- Сатана, сатана, - бормотал он, - монстры...
В словах своей старухи он услышал какой-то непонятный ему тайный смысл, некий намек и, похоже, сожаление и почувствовал обиду. В нем ожило, пробудилось что-то давнее, полузабытое, о чем свидетельствовало его бесконечное и упрямое:
- Монстры, монстры...
Но он все же преодолел себя и замолчал, приглох, гадая, кто или что может зачаться от такой неистовой страсти. И может ли? Как выяснилось позже, когда Циля, похоже, опять вспомнила про Басурмана, впала в буйство, сомнения его были не так уж и пусты. Коза от Басурмана не понесла... А может, и понесла, и разрешилась, но то было не явлено человеку. Осталось тайной для старика со старухой. Проявилось только то, что Басурман глубоко запал в душу Цили. И на следующий год она опять запросилась к своему ману. Только козел к тому времени околел, наверно, полностью потратившись на Цилю. А в тот достопамятный день старик по-мужски оценил Басурмана, отдал должное женской прозорливости своей старухи и окончательно смирился с доставшимся ему наследством. В изобилии, как истый парильщик, готовил на зиму для одноглазой козы Цили березовые венки. Начинал после Троицы, когда на ветках хорошо уже держался лист, и не прекращал до тех пор, пока он не начинал облетать. По красным дням календаря - революционным праздникам - баловал козу лампочкой Ильича. Неизвестно почему, но коза очень любила электролампочки имени вождя мирового пролетариата. Впрочем, старик, вступая все дальше в года, догадывался, почему: сказывалось, наверное, некое духовное родство с Железным Генрихом - неистовым строителем светлого будущего в Сибири, причастность к тому же и их, старика и старухи, их сибириада.
А вообще, вся троица жила дружно и нескандально. Старуха продолжала выращивать образцово-показательную капусту, вовремя кормила и доила козу, дед крутил свой гончарный круг и на потребу всей округе производил горшки и кувшины, а для детворы еще и особых петушков, которые громко свистели, если им в задницу дунуть. Но иногда эта слаженная жизнь давала трещину и ломалась. И старик, и старуха оба заметили, что происходило это чаще всего весной и в полнолуние. Когда луна выспевала и округлялась до идеально выращенного желтого гарбуза, с ними творилось что-то непонятное. Все бунтовало, бродило и беспокоилось в них. Они начинали беспорядочно двигаться по хате, по территории своего участка, грядам и саду. Из каких-то потаенных углов своей избы, едва ли не с чердака, старик доставал желтые потертые ватманы и траченные мышами кальки. Подолгу молча сидел над ними. Потом сворачивал и снова, едва ли сознавая, что и зачем делает, прятал их, опять же большей частью на чердаке, у печной трубы, под рубероид крыши. Если была припасена в доме, извлекал и ставил на стол бутылку водки, не было - бежал в магазин. По дороге обрастал соседями. Обрастал ими, когда и не было надобности бежать в магазин. Соседи уже сами знали, когда к нему надо идти в гости, и пристально следили за луной.
Захмелев, старик становился не в меру болтлив и неизменно хвастал:
- Когда я в последний раз встречался с Питером де Куэльяром...
Собутыльники-соседи на эти слова никакой реакции не выказывали. Они уже давно забыли, кто такой этот Питер де Куэльяр. А может, и не забыли, никогда его не знали. Как забыли или не знали и всех иных некогда громких, ярких и устрашающих. Только в некоторых их избах из прошедшего времени удерживался на стенах портрет Маленкова. Да и то тем, кто помоложе, не ведомо, почему удерживался. Старики фамилию его еще помнили, а вот имя уже забыли, но присутствие в доме объясняли толково: хороший был царь - землю дал, налоги облегчил, жить дозволил, не то, что потом лысый пошел да за ним другие, Борис да Чубайс с ваучером...
О политике по пьянке старики, как и прежде, так и сегодня поговорить любят. Старуха от этих разговоров пьянела не меньше старика и немедленно покидала избу, уходила со двора и даже из деревни. Со стороны ее вполне можно было принять за полоумную, потому что слова ее были очень странны, непонятны и всегда неуместны, вроде: "Сквозь подвенечную вуаль мне смутно виделась судьба". Она повторяла и повторяла эти слова или другие, подобные им, до полного изнеможения. Пыталась вспомнить, откуда они пришли и звучат в ней. Пыталась вспомнить и не могла. И тогда она падала на сырую еще весеннюю землю. Сырая земля оттягивала и убирала ненужную и вредящую ей сегодня память. На несколько минут. Иной раз лишь на короткое мгновение она забывалась, засыпала. Подхватывалась на ноги, растерянно оглядывалась и бежала домой, вспомнив, что по лунному календарю сегодня необходимо посадить, что замочить, какие семена начать проращивать. И немедля садила, замачивала, проращивала. Старик к тому времени тоже забывал уже, что произошло, когда он последний раз встречался с Питером де Куэльяром, видел, как своих соседей за столом, американского президента Рейгана.
Старуха в реконструированном огороде садила огурчики и капусту. Коза из-за свежепоставленного лозового плетня наблюдала за ней, предвкушая, как когда-нибудь повалит этот плетень и доберется до хозяйской капусты. Розово и бело цвели вызволенные стариком из лесного заточения окультуренные уже яблони: белая антоновка, штрифель и панский каштель. Над каждым из цветущих деревьев кружили пчелы. А старик в сарае крутил гончарный круг и думал, кому же можно передать секрет открытой им чудной глины.
На древней земле Турово-Пинского княжества входило в силу третье тысячелетие от Рождества Христова. Было Вербное воскресенье, через неделю - Пасха.
1986-1999.
Минск-Нью-Йорк- Вильча.
С белорусского. Перевод автора.
