Сава родился в лесу, но было почему-то ему непривычно жутко.

Казалось, из-за этих высоких деревьев вот-вот выскочит тёмный дух подземелья — Куль, о котором не однажды рассказывала сама бабушка. Дом Куля, как она говорит, находится в тёмном каменном ущелье. И в доме у него сумрачно.

Лежит Куль на мягких шкурах, тяжело дышит, будто курит: из носа и рта вылетают искры. Выдыхает Куль душный газ, смрадный газ. Только от этих искр на мгновение светлеет в тёмном подземелье. А ещё в подземелье темно от комаров. Комары — духи Куля. Они без умолку жужжат, просятся на землю, чтобы пить кровь людскую, птичью, звериную. Они с наступлением летних дней летят к людям. Больно кусаются комары по мановению руки Куля.

«Ваш Учитель — злой Куль», — вспомнил Сава слова старика Яксы.

Якса — шаман, колдун. И слова у него не простые, а священные.

Так думают все манси. И большие и дети.

И сказал он эти слова у священного капища, на большом камлании.

Саве никогда не забыть то камлание.

«Ваш Учитель — злой Куль», — сказал Икса на большом камлании. В тот день Саву впервые взяли в священное капище. И ему было страшно. Впереди людей паула шёл сам шаман Якса. Он был в белом как снег оленьем кувсе. Все остальные шли за ним. Они были тоже в мохнатых одеждах.

Сава с Петей, мальчиком из соседнего дома, шли последними, ступая старательно след в след старшим.

Чем дальше в лес, тем становилось темнее. Сказочными богатырями стояли кедры. Неба почти не видно. Ветки белые, земля белая, а стволы кедров тёмные. Саве было жутко. Ему казалось, что он идёт в берлогу. Что-то таинственное ему чудилось за каждым деревом. И правда, меж ветвями одного большого дерева Сава вдруг увидел заржавленные острые стрелы с громадным луком. Этот лук был согнут из целого дерева. И стрелы большие, толщиной с палец. Стоит неосторожно задеть тонкую нитку, протянутую поперёк тропинки, как лук разогнётся и стрела полетит. Такая стрела кладёт наповал оленя, лося останавливает, медведь и тот далеко не уходит, унося с собой обломки железного наконечника.

Шаман Якса, шедший впереди, осторожно снял эту нитку. А Сас-Сипаль, старичок с добродушным лицом, делал таинственные знаки, чтобы люди обходили кусты, где были расставлены луки. Луков оказалось немало. И заметить их очень трудно. Они, как верные воины, охраняли этот мрачный кедровый бор.

Мрачная тишина плыла навстречу. И вдруг эту тишину разорвал резкий крик. Сава вздрогнул от испуга. Остановились на мгновение и взрослые. С ветки с криком сорвался чёрный дятел и, покачиваясь с боку на бок, со стоном полетел между ветвями сумрачных деревьев. Все шедшие впереди пали на колени. Сава увидел под старым кедром избушечку на четырёх столбах. Над белой заснеженной крышей её — ветвистые оленьи рога. На изогнутых сучьях кедра, украшенных полосками разноцветного сукна, подвешены колокольчики. Ветерок, пробегая сквозь густые ветви, чуть колышет их — и еле слышный звон плывёт по сумрачному бору. На сухих ветках висят колчаны, луки. На стволе торчат стрелы. А чуть в стороне развеваются шкуры белых жеребят и оленей, принесённых в жертву. Перед избушкой — белая поляна с местом для кострища. Вокруг поляны неподкупными стражами стоят деревянные идолы. Глаза их смотрят холодно.

Это было капище — языческий храм на курьих ножках. Там «восседал» идол Урала — старик Нёр-ойка. Про него много слыхал Сава. Когда Нёр-ойка умер, душа его будто бы улетела в небо. Сказывают, он может переселиться в душу новорождённого ребёнка. Старики говорят также, что душа может просто витать над землёй. На небо уходят только души шаманов и воинов — богатых людей. На земле манси живущие помнят своих предков, строят им капища, приносят жертвы и с помощью шаманов выспрашивают у духов советы для сегодняшней трудной жизни. Так испокон веков делали манси.

Шаман Якса подошёл к капищу. Поставил дерево с затёсами — коротенькую лестницу, медленно начал подниматься по ней в избушку, словно на небо. Он открыл дверцу… Видя, с каким страхом Сава и Петя смотрели на капище, Якса ласково подозвал мальчиков поближе.

— Что, новички, принесли в дар духу славного предка? — спросил Якса.

Сава сначала даже боялся поднять глаза на божество, которое восседало там, вверху, на священных шкурах. Но любопытство пересилило страх. В тёмном углу сидел деревянный Нёр-ойка. Он сидел неподвижно, как уставший после боя воин. На голове у него остроконечный шлем. Из-под шлема, будто надвинутого на серебряное лицо, смотрели два широко раскрытых глаза. Эти круглые глаза, горевшие блеском золота, кажется, пронизывали насквозь. На груди Нёр-ойки была надета кольчуга из сияющих колец. «Звенящую кольчугу носящий богатырь», — вспомнил Сава слова из былины, которую не раз ему рассказывали старшие. Богатырём былинным сидел Нёр-ойка в капище своём.

Сава вынул из кармана медный пятак и дрожащей рукой положил в чашу, которая стояла перед самим Нёр-ойкой. Потускневшая золотая чаша была полна монет и бумажных денег.

Кругом идола стояло несколько деревянных позолоченных чаш. В одних были крендели, в других — пряники и белый хлеб, в третьих — тоже что-то съедобное, но уже покрывшееся плесенью и пылью. По стенкам капища висели шкурки бобров, черно-бурых лисиц, росомах, соболей, горностаев. От этих шкур полетела шерсть, когда Якса доставал серебряную чашу.

Серебряная чаша, в которой была замёрзшая вода с землёй, пошла по рукам. Все на мгновение прикасались губами к этой чаше, как бы отхлёбывая напиток здоровья.

А между тем на жертвенном костре уже играл огонь. Дым поднимался к вечереющему небу чёрными клубами. Зарево огня, на котором так и корчились ветки, освещало тайгу, людей в шкурах и испуганных оленей, которые стояли привязанными к кедрам…

Белый жертвенный олень с ветвистыми рогами, с круглой меткой на боку смотрел на людей большущими, выпуклыми глазами, словно прося у них пощады.

Над костром уже висел огромный чёрный котёл, готовый принять жертвенное мясо. Мгновение — и на шею оленю накинули верёвку, потащили к огню. Белоснежный упирался, хрипел от верёвки, которая сдавливала ему шею. Люди принесли жертвенный ковёр, расшитый знаками небесного послания, покрыли спину оленя и повели его вокруг священного дерева.

Шаман Якса поклонился в сторону высокого дерева и забормотал:

— Кай-о! Кай-о! Кай-о! Йо!

Он начал камлание.

Другие, стоя полукругом, по нескольку раз выкрикивали одно и то же слово, будто приговаривая оленя к смерти.

Затем люди расступились, белоснежному надели на шею кожаный тынзян, тонкий, как дождевой червь, за концы его схватились два оленевода, а третий подошёл к оленю сбоку.

— Сам старшина Осьмар Васька! — шепнул кто-то.

При этом имени Сава вздрогнул. Затаив дыхание, он стал всматриваться в человека, который подошёл к оленю сбоку. Капюшон малицы Осьмар Васьки был откинут. Стриженные в кружок иссиня-чёрные волосы резко выделялись на белизне снега. На ногах у него были красивые, лёгкие кисы, разукрашенные разноцветным орнаментом. На боку — ножны с широким ремнём и большой сияющей медной пряжкой. Солнце, низко плывшее над верхушками деревьев, сверкнуло на лезвии ножа.

И в тот момент, когда олень ласково взглянул на Осьмар Ваську, старшина с криком вонзил нож животному под лопатку.

Удара белоснежный будто не почувствовал, только чуть отодвинулся в сторону. Забеспокоился. В глазах его заметалась тревога. Тревога росла в беспокойном взгляде. Белоснежный весь напрягся. Длинные ноги его задрожали. Туман поплыл по синеватым оленьим глазам. И лишь теперь, видно, терял он ощущение окружающего. Смерть стояла перед ним. Он рванулся вперёд, тут же остановился. Тело его задрожало. Ноги ещё держали его. Но земля поплыла под копытами, и вдруг покатилось солнце, запрятавшись за вершинами белых деревьев.