Я обожаю «Цыганскую песнь – Старый муж» и считаю, что по силе драматического высказывания он ничуть не уступает лучшим романсам Петра Ильича Чайковского. Эти нисходящие цыганские ноты Верстовский взял из настоящих попевок этого народа. Весь интонационный ряд этого произведения настолько разнообразен, настолько приятен, завораживающ и красив, что если певец – не просто певец, а хотя бы в небольшой степени артист, то тут для него открываются просторы поистине необозримые.

А. Н. Верстовский «Цыганская песня»

Тут такой тонкий цыганский акцент. В нём нет ни малейшей пошлости или сусальности. Есть действительное, настоящее проникновение в эту невероятную мощную фактуру пушкинского стиха. Это один из шедевров Верстовского, поэтому я часто включала его в свои концерты, в этой мощной драматургической стихии мне было так вольготно и так интересно существовать! Но, к сожалению, это единственный романс Верстовского, который я пела.

Надежда – мой компас земной

Яркий романтик в творчестве, Верстовский оказался романтиком и, что называется, по судьбе. В первые годы своей службы в Москве он познакомился с актрисой Надеждой Репиной. Говорят, она просто потрясла его исполнением написанной им песни Земфиры из пушкинских «Цыган». Репина была не только певицей, обладательницей редкостного по красоте и обширного по диапазону меццо-сопрано, но и одарённой драматической актрисой.

Сохранившиеся изображения Репиной дают, увы, весьма скудное представление о её внешности, которой единодушно восторгались даже её недоброжелатели. «Её необыкновенно выразительное лицо, чёрные блестящие глаза и избыток чувств – все это вместе, при её таланте, помогло ей в совершенстве олицетворить дочь пламенного юга… Надо было слышать, как пропета эта песня», – писал один из работавших с ней режиссёров.

Вполне естественно, что Верстовский влюбился в Репину раз и навсегда. Но о том, чтобы родовитый дворянин женился на дочери крепостного, да ещё и актрисе, в то время не могло быть и речи. Именно из-за своих чувств к Репиной Верстовский насмерть разругался с отцом и со всем своим семейством. Только представьте себе ситуацию. Представьте молодого, но уже очень влиятельного в московском театральном мире Верстовского, которого, как пишет один из его сослуживцев, «театральный люд очень метко и характерно называл, употребляя простонародное слово, – театральным воротилой, или многозначительным “сам”».

И в то же время «сам», наплевавший на светские приличия и светом отвергнутый, скитался с молодой женой по всевозможным неприметным и не слишком роскошным хибаркам-квартирам в районе Харитоньевской слободы, Сухаревки, Сретенки, Цветного бульвара, Грачёвки и других не самых фешенебельных московских улиц. Один из немногих сохранившихся московских адресов Верстовского той поры – Рождественский бульвар, 3. Тогда это был мрачноватый доходный дом типа «воронья слободка», где в квартирах-клетушках ютились небогатые мещане, сезонные рабочие и прочий плебс.

Дошло до того, что Верстовский начал скрывать свои адреса, прося деловые и даже личные письма направлять ему на театральную контору! И только после отставки, в 1860 году, Верстовский обрёл, к сожалению, совсем ненадолго (сам он скончался в 1862-м, Надежда Репина – в 1867-м) уютное семейное гнездо в Хлебном переулке, дом 28.

Особняк неплохо сохранился до сих пор, хотя и пережил немало перестроек и приключений: например, до 1941 года в нём обитал немецкий военный атташе, а до недавнего времени там находилось посольство Исландии.

Именно там Верстовский – а после отставки буря терзавших его чувств порядком поутихла – написал довольно горькие слова: «За “Аскольдову могилу” московская дирекция выдала мне единовременно две тысячи ассигнациями – собрала же сто тысяч серебром доходу с оперы, и я теперь, будучи в отставке, должен покупать себе место в театре, чтобы взглянуть на старые грехи мои…»

Построенный по проекту Осипа Бове Большой театр открылся в 1825 году представлением «Торжество муз» на музыку Верстовского

Официально зарегистрировать свой брак с Репиной Верстовский смог только после смерти отца, в 1841 году, и после её ухода со сцены им же самим инициированного. (И даже после этого – по не очень понятным причинам – Верстовский скрывал её от многих навещавших его в Москве знаменитых музыкантов: Шумана, Листа, Берлиоза). Это немного напоминает сюжет судьбы Джузеппе Верди и Джузеппины Стреппони.

Глинка и «Сальери»

Но мне почему-то иной раз думается, что сам Верстовский иногда вспоминал совсем другого композитора. Композитора, которого вывел в одной из своих «Маленьких трагедий» Пушкин – Антонио Сальери. «Бывают странные сближенья», сказал как-то Пушкин. Театр La Scala открылся в 1778 году оперой Сальери «Признанная Европа», Большой театр на его нынешнем месте – в 1825 году представлением на музыку Верстовского «Торжество муз»…

Михаил Иванович Глинка – «злой гений» Верстовского

Конечно, Верстовский не мог не знать «Моцарта и Сальери». Если даже Пушкин и не показывал ему то, что написал во время той самой болдинской осени 1830 года, то год спустя трагедия была напечатана в альманахе «Северные цветы». С какими чувствами читал – в разные годы – Верстовский вот эти слова из первого явления:

И совсем уж про себя добавить – это уже вослед не Пушкину, а Римскому-Корсакову: «О Глинка, Глинка!» Не без основания: склонность молодого Глинки к праздным гуляниям и к прекрасному полу была всем известна…

Конечно, Верстовский никоим образом Глинку не травил, ни в переносном, ни тем более в прямом смысле слова. Даже наоборот – в переписке Верстовского не раз встречаются комплименты в адрес автора «Жизни за Царя». Глинка, кстати, вёл себя в отношении своего главного конкурента, в общем, безупречно: резких оценок себе публично не позволял, да и в переписке Глинки фамилия Верстовского встречается всего один(!) раз, да и то в сугубо нейтральном контексте.

Но относительно Верстовского не стоит обольщаться. Такой уж был у него характер – конкурентов он, что называется, на дух не переносил. Даргомыжского он вообще как бы не замечал. Разумеется, как профессионал он не мог не оценить и его, и Глинку по достоинству. Но по мере подъёма по служебной лестнице – а умер Верстовский в генеральском чине, действительным статским советником – его, судя по всему, всё больше одолевали и эгоизм, и зависть, и тщеславие…

Вот Верстовский пишет князю Владимиру Одоевскому, и его, что называется, прорывает: «Я первый обожатель прекраснейшего таланта Глинки, но не хочу и не могу уступить права первенства! (курсив мой – Л. К.) Правда, что ни в одной из моих опер нет торжественных маршей, польских мазурок, но есть неотъемлемые достоинства, приобретаемые большой практикой и знанием оркестра. Нет ориториального (так в оригинале – Л. К.) – нет лирического – да это ли нужно в опере… в театр ходят не богу молиться!»