Державший меня воин побежал вперед, а я приставила нож к шее, прижала посильнее и провела им по коже.

Надо мной раскинулся знакомый потолок – бескрайнее небо. Меня касались холодные, незнакомые руки. Коса разрезала меня, залив душу кровью. А потом меня выкинули. Я плыла вниз по реке и против течения. Рухнула с водопадом, и меня подхватил водопад.

Я была каплей и стала сгустком, а затем плотью. Моя душа жила в простынях под ней и стенах из ткани вокруг. Кровавый дождь омывал мир и приносил с собой боль. Столько боли – как будто мечи рубили меня на куски. Как будто меж моих ребер рождался джинн.

Появилось знакомое лицо. Его звали Эше. Отвратительный поэт и бывший Апостол Хисти. Я повернулась, чтобы посмотреть на него, и заморгала. Я видела только одну половину, вторая была в темноте.

– Мне снился странный сон, – сказала я.

Он взял мою ладонь и приложил ее к своему лбу, а потом что-то забормотал.

По голове застучал молоток. Обернутый красными тюльпанами джинн приколачивал мой череп к городским воротам. У каждого тюльпана

вместо бутонов были глаза, непрерывно моргающие. Гвозди пробили кости и мозг. Боль была жуткая.

Первый гвоздь сказал: «Мы не можем здесь оставаться. Нас зовет Бескрайность. Но как поступить с ней?»

Второй ответил: «Бросим ее аланийцам. Пусть их собаки обглодают ее до костей».

А третий добавил: «Гокберк, у тебя что, нет чести? Мы должны уважать желания Джихана. Возьмем ее с собой, пусть она побудет с матерью».

«Джихан погиб из-за нее. И еще шестеро других. Пусть ее накажут аланийцы. Так будет правильно».

«Она силгизка. Неужели ты готов ее бросить?»

«Посмотри на нее. Никакая она не силгизка. Она нашептывала Джихану на ухо. Убедила его забыть Потомков, и за это Лат наказала его. Кроме того, это не мы убили шаха, а она».

Я была верблюдом, идущим по пустыне: топ-топ-топ. Была мужчиной, полным печали, которого мучит жажда и сжигает солнце. А потом стала девочкой, сломленной и продрогшей, несмотря на солнце в зените, ведь в ней почти не осталось крови. Я сидела позади мужчины, привязанная к нему веревкой, чтобы не свалилась с верблюда, пока он идет по пустыне: топ-топ-топ.

Мы добрались до оазиса, и мужчина усадил меня, прислонив в каменной стене. Я была колодцем, и мужчина вытащил ведро. Я была здесь тысячу лет и милосердно утолила жажду стольких людей, что не пересчитать.

– Ты тут? – спросил человек по имени Эше.

Я увидела собственные глаза – открытые и безжизненные.

Я заморгала, снова и снова. И с каждым разом проваливалась внутрь, пока опять не стала девочкой. Меня омыла ее боль.

– Мне снился кошмар.

Растущая луна принесла с собой горький, сухой ветер пустыни. Стояла тишина, только шелестели пальмы. Моя душа скользнула в песок, но он был холоднее тела, и я снова встала. Мужчина вынул косточку из смоченного водой финика, выдавил мне в рот мякоть и сок. Такие сладкие, тягучие и радостные.

– Где мы?

Я уставилась на звездное небо.

Дышать было больно, с каждым вдохом я словно глотала гвозди. Глаза болели, и открытые, и закрытые. Мне хотелось снова стать песком. Или колодцем. Это тело – сплошная боль.

Мужчина лежал на песке и храпел. Когда он заснул? Каждая минута тянулась как час. Я коснулась своей шеи. Ее покрывала толстая, туго спеленатая ткань. Может, мне поэтому так больно дышать? Я ощупала лицо и снова наткнулась на ткань, закрывающую правый глаз. Вот почему я вижу только половину мира?

Я начала… вспоминать. Вспоминать кошмар, в котором я вырезала себе глаз, заколола шаха Тамаза и перерезала себе горло. Я задрожала. Я не хотела это вспоминать. Мне хотелось стать песком, чтобы ветер унес меня далеко-далеко. Или стать самим ветром и дуть до края земли. Что угодно, только не это.

Дневной свет принес живительное тепло. Но я по-прежнему глотала гвозди. Эше мыл своего верблюда, пока тот с удовольствием жевал траву. Я сидела у колодца, в бинтах и грубом кафтане.

– Я хочу домой, – сказала я.

Эше выронил тряпку и опустился на колени рядом со мной. Он приложил мою руку к своему лбу и помолился.

– Что ты делаешь?

– Единственное, что приходит в голову.

Когда я моргнула, дрогнуло только одно веко, а по лицу и шее рассыпались горячие искры.

– Что ты со мной сделал? – спросила я.

Он утолил мою жажду из бурдюка, а потом сунул мне в рот финик.

– Почему мы в пустыне? Где шах? Что вообще происходит? – Я попыталась кричать, но едва шептала.

Эше прищурился и покачал головой:

– Сира…

– Ты должен называть меня султаншей. Теперь я султанша.

Но если это так, почему я здесь, а не во дворце? Почему у слез, текущих по моим щекам, привкус крови?

– Где мой брат? Где Джихан?

Эше вылил оставшуюся воду себе на голову и отвернулся.

– Твой брат мертв. Шах мертв. Ты… ты жива.

– Что ты такое говоришь? Эше! Посмотри на меня!

Но он не стал.

– Я не мог этому помешать. В очередной раз не мог помешать.

– Эше, пожалуйста, не говори так. Ты меня пугаешь.

С дикой болью во всем теле я оттолкнулась от стены.

В воде отразилось мое лицо. Окровавленные бинты закрывали правый глаз. Вокруг шеи была намотана окровавленная тряпка.

– Нет, такого не может быть, это сон, – с дрожью пробормотала я. – Где шах Тамаз? Где Джихан?

Ни Эше, ни его верблюд, ни пальмы вокруг не ответили. Так что, быть может, мне придется доползти до самого Кандбаджара.

Но когда я попыталась, Эше положил руку мне на плечо.

– Нам пора двигаться дальше, – сказал он. – Меня наверняка ищут.

– Что? Кто?

– Гулямы. Они захватили Хадрита и Озара, и подозреваю, у всех на устах мое имя. А евнух сбежал, он вроде говорил, что пойдет в Кашан. Что касается тебя… Думаю, тебя они считают мертвой. И твой брат, и Тамаз погибли, пытаясь спасти тебя, Сира. Их смерть не должна быть напрасной.

– Но я хочу домой.

– У тебя больше нет дома! Даже твое племя не желает иметь с тобой ничего общего.

Как такое возможно? Неужели это не сон? И все же я видела себя. Я парила над собственным телом, когда оно выкололо себе глаз, пырнуло шаха ножом в грудь, а потом.

Неужели все это правда? В меня вселился… колдун?

– Если это правда, дай мне умереть, – попросила я. – Похорони меня здесь. Тут приятное место.

Эше покачал головой:

– Позавчера, когда мы встречались в доме Хадрита, ты сказала, что любишь эту страну.

– А ты сказал, что хочешь лишь узнать побольше о кровавых рунах. Так почему ты мне помогаешь?

– Значит, мы оба солгали.

Я свернулась калачиком на траве.

– Я не лгала. Я люблю Аланью. Но не могу жить вот так. Лучше бы я умерла. Перестань поить меня водой и кормить. Я не поеду туда, куда ты меня везешь. Не поеду! Пусть все закончится!

Но он сунул что-то мне в рот и заставил жевать. По вкусу напоминало маковые зерна.

Я проснулась на верблюде, и веревка привязывала меня к Эше. Мои кровавые слюни испачкали его спину. Мы ехали вперед, и он хлестал верблюда по бокам тростинкой. Солнечные лучи окрасили небо алым, и во всех направлениях расстилались волны пустыни.

– Пощади, – прошептала я. – Убей меня.

– Скоро уже приедем, – отозвался он. – И тогда ты, по крайней мере, будешь в безопасности.

– Ты ничего мне не должен. Зачем ты это делаешь?

– Я… Я был Апостолом Хисти. Мы не можем пройти мимо несправедливости, в отличие от остальных. «Поддержи немощного» – таков наш девиз.

– Лучшая помощь – это быстрая смерть.

– Ты когда-нибудь пробовала молиться?

Я пробовала – во время той голодной зимы в Пустоши.

– И о чем мне молиться? Какой святой исцелит мои раны? Я калека. Потеряла свое место в мире. А те двое, которые любили меня, мертвы, погибли от моих собственных рук!