Германн был обескуражен монологом Берты Соломо­новны. До таких высот и обобщений он не поднимался.

А Берта Соломоновна продолжала:

- Таким образом, Говор - вымирающая здесь фами­лия. Хотя, мне помнится, был военный, едва ли не мар­шал с такой милой фамилией. Вы случайно не его род­ственник?

- Ни с какой стороны...

- Оно и видно, молодой человек, я сразу поняла, что вы не в родстве с маршалом Говором. В таком случае, кто же вы будете?

- Просто Говор...

- Это я уже слышала, молодой человек. Вы - Говор, а дальше?

- А дальше и начинается самое сложное.

- Я вся внимание, и давно уже вас слушаю, Юрий-Георгий-Германн.

- Вот с этого все и началось, я имею в виду, с имени...

- Нет, молодой человек, начинается все с папы и мамы, с рождения. Вы крещены, кстати? Где родились, где жили, работали? Почему так халатно отнеслись к сво­ей судьбе? Ведь имя - это судьба человека. А год, день рождения - это уже письменно, - Берта Соломоновна вскинула пухлый указательный палец над жгуче-черным своим париком, - биография - это уже письменно пред­начертанная вам судьба, а вы ее крадете у себя, перепи­сываете заново, и с грубыми грамматическими и орфог­рафическими ошибками. Кого пытаетесь обмануть?.. Я вся внимание, молодой человек.

Германн попытался начать отвечать на вопросы с того, кого он хотел обмануть. Но Берта Соломоновна потре­бовала от него полную автобиографию, начиная с рожде­ния и заканчивая сегодняшним днем. И Германн сам удивился, биография у него оказалась богатая. Но потряс­ло его совсем другое. Берта Соломоновна хорошо знала его бывшего начальника, Железного Генриха. Он дово­дился ей каким-то родственником и был тоже, как и он, совсем не Генрихом.

- Гирша был просто бандитом, хотя отец у него был очень умным человеком, - сказала Берта Соломоновна, когда Германн в своем рассказе дошел до Железного Ген­риха и его печальной кончины. - Я всегда знала, что он сломает себе шею. Крученое колесо всегда до своего док­рутится. И в нашей семье все крученые. Одна только я в отца и потому руковожу таким прочным государствен­ным учреждением, заведую архивом. И вся область, весь город в кармане у Берты Соломоновны. Порядочный человек должен иметь под собой прочный стул. Но по­рядочных людей в городе уже не осталось. Разъехались, чтобы застрелиться на какой-то Медной горе... А вы за­чем вернулись, молодой человек?

- Я же говорю вам...

- Не глухая, слышала, слышала, - не обращая внима­ния на слова Германна, Берта Соломоновна продолжала говорить только свое, где-то он, видимо, все же ее задел. - Да, наш Гирша был обыкновенным местечковым бандитом, но... Что я вам должна сказать, молодой чело­век, если дурак все же с головой, он отвечает за свою жизнь. Только за свою. И всегда обязательно отвечает. Но если головы не имеется - он отвечает уже за весь белый свет. И этот коллектив обязательно сворачивает ему пу­стую голову. Так уж устроен коллектив. Ему обязательно надо что-то отвернуть. Потому что он ни за что не отве­чает. А в жизни каждому отвечать надо. И за себя, только за себя. Когда человек поймет это - тогда он станет че­ловеком. Поэтому я и сижу в этом архиве. Собираю прав­ду. Раньше это было ни к чему. Правда и без того была большая, потому что людей было меньше. А сегодня их столько. И каждый норовит отщипнуть себе что-то от правды и считает, что прав только он. Вот поэтому и пришло время собирать правду. Так зачем вы пожалова­ли в архив, уважаемый, рожденный здесь Говор?

- Метрики мне надо восстановить, биографию...

- С этого бы и начинали, - сурово перебила его Бер­та Соломоновна.

- Я с этого и начинал.

- Не дурите мне голову. Битый час рассказываете мне про какого-то Гиршу, о котором я и слышать не хочу. - И официально, подчеркнуто сухо: - Вы представляете коллектив, общественную организацию или частное лицо?

Германн невольно оглянулся: ни общественной орга­низации, ни коллектива за ним не стояло.

- Я частное лицо. Я сам представляю свое лицо.

- У частных лиц мы заявления не принимаем, доку­менты и справки на руки не выдаем. - И заведующая архивом словно забыла о Германне, отвернулась от него и закричала куда-то в уходящее в полумрак, в пыльное сосредоточение стеллажей с нагромождением желтых бу­мажных папок: - Девочки, девочки! Здесь опять частное лицо, и до­вольно привлекательное. А мне пора кормить Моню. Это внук мой, - все же снизошла, объяснила Германну Бер­та Соломоновна, собираясь уже уходить, когда появи­лись две похожие, очень много понимающие о себе не­приступные девахи, обе, как будто их специально для схожести подбирали, рыжие и с сурово замкнутыми рта­ми.

- Я все вам объяснила, молодой человек: частным лицам справок не даем, - подтвердили заключение заве­дующей рыжие девахи, ко всему и платья на них были в какие-то рыжие, не существующие в природе цветы. Гер­манн прыснул, рассматривая эти цветы, они навели его на дельную мысль:

- Минутку, минутку подождите, - попросил он де­вушек. - Я сейчас сбегаю за коллективом... - И тороп­ливо покинул архив.

Вернулся опять действительно об­ремененный коллективом - набором шоколадных конфет, бутылкой шампанского и двумя свежесрезанны­ми алыми розами. С розами вышла, правда, неувязочка. Волнуясь все же, он обе протянул одной ближестоящей к нему девушке. Близняшка отрицательно закрутила голо­вой:

- Две не положено.

Германн сразу не понял. А поняв, рассмеялся и разде­лил розы.

- Спасибо, - протенькали рыженькие синички. - И за конфеты спасибо. А вот это лишнее. - Они указали на шампанское.

- В архиве ничего лишнего не бывает, - Германн скопировал тон, каким были сказаны ему прощальные слова Берты Соломоновны - о законе. Девочки оказа­лись с юмором, засмеялись, но шампанское все же веле­ли убрать:

- Мы взяток не берем. Берта Соломоновна будет сер­диться. Мы от души и по совести. Когда Берта Соломо­новна говорит, что она уходит кормить Моню - это нам вроде пароля: помогите человеку. А внука у нее никакого нет. Она вообще одинокая...

При всем старании девочек в архивных бумагах ника­кого Говора Юрия, Говора Георгия, Говора Германна обнаружить не удалось. Хотя другие присутствовали: Иван, Сергей, Нины, Нади, Данилы. Но все или очень уж древние, или совсем юные, никак не подходящие Гер­манну по полу и возрасту. На третьем круге его поисков Германн заставил все же девушек пригубить шампанс­кое. Но и это не помогло. Его нигде не могли отыскать даже с шампанским. И не это не помогло. Его нигде не могли отыскать днем с огнем и даже с шампанским, и не только девушки, но и собаки, наверное, ему не помогли бы. Его просто не было ни на одном из стеллажей, ни в одной папке. Его нигде не было, хотя к поискам под­ключилась и сама Берта Соломоновна, вернувшаяся в архив, "покормив Моню", оскорбленная не столько на­личием стоящей на виду недопитой бутылки шампанс­кого, сколько нерасторопностью своих подчиненных.

- Берта Соломоновна все делает хорошо и со знаком качества, - резюмировала она, закончив просмотр архи­ва. - Даже детские трусики Гирши содержатся в ее доме в чистоте и сохранности, а уж архивные дела... Да она инфаркт схватит. Нет, нет вас, Юрий-Георгий-Германн Говор.

- Но где-то же я есть, должен быть.

- Сомневаюсь, молодой человек. Если вас нет в архи­ве - вы не существуете на белом свете.

- Но я же стою перед вами - живой, существующий.

- Сомневаюсь, глубоко сомневаюсь, хоть голос у вас громкий. Но я уже давно не верю ни собственным ушам, ни собственным глазам... Очень жаль, но вас в архивах не значится.

В первые минуты Германн был просто удивлен и ос­корблен. Как это так - его нигде нет, нет на белом свете. Но это же ведь немыслимо. Если его нет и не было, кто же тогда рыл колодец вместе с отцом, мерз там и исходил ожиданием воды и страхом, кто колупал глину, лепил горшки. Кто строил в сибирской тайге ударными темпами рудники и города, кто досрочно выполнял и перевыполнял планы бесконечных, бессчетных пятиле­ток. Кто, наконец, занозывал ноги смоляными задирами сосновых досок, какое и чье солнце так ласково и тепло касалось своими лучами его вихрастой головы, чья кровь капала и окропляла деревянные, коряво проструганные брусы этого моста.