– Так что же вас так тревожит, если с едой полный порядок? Хоть голодать не будем.

– Петр Ильич, ты пойми, не за себя тревожусь. Если отправите под трибунал, так тому и быть, значит, заслужил. За мальчишек своих переживаю. Почти сто человек тут несли службу. Сто невинных душ. Куда они могли исчезнуть? Сколько из них еще живы? Вот что не дает мне покоя, а я, между прочим, почти всех знал поименно. Советский солдат не боится трудностей и испытаний, но я не смогу смотреть в глаза их матерей, если с ними что-то произошло. Бывал я здесь много раз. Хороший гарнизон, отличные, образцовые бойцы. Я не знаю, что думать. Все происходящее просто за гранью понимания…

Генерал, тяжко вздохнув, извлек из внутреннего кармана кителя плоскую фляжку с водкой. Отвинтив крышку, принюхался к содержимому, после чего разлил по двум граненым стаканам, один протянул Булганину.

– Помянем тех, кто погиб в неравном бою. Пей, что же ты застыл? Ты, наверное, в глубине души считаешь меня старой, ворчливой черепахой, но в свое время я такого насмотрелся на войне, что до сих пор кошмары по ночам мучают. Но шрамы, оставленные войной, еще не исцелились. Война. Война никогда не меняется, но зато она меняет людей, закаляет народ. Теперь этот остров – наша персональная передовая. Мы снова на войне, как в сорок первом. Наш враг коварен и силен, но мы сильнее. Понятно? Надеюсь, тут двух мнений быть не может? Я советский офицер, как и ты, на нас возложили ответственность. Мы оба давали присягу. Нам не положено раскисать, тем более в такую минуту. Приведи мысли в порядок, соберись, Степан. Ты нужен мне здесь и сейчас, а оплакивать погибших будем после. Давай. Пей. Всем смертям назло. Мы не имеем права бояться. И победа будет за нами! У меня тоже нервы не железные, да и отвыкнуть я уже успел от подобных передряг.

Булганин медленно выпил и закусил хлебом. Опрокинув в себя полстакана водки, генерал поморщился и, не закусывая, медленно вернулся к столу, поближе к теплой печке.

– Что у нас с транспортом? Машины в гараже?

– Два вездехода БТР-50 в наличии. Оба в неисправном состоянии. Может, и удастся их починить, а может, и нет. Наблюдатели с вышки заметили вдали брошенную машину того ненормального дезертира, что чуть в нас не врезался. Вероятно, закончился бензин, а его самого не видно. Он мог бы пролить свет на все происходящее, но искать его в темноте, на холоде, рискуя нарваться на вражеский отряд, чистое безумие. Я предлагаю поутру снарядить небольшой отряд и попробовать отловить его, заодно разведать обстановку. Сейчас этот тип – единственный известный нам носитель важных сведений. Я распределил дежурства между людьми. Никакого движения за периметром не видно и не слышно.

– Пошли дела кое-как, слава тебе, Господи. – Генерал налил себе из самовара чашку горячего чая. – Так что со связью? Я слышал, с этим проблема. В чем она заключается?

– Технари говорят, что-то мешает радиосигналу, забивает эфир. Мощнейший источник радиопомех прямо у нас тут под боком. Утром займемся им. Источник мощный, как если бы там работала группа антенн или локаторов. Мы не можем ни принять, ни отправить сообщения на материк. Перехватили лишь несколько отрывочных метеосводок из соседней Японии, новости не внушают оптимизма. На нас надвигается шторм, а точнее, цунами. Так может стать, что мы застрянем на острове больше, чем на один день. Помощь придет не скоро. Правда, мы можем рискнуть и прямо сейчас попробовать поднять вертолет в воздух.

– И уповать, что сразу не рухнем в море? Нет, подождем, пока погода поутихнет. А вот эту, без сомнения, вражескую радиоточку необходимо выявить и подавить. Без помех мы легко свяжемся с большой землей и затребуем подмогу. Не удивлюсь, если нас до сих пор еще не хватились, считают небось, что мы тут паримся в баньке, чаи с пряниками гоняем.

Спохватившись, генерал, иронично хмыкнув, отодвинул от себя чашку с чаем и недоеденный пряник. Подошел к окну и пристально посмотрел в сторону главных ворот, где появился запыхавшийся солдат с фонариком, которого отсылали за пилотом вертолета. Заметив Кошевара, внимательно наблюдавшего за ним из окна второго этажа, солдат поспешно достал из заплечного мешка изодранный шлемофон и поднял высоко над головой, чтобы генерал смог его разглядеть. После чего отрицательно замотал головой.

Быстро спустившись на улицу, генерал принял из рук солдата шлемофон, который оказался не просто разодранным, но и окровавленным со свежими потеками крови.

– Это все, что осталось от пилота? А вертолет?

Солдат опустил голову и, не глядя на него, коротко буркнул:

– Нет больше вертолета, товарищ генерал. Превратился в груду хлама.

– Это как в груду хлама? – Генерал приблизился к солдату, не поверив своим ушам.

– Как если бы его долго и упорно жевали, а потом выплюнули. Винт валяется в стороне, хвост отсутствует, а кабина сильно изуродована, изодрана и сплющена.

Вернувшись к Булганину и сидящему безучастно в стороне у окна Чердынцеву, продемонстрировал обоим окровавленную находку, после чего вопросительно поднял брови.

– Что скажете, товарищи офицеры? Какие будут мысли? Надеюсь, вам объяснять не надо, что это для нас значит?

– Каюк, – пробормотал Чердынцев, ища взглядом поддержки у Булганина. – Без вертушки мы не сможем оценить обстановку в округе с воздуха, так? Я уже молчу про перелет на север острова поближе к поселениям Малокурильское и Крабзаводсткое. В общем, товарищ генерал, дела наши скорбные.

Генерал хотел было в свойственной ему манере строго одернуть и пожурить подчиненных за слабоволие и пораженческие разговорчики, когда за окном ярко зажглись прожектора на вышках и на всю округу громко загремела музыка из динамиков, установленных на столбах. От неожиданности Кошевар, чертыхнувшись, выронил чашку чая из рук. Подбежал к окну, поспешно распахнув настежь обе ставни.

«Над границей тучи ходят хмуро», – гремело на всю погранзаставу, наполняя воздух вибрациями, от которых дрожали уцелевшие стекла в окнах. Вероятно, починив дизель-генератор, никто не догадался, что питание будет подано и на динамики вместе с прожекторами.

– Вырубите музыку! Погасите немедленно свет! – Генерал, задыхаясь от волнения, выбежал на улицу, раздавая указания. – Вы что творите, черти? Вырубите, я сказал!

Через пару минут оплошность быстро исправили, но было поздно. Далекий протяжный вой разнесся в ночи, звонкий, вибрирующе-заунывный. Ему эхом ответили другие голоса, переходя на отчаянный визг и адскую какофонию жутких воплей.

– Что это было? – спросил подбежавший Булганин, всматриваясь во тьму ночи.

– Понятия не имею, Степан Анатольевич. Надеюсь, просто волки.

– Волки? Вы шутите? Это больше похоже на хор неприкаянных душ из ада.

– Не говорите ерунду. Запрещаю людям выходить с территории заставы. Усилить патрули, и не дай бог кто уснет на посту, шкуру живьем спущу и с него, и с тебя, Степан.

Кошевар с виду крепился, но было заметно, что он взволнован и обескуражен. Ему и Чердынцеву первыми выпала честь дежурить по распоряжению самого же генерала. Поднявшись на сторожевую, скрипучую деревянную вышку, вооруженные автоматами и парочкой гранат, люди напряженно всматривались во тьму ночи, пока глаза не привыкли. Трое часовых из числа погранцов находились на других смотровых вышках, пока их четвертый товарищ совершал обход территории погранзаставы. На секунду он остановился, украдкой закурил папиросину и бодро зашагал дальше. Генерал на это лишь хмыкнул, но не стал делать часовому замечаний.

Время в ожидании беды тянулось томительно и оттого в нервном напряжении. На часах была почти полночь. Подняв повыше воротник шинели, генерал ежился под пронизывающими порывами ледяного ветра, проклиная погоду и судьбу, занесшую его сюда. Прикладываясь поочередно к чаю в термосе, он и Чердынцев почти не разговаривали. Пробовали для разнообразия травить анекдоты, но натянутые, словно струны, нервы не располагали к юмору, ибо ситуация была совсем не смешной. Так прошло еще полчаса.