Ее пальцы скользнули дальше. Я прикрыла глаза и просунула руку ей под рубаху.

В купальне я снова расплакалась. Истинный путь. Так учило нас Писание Хисти, и важнейшая заповедь была в том, чтобы поклоняться лишь Лат и никогда не верить в других богов. Во-вторых, заботиться о своей душе и не загрязнять ее грехом, нечистотой и низкими помыслами. Шейхи сеяли во мне эти семена, но они не пустили корни, их сдуло, как тонкий верхний слой почвы на солончаке. Я боялась, что испорчена навсегда. Нечиста и разумом, и телом, и духом. И ни пар, ни вода меня уже не очистят, я не стану снова хорошей, значит, мне больше нечего терять.

Я должна добиться успеха, в какую бы игру ни играла. Да, Селена говорила резко, но за этим я чувствовала испуганную маленькую девочку. Я должна научить ее уважению, пусть она будет обязана мне, чтобы могла стать полезной для нас с Хадритом.

Оттирая себя с удвоенной силой, я внезапно поняла, что нахожусь в той же парной, что и вчера. Отодвинув жаровню с углями, я с удивлением увидела, что кровавый отпечаток остался на месте. Но поскольку на этот раз жаровня сдвинулась дальше, я заметила еще кое-что – странную, нарисованную кровью картинку. Я присела, чтобы рассмотреть получше. Это было похоже на три глаза вокруг звезды.

Я могла бы представить, что какая-то неуклюжая девушка здесь упала, ударилась головой и оставила на стене кровавый след. Но насколько сильно надо было повредить голову, чтобы рисовать собственной кровью?

Странно и пугающе, но чего теперь не бывает? В любом случае, мне хватало своих проблем. Люди постоянно разбивают себе головы и умирают, так что лучше не обращать на это внимания и заниматься своими делами.

Я нуждалась в паузе и поэтому вышла в город в сопровождении двух гулямов. Это меньше, чем обычно, но я не хотела толпы вокруг себя. Мне хотелось выйти за ворота, чтобы повидать брата, но что я ему скажу? Еще больше воспоминаний? Нет, мне нужно принести ему что-то существенное, что поможет разрешить их с Тамазом противостояние, поэтому встретимся позже.

Солнце сверкало надоедливыми послеполуденными лучами. Блики света отражались от каждой блестящей поверхности и слепили глаза. Как всегда ближе к вечеру, очереди на площади Смеха поредели, свежие утренние рифмы поэтов выцвели до банальностей и клише. Я протиснулась в начало очереди к поэту, напоминающему обернутую травой свинью, в надежде, что он взбодрит меня проницательной похвалой.

– Госпожа! – сказал он, завидев меня. – Солнце выглянуло из-за туч…

Прежде чем он успел договорить, я развернулась и пошла прочь. Провались они, эти солнце, и луна, и звезды, и реки, и океаны, и гранаты, и кипарисы, и любовь, и смерть, и воскресение, и свет, и тьма. Хватит этого пошлого вздора.

Химьяр сидел на своем медном троне на другом конце площади. Когда я подошла к нему, он очнулся от дремы, потянулся и зевнул, словно утомился после долгого дня. И захлопнул наполненный монетами сундучок.

– Закрыто, – объявил он.

Сунув руки в мешочек с монетами, я звякнула золотом и серебром.

– Я уже заработал достаточно, хватит, чтобы набить живот, купить выдержанное финиковое вино и много другого, – усмехнулся он. – Приходи завтра.

– Я пришла из дворца. Сочини для меня стихи.

Химьяр усмехнулся:

– Из дворца. Будь ты из Селуков или женщиной кого-то из них, так и сказала бы. Но ты из дворца – может, там за столом прислуживаешь?

Молодой темнокожий мужчина насмешливо улыбнулся, и мои кулаки невольно сжались.

Он продолжил:

– Злишься, потому что принцы не хватают тебя за задницу, когда ты подаешь им напитки? Для этого нужно иметь ее, дорогуша.

Мои брови поползли вверх. А потом дошло – это были его стихи. Вот за это люди ему платили.

Он указал на мою грудь:

– Я видал виноград, более пригодный для ласки.

Он знал хоть одно приятное слово?

– Это все, на что ты способен? – равнодушно спросила я. – Оскорбляешь внешность? Глубже посмотреть не пытался?

– Глубже? Ты глубока, как проникновение евнуха.

Я кивнула:

– Лучше. А что еще?

Он махнул, чтобы я уходила:

– Это на закуску. А за большим приходи завтра.

– Скажи мне, кто я, химьяр.

Он со вздохом сел на медный трон и потрогал фальшивый рубин в подлокотнике.

– Так случилось, что у меня есть имя. – Он провел рукой по коротким и мелким кудрям. – Эше.

– Я забуду его к утру.

Он смотрел на меня, склонив голову, а потом его взгляд стал искренним и почти сочувственным.

– Хочешь знать, кто ты? Ты приходишь трижды в неделю со своей подругой, более чувственной. Ты цепляешься к ней, как пиявка, без всякой цели. Знай ты, чего хочешь, тебя бы здесь не было, но ты не знаешь и заполняешь эту пропасть чем придется, потому что, по сути, ты дрожащая маленькая девочка, и холодные пальцы отчаяния как петля обвили твою шею.

Я почувствовала эти холодные пальцы и содрогнулась, хотя меня и окружало тепло заходящего солнца.

– Ты за мной наблюдал? – спросила я. – Знаешь, кто я?

Эше покачал головой, слез с трона и спустился с помоста. Стоя лицом к лицу, мы были одного роста, и я видела прорехи в его бороде.

Он протянул ладонь:

– Ты знаешь текущие цены. Заплати и возвращайся в свой дворец. Завтра будет новый день. И даже не думай пролезть без очереди. Перед этим троном, – он указал на свой дешевый медный стул, – все одинаково ничтожны.

Одного нельзя в Кандбаджаре – забывать вернуть книги. Особенно книги, позаимствованные в Башне мудрости.

Наказание за это – десять плетей за каждый день опоздания. И если ты не Селук, дворец тебя не спасет. Султанши, паши, крестьяне – все терпели плеть Философов. У Башни даже был собственный палач, и, если верить рассказам, он не особенно скучал. По мнению ордена Философов, утратить знание хуже, чем утратить жизнь, поскольку чернила тяжелее крови.

Зачем так наказывать из-за чернил и бумаги? Потому что некоторые тома в Башне были единственными экземплярами в мире и печатные станки не могли размножить их достаточно быстро. Эти станки – истинное чудо, одно из многих изобретений, поразивших меня, когда я оказалась здесь. Я могла ненавидеть Селуков сколько угодно, но, вступив в союз с Философами, они не только накопили знания, но и применили их.

К счастью, я была в Башне на хорошем счету, и как султанше мне было запрещено посещать только два верхних этажа из двенадцати. Сегодня я поднималась по винтовой лестнице на восьмой. Глядя сверху на Кандбаджар, я вспомнила черного дронго. Что за чувство – свободно лететь, будучи лишь перьями в воздухе. Тела из кожи, костей и мяса, которые мы таскаем, одеваем и защищаем доспехами, казались теперь проклятием создавшей нас звезды. Как это печально, ведь даже если человечество избежит Великого ужаса, мы обречены никогда не летать.

Пораженческие мысли ослабили мои и без того усталые колени – после подъема на семь этажей я задыхалась и снова чувствовала себя старухой. Чтобы передохнуть, я заглянула в читальный зал на седьмом этаже, полный мужчин с внушительными усами, в струящихся одеяниях и ярких тюрбанах. Одни толпились у ниш с книгами, другие полулежали на деревянных оттоманках, опираясь локтями на лазурные подушки. Весь этот этаж был посвящен военной тактике, так что все они, вероятно, были хазы, гулямы и члены ордена.

Одного я узнала – командующий гулямами Като в золотом тюрбане и бронзовом кафтане. Он лежал на оттоманке с книгой в руках. На обложке было написано «Подавление конных лучников: тактика противостояния притворным отступлениям и фланговым атакам, том пятый». Неужели такая специфическая тема требует пяти томов? Рядом лежала стопка книг, вероятно, с такими же громоздкими названиями. Что ж, предводителями гулямов не становятся невежественные дураки. Но если Като здесь, сделал ли он то, о чем я просила?