез из столицы. Свекор перебирал четки из сандалового дерева и что-то бормотал, не знаю, то ли славословия, то ли ругательства. В зале было сумрачно, только редкие лучи солнца проникали через оконный переплет, поблескивая золотом и серебром на его худом лице с глубокими глазницами, высокой переносицей и плотно сжатым ртом, похожим на шрам от меча. На короткой верхней губе и удлиненном подбородке ни волосинки, что тут удивляться слухам о том, что он вернулся из императорского дворца старшим евнухом. Волосы на голове уже поредели, требуется немало черных нитей, чтобы с трудом заплести косичку.

Он чуть приоткрыл глаза, и меня коснулась полоска ледяного света. «Вы уже поднялись, батюшка?» – спросила я. Он кивнул и продолжал бормотать, перебирая четки.

По заведенному несколько месяцев назад порядку я взяла роговой гребень, причесала свекру волосы и заплела косичку. Вообще-то это должна была делать служанка, но у нас в доме служанки не было. Невестки тоже свекра не причесывают. Если увидит кто, разве не заподозрят в снохачестве? Я же была уверена в руках этого старого хрыча: ну позволяет себя причесывать, и ладно. На самом деле я сама приучила его к этому недостатку. Тем ранним утром, когда он только что вернулся и сам с ломаным гребнем в руках без всякого удовольствия причесывал себя, Сяоцзя, «почтительный сын», подошел и взялся за это дело сам, приговаривая:

– Отец, у меня волос на голове мало. Маленьким я слышал, как мама говорила, что это от стригущего лишая, на твоей тоже волос немного, – тоже, что ли, такая история?

Сяоцзя особым тактом не отличался, и старый хрыч, изобразив гримасу, сказал, что его наказание в том, что почтительный сын причесывает ему голову, это, мол, одно блаженство, потому что именно так, по всей видимости, Сяоцзя выщипывает щетину у мертвой свиньи. В тот день я только вернулась от начальника Цяня, и настроение было прекрасное. Чтобы порадовать отца и сына, я тут же предложила:

– Батюшка, давайте я причешу вас.

Послушно расчесала его волосенки, привязала черные нитки и заплела большую косу. Потом поднесла к его лицу зеркало. Он разгладил наполовину настоящую, наполовину поддельную косу, и в мрачных глазницах блеснули слезы. Такое случалось крайне редко. Сяоцзя дотронулся до его глаз и спросил:

– Отец, вы плачете?

Свекор покачал головой:

– У ныне правящей императрицы есть специальный евнух для расчесывания, но она его услугами не пользуется, ее всегда расчесывает Ли Ляньин, начальник дворцовой стражи Ли.

Я не поняла, к чему он нам это сказал, а Сяоцзя, очарованный рассказами отца о пекинской жизни, пристал к нему с просьбой рассказать еще. Не обращая на него внимания, свекор достал из-за пазухи банкноту и передал мне:

– Невестка, купи пару чжанов[18] заморской ткани, сшей себе что-нибудь, премного благодарен за то, что ухаживаешь за мной в эти дни!

На другой день я еще крепко спала на кане, когда меня разбудил Сяоцзя.

– Чего тебе? – рассердилась я. Сяоцзя уверенно и смело заявил:

– Вставай, вставай, отец ждет, чтобы ты причесала его!

На миг я замерла, чувствуя в душе невыразимое упрямство. Вот уж поистине: открываются врата добродетели – хорошо, а вот закрыть их трудно. Кем он меня считает? Старый хрыч, ты не императрица Цыси, а я не начальник дворцовой стражи. Причесала один раз твою высохшую, наполовину седую, вонючую собачью шерсть, а ты посчитал, что тебе выпала счастливая судьба возжигавшего лучшие ароматы восьми поколениям предков. Да ты просто кот, нажравшийся вонючей рыбы, или изведавший вкус хорошей жизни холостяк, которому хочется еще и еще. Считаешь, что дал мне бумажку в пять лянов[19], и можно как угодно помыкать мною? Тьфу! Ты подумал, кто ты такой, и кто такая я? Еле сдерживая охвативший меня гнев, я спустилась с кана, собираясь высказать свекру всю злость, чтобы он оставил свои коварные замыслы. Но не дав мне даже раскрыть рот, старый хрыч поднял глаза на потолок и, словно разговаривая сам с собой, произнес: «Не знаешь, кто причесывает уездного начальника Гаоми?»

Я похолодела. Казалось, старик передо мной не человек, а призрак под человеческой личиной, иначе как бы он узнал, что я причесывала начальника Цяня. Озвучив свой вопрос, он выпрямил голову и сел в кресле прямо. Меня пронзили два мрачных луча света из его глаз. Раздражение тут же отпустило, я покорно подошла сзади и принялась расчесывать его псиную шерсть. При этом невольно вспомнились прекрасные, блестящие и гладкие, приятно пахнущие, лаково-черные волосы названого отца. Держа в руках жидкую косичку, смахивавшую на хвост плешивого осла, я невольно вспоминала увесистую и толстую, вроде саму по себе двигающуюся большую косу названого отца. Этой косой он проводил мне по телу от макушки до пяток, как сотней коготков. Касание приводило в смятение, будто изливалась каждая пора тела…

Что делать, расчесывай, сама приготовила горькое вино, сама его и пей. Я только начинала расчесывать названого отца, а он протягивал руку и гладил меня, и, бывало, расчесывание еще не заканчивалось, а мы двое уже приникали друг к другу. Не верю, чтобы старый хрыч оставался спокойным. Ждала, когда он начнет карабкаться вверх по шесту. Только посмей, хрыч старый, сразу сделаю так, что заберешься и не спустишься. Когда дойдет до этого, будешь покорно слушаться меня. Когда дойдет до этого, я тебе голову расчесывать не буду, буду чесать твою штуковину. Ходят упорные слухи, что у старика за пазухой спрятано сто тысяч лянов. Рано или поздно ты их вытащишь для меня. Я надеюсь, что он начнет карабкаться вверх, но старый хрыч оказался довольно устойчив. Пока не карабкается. Не верю, что в Поднебесной есть коты, которые не едят тухлятину. Хрыч старый, посмотрю, как долго ты сможешь сдерживаться! Распускаю косичку, прохожусь гребнем по мягким спутанным прядям. Сегодня утром мои движения особенно нежны. Сдерживая тошноту, я поглаживаю мизинцами основания его ушей, трусь грудью о шею со словами: «Батюшка, моего родного отца арестовали и посадили в тюрьму. Вы, почтенный, бывали в столице, авторитет у вас огромный, не могли бы выступить в его защиту?» От старого хрыча ни звука, никакой реакции. Я знаю, со слухом у него все в порядке, лишь прикидывается глухим. Берусь за его плечи, повторяю сказанное еще раз. По-прежнему ни звука. Неожиданно солнечный свет скользнул, осветив латунные пуговицы на коричневой шелковой куртке свекра, потом его маленькие ручки, неторопливо перебирающие четки из сандалового дерева. Эти белые нежные ручки никак не соответствовали ни его полу, ни возрасту. Приложите меч к моей шее, я не поверю, не смею верить, что это руки, которые всю жизнь рубили головы мечом. Раньше я не могла в это поверить, а сейчас наполовину верю, наполовину нет. Я еще крепче прижалась к его телу и кокетливо проговорила: «Батюшка, мой отец совершил преступление, но вы бывали в столице, повидали мир великих, помогите принять решение!» Я вцепилась в его костлявые плечи, опустила ему на шею свои увесистые титьки. Из моего рта один за другим лились чарующие звуки. Когда я так ластилась к Цянь Дину, начальнику Цяню, у того сразу размягчались кости, немели мускулы, и он делал все, что я захочу. Но эта старая образина – просто каменное яйцо какое-то, которое не берет ни масло, ни соль. Даром, что мои груди, которые мягче дыньки, прыгают во все стороны, а волны моего распутства вздымаются выше Храма Золотой горы[20]. Старик остается недвижным и бессловесным. И вдруг я замечаю, что маленькие ручки перестали перебирать четки, что эти пухлые ручонки слегка задрожали. Я безумно обрадовалась: не выдержал, в конце концов, старый хрыч? Жаба под ножкой кровати продержится недолго. Когда ты заставил меня причесывать твою собачью голову, я не думала, что удастся вытащить у тебя из-за пазухи пачку денег, что ты еще посмеешь шантажировать меня связью с господином. «Батюшка, помоги придумать, как быть!» И продолжала кокетничать у него за спиной. Вдруг послышался холодный смешок, похожий на крик дикой кошки из черной сосновой рощицы посреди заброшенного поля в безлунную ночь, и сердце затрепетало от ужаса. Тело объяло морозом, все мысли и надежды исчезли незнамо куда. Человек ли этот старый хрыч? Может ли человек издавать подобный смех? Нет, он не человек, он демон, точно. Он и не мой свекор, я живу с Чжао Сяоцзя десять с лишним лет, и он никогда не говорил, что у него есть какой-то обретающийся в столице отец. Не только он не говорил, не поминали об этом во всем разбирающиеся, много видевшие и много знавшие соседи. Он мог быть кем угодно, только не моим свекром. Да и лицом нисколько не походит на моего мужа. Ты, наверное, дрянь старая, дикий зверь в человечьем обличье? Другие боятся вас, всей этой нечисти, а я не боюсь. Погоди вот, в загоне есть черный как смоль пес. Скажу Сяоцзя, чтобы убил его, наберу таз крови этого пса, неожиданно вылью тебе кровь на голову, и выявится твой бесовский облик.