Рока любил оставаться один, давая волю своему воображению, но иногда ему хотелось поиграть с кем-то реальным. Спустя пару месяцев после реки-Реки – еще один день, запомнившийся ему в подробностях, – он спросил у матери, можно ли ему поиграть возле Хальбронского зала собраний с другими детьми.

– Ты не похож на них, сын мой. – Он принял ее слова за отказ, но позже она почистила и зашила его штаны и рубашку, бормоча: «Что ты сделал с рукавами», пока выколачивала одежду о стену дома и на солнце искрились пылинки. Затем она расчесала и вымыла свои длинные светлые волосы водой из колодца, и Рока в сотый раз пожалел, что не может похвастаться такими же вместо сальной чернильно-черной шевелюры, как у его отца и большинства остальных. – Мы пойдем вместе. – Она улыбнулась, надела шерстяные чулки и бриджи, а волосы перевязала платком.

Они шли, взявшись за руки, как в раннем детстве Роки, но вблизи города мать перестала улыбаться и стиснула его ладонь до боли.

– Говори только с мальчиками. Если их слова жестоки, не принимай в расчет, а если это не удастся… – Ее губы сжались в линию, и она отвела взгляд. – Вспомни книгу.

Она подразумевала сборник рассказов, который вообще-то назывался Книгой Гальдры, – слова пророчицы и все легенды древности. Рока догадался, что на самом деле она хотела сказать «не бойся».

– Да, мама.

Она нахмурилась.

– Принесу кое-какие припасы. Я скоро вернусь.

Возле Хальброна снежные кучи громоздились реже и вода скапливалась в ямах, канавах и на мокром грунте под ногами. Рока помчался исследовать лужи, но знал, что лучше не плескаться на глазах у матери. Он наткнулся на полузамерзший труп суслика и остановился на него посмотреть – но заметил, как другой суслик тащит мертвого зверька, словно чтобы возвратить домой.

– Мама, смотри, он пытается помочь! – Он указал рукой.

Бэйла проследила за взглядом сына – и отвела глаза.

– Нет, дитя. Зима тянулась слишком долго. Он поедает сородичей, дабы выжить.

Рока взглянул еще раз и почувствовал, как счастливая гордость ускользает. Затем попытался выбросить это новое знание из головы или принять его как нечто естественное, а не ужасающее – но и в том, и в другом потерпел неудачу.

Когда перевалили через гребень, отмечавший природную границу Хальброна, мальчик старался не пялиться грубо на лица всех этих горожан – и вновь облажался. Он увидел молодежь и стариков, мужчин и женщин, бледнокожих и темноволосых, и все они были грязными. Их носы, брови и лбы, скошенные или выпирающие, были самых разных форм и размеров, но никто из них не походил на Року.

У загонов со стрижеными овцами дрались собаки, и он хотел получше рассмотреть их, но мать покачала головой, что означало: «Нет, и больше не проси». Он заметил, что две дороги города пересекаются, а дома расположены кольцами, расходящимися от зала собраний в центре – и позже узнал, что люди пепла почти всё строили по кругу, так как думали, что мир создал таким образом звездный бог Тэгрин.

Полуденное солнце грело кожу мальчика, хотя, как обычно, дул сильный и прохладный ветер. Тем не менее Хальброн вонял. Под открытым небом работал мясник, и кровь, сочившаяся из трухлявой дыры, смешивалась с отходами внешней городской канавы; люди сушили и выделывали меха либо изделия из кожи у себя во дворах, а рядом, чаще с наветренной стороны, играли или плакали дети. Даже кузнец ковал прутья под навесом из дерна, пристроенным к тонкой стене своей хижины – слишком бедный, чтоб соорудить нормальную кузню. Зимой, сообщила Бэйла, почти все здесь закроется.

– Жизнь на Юге – это гонка, – сказала она, – чтобы запастись едой, топливом и теплом до холодов.

На протяжении полугода, пояснила она, здешние семьи ютились внутри и молились о том, чтобы пережить стужу, а весной худые, серые мужчины выбирались наружу, обыскивали соседские дома в поисках умерших от голода и холода людей и сжигали трупы без церемоний. А затем все начиналось сызнова.

– Скоро увидимся, – сказала она, не глядя на сына, и оставила его у ограждающих зал собраний заостренных кольев – предназначенных, объяснила ему позже мать, для защиты от всадников-мародеров из степей.

Он вошел через открытые ворота и зашагал по желтой траве, глазея на огромные яблони, посаженные в качестве укрытия от солнца. Дети лакомились яблоками, сидя рядышком в тени, но Рока не знал, подпустят ли его и с кем ему вообще следует быть, поэтому нашел клочок почти сухой земли, чтобы посидеть и понаблюдать. Он понятия не имел, как себя вести. Он достал из кармана обрезки ясеня – пепельного древа – и нож и попытался вырезать фигурки увиденных овчарок. Но в основном наблюдал за игрой детворы.

Играли мальчики и девочки отдельно. Возрастом они были от малышей до подростков, и старшие мальчишки ссорились и дрались, как те псы, а старшие девчонки сидели или стояли кругами. Дети возраста Роки или младше слонялись как потерянные, и, наблюдая за ними всеми, он чувствовал себя иначе. Он улыбался, когда улыбались они, и смеялся вместе с другими, когда одна пигалица взвизгнула и убежала от кузнечика, и на мгновенье он забыл, что жизнь – всего лишь борьба против зимы в домишке у леса, без братьев или сестер, и что он не похож на других.

– Прекрати смотреть на нас.

На расстоянии человеческого роста от Роки стояли трое мальчиков постарше. Он их не заметил, потому что за деревьями легко было прятаться, а он слишком увлекся слежкой и резьбой. У заговорившего была гладкая кожа и круглая голова с тусклыми, нормальными глазами, и все трое выглядели как братья. Рока помнил, как его осенило: Тройняшки. Все до сих пор живые. Благословленные богами.

– Я не смотрел, – возразил он, чувствуя себя отвергнутым, затем продолжил вырезать и понадеялся, что они оставят его в покое.

– Оно с ножом.

Это прозвучало как обвинение, и от Роки не укрылось, что мальчуган сказал «оно», а не «он».

Но Рока пропустил это мимо ушей и показал готовый деревянный силуэт передних лап и морды пса.

– Хочешь?

Он испытал безумную надежду: а вдруг, если он поиграет вместе с этими тремя, то сможет с ними породниться?

Близнец встретился с ним взглядом. Он посмотрел на своих братьев, затем оглянулся на кольцо наблюдающих девочек.

– Ага.

Рока протянул ее. Пацан замахнулся и со всей силы шлепнул игрушку.

Раздался звук удара, и ладонь Роки обожгло болью. Он выронил резную фигурку и смотрел, как она отскакивает слишком далеко, чтобы он мог ее вернуть, и ему захотелось заплакать или убежать. Взамен он достал из кармана другую деревяшку – так, будто не придал этому значения, и стараясь не показывать, как ему обидно. В уме он вновь и вновь прокручивал шлепок, замечая теперь, как другие смотрели на происходящее и улыбались. Он сгорал от стыда при мысли, что готов был играть вместе с ними.

Следующий удар пришелся ему в ухо.

– Проваливай!

Рока почувствовал то, что принял за удар в спину, за пощечину. Он ощущал вкус крови, в которой словно утонуло тепло солнца, и приятную гладкость деревяшки в своей руке. Он встал и, не раздумывая, попятился к воротам, желая лишь обезопасить себя. Теперь он слышал возгласы одобрения от мальчиков помладше.

Рока всего лишь попытался бежать. Он хотел было сказать «прекратите», но не ощутил ничего, кроме стеснения в груди, душившего слова, и он сплюнул кровь и прикрыл голову руками. Ворота были закрыты, улюлюканья не стихали, и он не знал, куда ему идти. Однако нож оставался у него в руке.

«Вспомни книгу», – сказала его мать, и он мысленно увидел, как напряглась ее спина, когда представил, что она повторяет это снова и снова.

Герои в книге не убегали. Герои в книге воевали с монстрами и вырезали весь известный мир изо льда, пепла и тьмы, и они никогда, никогда не плакали и не трусили.

Рока развернулся на пятках и прицелился. Он нанес удар, как делал это против воображаемых мародеров, чудищ и степняков, и вонзил острие ножа в щеку ближайшего мальчика.