С этими словами он нагнулся к мальчику, положил руку на его голову да так и застыл в смятении: мальчик был мёртв.

Тревожно затрещал огонь в очаге. Искры полетели вверх. И кажется, в темнеющем небе сразу превратились в яркие звёзды.

— Кто же виноват? За что дух заразы так свиреп? — простонал шаман, опуская бубен…

Луна потускнела за лёгким облачком, плывшим по небу серой птицей.

Она стала похожа на медный глаз богини Сорни-най, небольшой идол которой, вырезанный из куска дерева, был выставлен тут же, перед огнём.

Огненные языки молниями ударили Яксу и погасли. Якса упал на землю лицом вниз…

Пролежав без чувств некоторое время, он сел, уставив оледеневший взгляд на огонь, и хриплым со сна голосом пропел:

— Вышла Танварпэква из своего логова из-под корней дерева и вместе с русским Учителем-Кулем начала щекотать и душить детей. Где моё мудрое племя мухоморов? Надо детей забрать из школы — и увезти в горы!.. Красный дух заразы идёт!

Невозможно Саве было представить, что его друг, весёлый и такой сильный мальчик, стал мёртвым… Но Сава сам, своими глазами видел, как Петю снесли на кладбище, на священное место печали и горя.

Своими ушами слышал Сава про Танварпэкву и про Учителя-Куля, которые будто бы начали щекотать и душить детей…

…И вот нарты мчались по извилистой таёжной просеке. Луна исчезла.

Чудилось Саве, что из-за высоких деревьев вот-вот выскочит Куль или сама ведьма Танварпэква, из-за которой он потерял тёплый-тёплый, светлый-светлый дом — школу-интернат…

Дорога бежала, бежала, расталкивая большие деревья. Наконец деревья отошли от дороги. Под ноги оленям легла белая поляна. Тёплый клуб дыма упал на мчавшуюся в холоде дорогу. Лаем собак взвизгнула поляна. На краю поляны, средь большого снега вырос белый конус чума с синим дымком и красными искрами.

Олени остановились. Сава с отчимом вошли в чум. Пьянящим теплом повеяло от пылавшего посреди чума очага. Над очагом висел чугунный котёл. Над ним струился пар. Вкусно запахло оленьим мясом. У очага сидела седая старуха и неподвижно глядела на огонь. Если бы не дымок, струящийся над её трубкой, то можно было бы подумать, что старуха сделана изо льда.

Молодая женщина кормила ребёнка. Волосы у женщины длинные, прямые и чёрные. Глаза большие, тоже чёрные.

— Подай ребёнка сюда! — вдруг ожила старуха, увидев вошедших. — Да встречай гостей.

Молодая женщина тут же вскочила, отдав ребёнка старухе. Она пригласила вошедших к огню, предложила место. А сама тут же выбежала. Скоро она принесла охапку дров, повесила над очагом большой медный чайник.

Сава продрог до костей. Протянул руки к огню. Стенки чума были в дырах. Но мороза не чувствовалось — хорошо горел огонь.

Не успели передать приезжие и половины новостей, как перед гостями вырос низенький столик. А на нём большая деревянная чаша со строганиной из оленьего мяса. Рядом с ломтиками мяса лежали тёмно-красные кружки оленьей печени.

У Савы вдруг потекли слюнки. Так захотелось ему нежной оленьей печени! В интернате — каша и другая русская еда. Сырого мяса не поешь…

Сава вспомнил, как в первый раз пошёл в интернатскую столовую. В ней было чисто и уютно, не так, как в чуме. На столах — белые скатерти, чистые, как пороша.

Стол накрыт. За столом ребята. Все сидят неподвижно, посматривают на Учителя, который сидит в конце стола.

Учитель пододвинул к себе ближе тарелку, взял ложку и стал есть. И все без всяких предупреждений взялись за ложки и принялись за еду.

Но, едва проглотив одну-две ложки супа, отодвинули тарелки.

— В чём дело? — спросил Учитель.

— Сладкий суп, — сказал один из ребят после долгого молчания. — Маленькие дети и то, наверное, не будут есть сахарный суп.

— Мы уже большие! — сказал другой. — Нам надо мяса…

Лицо Учителя помрачнело. Он подозвал повара и воспитательницу. И скоро принесли второе кушанье — картошку с маслом. Сава с удовольствием ел картошку. И другие ребята из деревни тоже не отложили в сторону вилки. Но те, кого привезли из оленьих стойбищ и далёких таёжных юрт, не стали есть и это блюдо. Они просили сырого мяса и рыбы…

Зато через несколько дней, когда привезли большую свежую нельму и сказали, что все будут есть строганину[12], ребята ликовали!

— Кто умеет делать строганину? — спросил Учитель.

Все подняли руки. Пришлось выбирать, как на собрании. Выбрали Саву, потому что у него оказался нож.

Сава взял нельму за хвост и начал колдовать. Вонзив лезвие ножа около хвоста, сделал точный надрез до самой головы. Потом возле жирного брюха провёл сияющим лезвием. Подрезав кусок рыбьей кожи поперёк хвоста, содрал с одной стороны рыбы блестящую серебром шкуру. Другой бок разделал так же. Затем нож прошёлся по спинке и брюху, сострогав мясо вместе с плавниками.

Поставив рыбу вниз головой, Сава срезал тонкие перламутровые стружки, куски от спинки и брюха были самыми вкусными.

Красиво скользил нож Савы, красиво строгал он рыбу, вкусно резал. Ребята ели строганину как самое лучшее, как изысканное кушанье…

…И вот теперь перед Савой стояла строганина из печени. Он взял с чаши стружку — и блаженство прошло по нёбу. Стружка красной печени таяла на языке, расточая аромат свежести. Таяла стружка печени во рту — и казалось, Сава прикоснулся снова к вкусной сказке. И стало для него всё как во сне, как в полузабытой песне раннего детства, которую пела мама, когда она возила сына с собой на большие кочевья. Теперь кочуют по Уралу только сестрёнки. А он давно живёт с бабушкой в пауле, где деревянные дома и нет оленей и вкусной-вкусной строганины…

И хотя на столике уже появились калачи, масло, кусок вяленого мяса, топлёное оленье сало, даже куски сахара, Сава с аппетитом ел стружку за стружкой промороженной, как лёд, печени…

Он не заметил, как за столиком появились новые люди.

Начался настоящий ужин. Один обгладывал оленью ногу, другой грыз скулу оленьей головы, третий старался выбить из кости ценный и жирный костный мозг, а Сава всё наслаждался строганиной из оленьей печени, красной, как огонь.

Пламя в чуме горело ярко. Над ним уже висели котлы с мясом. И Сава вместе со всеми ел горячее мясо. Горячее мясо обжигает пальцы. По пальцам течёт жир. Сытость расплывается по телу. Горит огонь, кружит голову. Саве хочется спать.

А во сне он увидел просторную светлую спальню интерната. На кроватях чистые простыни, мягкие подушки, тёплые одеяла. А он, Сава, не хочет спать на кровати. Он достаёт свою меховую одежду и ложится на пол…

Проснулся Сава от холода, щекотавшего ноги.

В чуме, казалось, не было никаких признаков жизни.

Сава огляделся. Всюду сумрачно. Но сквозь дымовое отверстие мальчику видно небо. Оно лежало опрокинутым синим блюдом. Луна прилипла к его дну светлым куском сала, звёзды сияли сияющими каплями жира. Всё, кажется, замёрзло. Холодно.

Но все спали спокойно: и люди и собаки.

Котёл висит над костром. Чёрный, прокопчённый котёл. Старые шкуры, шкуры, шкуры кругом. Шкуры старые. Старый чум. Совсем беден. Холод глядит из каждого угла.

Вдруг одна из шкур зашевелилась. В светлом лунном свете засверкали серебряные волосы. Из шкур вылезла старуха. Она накинула на себя облезшую шубу из оленьего меха и направилась к потухшему огню. Чиркнула спичку. Мгновение — и светлый кусок луны померк: вспыхнула берёста, загорелись лучины.