— Ладно, не пойду.
— По этой дороге иди, что у двери начинается. Она в лес ведёт. В лесу — звери, птицы, духи. Духов много, как деревьев. Если не будешь нарушать законы леса, воды, неба, — с духами найдёшь общий язык, счастлив будешь.
Я простился с бабушкой, по указанной ею дороге пошёл. Бабушка стоит у двери, смотрит, как я иду, настоящим охотником с собакой, и радуется и плачет…
А я немного отошёл, да и повернул по дороге, которая к людям вела. Шел, шёл я, да и пришёл в Берёзов, в русский город.
По дороге я охотился, поймал соболя, белок настрелял. Думаю: пойду к купцу, продам товар — и снова в лес, к бабушке.
Обрадовался купец, что принёс соболя, угостил меня.
— Чей ты будешь? — ласково спрашивает он.
— С лесной речки, — говорю я, — где бабушка одна живёт.
— А, вот ты и попался мне! — восклицает он. — Я давно жду, когда ты подрастёшь да долг уплатишь. Ещё отец твой должен был мне двадцать пять рублей. Иди, отработай…
Но какой из меня, маленького, был работник? Таскал воду в дом купца, колол дрова, убирал навоз из хлева. А в любую свободную минуту я пел, играя на своём журавле.
За работу купец ругал меня, к игре моей на журавле прислушивался. Любил показывать меня гостям.
— Дикарь, язычник! А ведь как чудно играет и поёт! — восклицали гости. Все с любопытством осматривали меня, ощупывали, выкрикивали: — А ведь вроде на человека похож! — Потом они смеялись, галдели хором.
Проезжал как-то через Берёзов главный поп Сибири, архиерей Тобольский. Звали его ещё то миссионером, то пастырем. Прослышал он обо мне, о поющем «язычнике» и идолопоклоннике. Послушал мою игру, заговорил со мной. За серебряный рубль выкупил меня у купца и повёз в далёкий большой город Тобольск. Видел я раньше воду, лес, небо. А в городе перед моими глазами будто каменный лес вырос. Каменные дома окружены каменной стеной. Кремлём это называется. А ещё крепостью. Над каменными домами — сияющие золотом шапки, острые, как шлемы. Вечерами эти шлемы звенят, как летящая оленья упряжка с колокольцами. Русский бог — Христос — любит колокольный звон и шум. А внутри этих священных домов, называемых церковью, сумрачно и тихо.
— Вот твоя обитель, вот твои братья-монахи, — сказал архиерей, привезя меня в священный дом, называемый ещё миссионерской школой, — забудь своих идолов, стань христианином.
И сделали меня учеником миссионерской школы. Утром и вечером заставляли меня креститься и шептать русские «божьи слова», смысл которых я не знал. Не хотел я это делать, не понимая ничего. Монахи жаловались на меня старшему брату-миссионеру. Сажали меня в тёмную каменную берлогу, называемую карцером, секли, били. Но я всё равно молчал, не хотел молиться кресту… Когда выпускали меня, я молился лишь солнцу да деревьям, которые стояли в саду монастыря. А ещё я разговаривал с жалкой, маленькой дворовой собачкой. Я давал ей хлеба, она меня слушала. А ещё был хороший русский мальчик. Он тоже был со мной ласков. Я рассказывал им о тайге, о большой воде, о воле:
— Много зверя в лесу. Птицы много. Хорошо ходить за ними по следу. Убежим, собака, отсюда в большой лес, где все друг друга понимают…
И однажды ночью, забрав собаку, я перелез через каменную стену монастырской школы, вышел к реке. У реки стояла лодка. Сел в неё и поплыл по течению. Знал: рано или поздно река приведёт меня к родным берегам. Так и вышло. Через много дней и белых ночей приплыл я в Берёзов. А оттуда — к бабушке поплыл. А её уже нет в живых. Одна сторона нашего домика отвалилась. И пошёл я тогда, как Эквапыгрысь, по земле, где манси живут. И увидел всюду нищету и слёзы. И купцы кругом снуют, забирают от манси рыбу, пушнину. Попы церкви стали строить. Ясак-налоги собирают. Сумрак упал на мою душу. В груди закипели горячие ключи ненависти к этим жестоким людям.
Старый охотник, который приютил меня, видя мою печаль, сказал однажды:
— Ты бы ушёл отсюда, Якса. На севере, где большой лес кончается, есть свободная земля, куда не пришли ещё купцы, попы, сборщики ясака. Говорят, в той стороне много нашего северного народа живёт. В тундре на оленях летают, хорошо живут. Душа у них верна солнцу, большой воде и рыбе. Молодой ты, здоровый, за зверем ходить можешь, оленей пасти научишься, жить будешь в лад своим желаниям, счастье испытаешь. А здесь худо. Я вот дряхлый уже, а то ушёл бы с тобой. Уходи, сынок!
Запала эта мысль мне в душу. Захотелось, как сказал старик, в счастливую страну, где люди вольно дышат, храня в душе добрые заветы предков, живя в лад с духами и всей природой. Собака моя, привязавшаяся ко мне, опять побежала по моим следам.
Шёл я туда с желанием хорошо работать, честно жить. За спиной у меня был тугой лук старика да колчан со стрелами, нож отца да многострунный мой журавль, с которым я не расставался, какие бы тучи надо мною ни кружили.
Долго шёл. Много холодных дней и ночей. Да разве холод и снег помеха идущему?
Однажды встретил аргиш ненцев, кочующих в сторону южную.
— Куда путь твой лежит, друг? — спросил старый ненец, каюр первой упряжки.
— Я ищу свободную счастливую землю, где нет торговых людей, царских начальников, где не убивают, не разоряют и не заставляют молиться другим богам, друг, — ответил я.
— А разве в тайге, где большие деревья, плохо живут? — с тревогой спросил каюр-ненец, жадно заглядывая мне в глаза.
— Худо. Правды нет. Шкурки зверей берут за водку. Злые поповские шаманы силой заставляют поклоняться новому богу, имена предков заставляют забывать и называть себя по-новому.
— И у нас то же самое. А на священном мысу, там, где великая Обь в море превращается, город поставили. Высоко в небе, выше всех домов, блестит над тундрой золотой крест священного дома — церкви. Далеко виден этот крест. Тундра голая. Вот мы и подались на юг, в леса. Думали средь деревьев запрятаться от людей, несущих крест, позор, болезни.
— Где же тогда правда?
И наступила тишина. Молчал снег, молчали карликовые деревца, молчало небо, медное от мороза…
Долго молча стояли мы, искатели украденной свободы и правды.
— Где правда и счастье, знает только Великий колдун Севера, который живёт под самой Полярной звездой; там земля в ледяное море превращается, на реке Таз. Далеко это. Тебе не дойти до него! — сказал старик, тронул оленей хореем, и те побежали рысцой в обратную сторону.
Не мог я повернуть назад. Помнил завет: «Если у Эквапыгрыся в волшебстве и колдовстве сравняться с Высшим духом сил хватит, — правду искать пусть идёт…»
Хотел я померяться силами в волшебстве и колдовстве с этим Великим колдуном Севера.
Долго ли, коротко ли шёл, наконец добрался и до ледяной земли под Полярной звездой, где жил Великий колдун белой тишины. Только я успел рассказать про странствия, про сомнения свои и мечту о поисках правды и счастья, как тут же потерял память. Заболел. Сначала лихорадило. Потом будто горел в огне. Мне казалось, что я куда-то качусь колесом, то в одну сторону, то в другую перекатываюсь.
Затем, помню, стою под самой Полярной звездой. Рядом — лиственница, на её ветвях — гнёзда на разной высоте. Самые великие шаманы воспитываются на верхушке дерева, средние — на середине, а малые шаманы — у нижних ветвей.
У самого корня лиственницы стоит тот самый старик, Великий колдун белой тишины. А тишина такая, будто всё помертвело. Лёд, снег кругом. А на небе звёзды. Снег и небо в звёздах. И ничего больше. Белая тишина.
В руках у старика пила. Вручает он мне один конец и говорит:
— Раз пришёл сюда, принимайся за работу. Будем прокладывать сквозь льды дорогу в верхний мир, в светлое будущее!..
— Нет! Я шаманом не хочу быть! Охотник я…
— Ты что же, забыл священные слова: «Если в волшебстве и колдовстве сравняться сил хватит… По следам Эквапыгрыся правду, счастье искать иди…» Кажется, ты по его следам шёл… Чего же ты, придя под самую Полярную звезду, у самых подступов дороги в будущее, захныкал, нос назад воротишь? А ну, бери пилу, да и за работу!..
