– Талия, подойди ко мне, дитя.

Эллеви поманила внучку Вальдайи, как если бы обращалась к малютке. Девушка взглянула на старшую родственницу, жевавшую специально приготовленную для нее овсяную кашу. Старуха прищурила глаза, но кивнула, и Талия встала и с милой улыбкой приблизилась.

– Сколько тебе годков, дитя? Должно быть, восемнадцать!

Талия взволнованно хихикнула и сказала:

– Нет, госпожа, всего тринадцать зим.

Эллеви опешила и повертела ее так и этак, будто не могла поверить, затем придала лицу серьезное, суровое выражение.

– Ты выглядишь особенной, дитя. В твоем будущем я вижу величие.

Лицо девчушки зарделось, но она поклонилась и пробормотала:

– Спасибо, госпожа, вы делаете мне честь.

– Да, величие. Ты будущая Жрица.

Эту фразу она произнесла громче, так громко, чтобы услышали за соседними столами, и девочка в смятении моргнула и разинула рот. Старая карга, разумеется, слушала и покраснела, когда до нее дошло; ее глаза выпучились, а руки сжались на столе.

– Принесите благословение. – Эллеви махнула своим слугам, и они принесли серебряный поддон, заполненный овечьей кровью, ступая со всей подобающей торжественностью и прикрывая свои головы шалями – тайные, безымянные и безликие служители пророка. Наконец-то городская элита не отвлекалась.

Бледная кожа девочки стала белой как шерсть – разительный контраст с ярко-алой кровью, которая полилась ей на волосы и, стекая по лицу и плечам, капала и собиралась у ее ног. В зале царила тишина, и девочка дрожала.

Затем она поперхнулась и закашлялась, и наконец ее вырвало – может, из-за шока от того, что ее будущее вмиг украдено и всякая надежда на любовь или детей исчезла в этом радостном обряде, а может, просто от запаха крови. Как бы то ни было, Эллеви улыбнулась.

– Отведите ее к ее сестрам, – сказала она, как будто из сочувствия к стыду и огорчению девицы, и служительницы увели ее, все еще пребывающую в шоке. Эллеви встала – без помощи трости.

– Вместе со мной, – объявила она на весь зал, – вместе со мной поприветствуйте новую дочь Ордена Гальдры. Да благословит Бог это собрание и дальнейшую славу и преданность рода Валан!

Эллеви подняла тост за свою противницу и окинула взглядом; зал наполнили вежливые аплодисменты, кубки покорно застучали о деревянные столы. Женщины улыбались с застывшими лицами и осторожными глазами, а мужчины выглядели озадаченными либо ухмылялись – эти явно распознали проявление женской войны и наслаждались ролью зрителей, чувствуя, что сами стоят в стороне и в безопасности.

Вальдайя лишь смотрела и жевала, моргая единственным белесым глазом.

Тебе нечего у меня отобрать, взглядом пообещала Эллеви. Ты могла бы затеять игру со своими урожаями и попытаться заморить столицу голодом, но в этом случае я заберу больше женщин из твоего рода, отдам их вождей другим матронам и урежу твою драгоценную власть вдвое.

Состязание все продолжалось, но Эллеви знала, что – в отличие от мужчин – враждебным намерениям сильной матроны нужно бросать вызов сразу и напрямую. Ты могущественна в этом мире, кузина, подумала она, но я – глас Божий, и ты будешь подчиняться.

Время тянулось, пока даже пожилые женщины не отвели глаза; овации стихли и снова усилились, и Эллеви испугалась, что спесь восторжествует над разумом.

Наконец Вальдайя склонила голову. Она молча пила картофельное вино и жевала овсянку, и зал вновь наполнился смехом и бахвальством счастливых вождей.

Попойка продолжалась, когда солнце опустилось и превратило день в Орхусе в ночь, и Эллеви наконец почувствовала, как ее плечи расслабились, когда матроны дружно склоняли головы перед каждым новым блюдом. Низкородный мясник освежевал овцу и отрубил ей копыта, оставив шкуру как подстилку, на которой продолжил рубить и разделывать. Используя вытяжку, он прочистил овечьи кишки, затем свернул и завязал их, как веревку, прежде чем опорожнить полный травы желудок и заново наполнить его кровью. Рядом с ним его сын приправлял органы и укладывал на чугунные сковородки или погружал их в солоноватую воду, а в большом чане растапливал жир, которым позднее все сдобрит.

Естественно, эта разделка была церемониальной. При таком количестве гостей на пристроенных кухнях у сестер трудились десятки поваров, и большая часть еды была приготовлена часами ранее, включая соленые и сладкие молочные блюда, ждущие своего часа в погребах, чтоб не испортиться. Однако все это – животные, мука, соль, молоко, масло и работники – было подарено матронами в зале. Сам Орден не владел ничем. «Лишь тем, кому нечего терять, нечего бояться», – мысленно процитировала она книгу. Это и подобные речения пророка освобождали дочерей Гальдры, как никакое другое живое существо, позволяя им сосредоточиться на том, что действительно важно.

– Госпожа, снаружи арбник – он говорит, вас хочет видеть одна жрица. – Служанка наклонилась: – Он говорит, с ними несколько мужчин и они забрызганы кровью.

Арбниками называли разведчиков и посыльных, работающих на Орден. Как и многое другое, «Арб» являлось просто словом, обозначавшим разведчика на старом языке, давно забытом большинством, включая многих из сестер. Но Эллеви наслаждалась их невежеством.

После угрозы столкновения с Вальдайей кучка долбаных мужчин едва ли могла вызвать трепет в животе, но жрица знала: ее бы не побеспокоили, не будь это чем-то достаточно серьезным. Вспыхнуло воспоминание о первых нескольких ночных расправах двухлетней давности – о том, как прервали ее утреннюю молитву, дабы известить о еще одной ночи убийств. Эллеви попыталась выкинуть это из головы.

Все вместе эти «смуты», как их теперь называли, были самой серьезной угрозой миру за целое поколение. В конце концов Орден отправил воинов в еженощные патрули, арестовал бездомных и назначил вознаграждения за полсотни известных бандитов. Он устроил для женщин публичные похороны, и Эллеви ярилась за кафедрой перед собравшимися вождями, напоминая им об Имлере и его преступлениях, о том, что он вычеркнут из книги деяний и подвергнут наказанию в аду. Она прочла проповедь о цене хаоса и необходимости закона. И хотя она так и не узнала, кто нес ответственность или в чем конкретно заключался тот конфликт, после ее проповеди бесчинства прекратились. Убийцы в масках больше не появлялись со времен богомерзкого кошмара, постигшего Дом Тиры, но все-таки осадочек остался.

– Скажи им, что я выйду к ним чуть позже.

– Да, госпожа. – Женщина попятилась, опустив шаль, и направилась к выходу.

Строго говоря, насилие в день Праздника Весны не было святотатством, но близко к этому, и Эллеви требовалась минутка на размышления. Казалось возможным простое шкурничество. Кто-нибудь не особо влиятельный мог нанести удар, пока вышестоящие празднуют. Но более вероятно, один из вождей в зале отдал своим доверенным вассалам приказ совершить налет на землю, корабль или караван кого-то из врагов, дабы впоследствии заявить: «Я тут совсем ни при чем, я был на пиру!»

Эллеви с рассеянным взглядом жевала волокнистый кусок хряща, погруженная в мысли о честолюбивых матронах и безрассудных воинах, когда услышала громкие голоса в дверях. Она проигнорировала их. Затем услышала шаги на половицах, но не потрудилась взглянуть. Лишь когда чистые половицы забрызгала грязь, Эллеви вздрогнула, проследив за источником оной и увидев грубые женские ботинки, изгвазданное ученическое платье и простую шаль, затем симпатичное, несмотря на шрам, лицо юной женщины с растрепанными ветром волосами. От нее несло кровью и лошадью.

– Как это понимать?

Гости притихли при этом вторжении, но при звуке голоса Эллеви умолкли. По бокам от юной женщины стояли окровавленные воины, которые робко оглядывали зал, как будто не меньше остальных были удивлены, что стоят здесь перед Матриархом. Но девушка в грязных ботинках выглядела спокойной и уверенной.

– Госпожа! Меня зовут Дала. Я была ученицей при Кунле, Верховной Жрице…