…

ПЕРЕРЫВ НА ПЕРЕСМЕНКУ! «ох умру умр» ДР-Р-Р-Р-И-Я-У!..

В воронёной мази с пришпиленными крапинками ярких звёзд плыл самолёт. Одинокие сигнальные огни на кончиках крыльев и в плавнике хвоста, в мерцающем единстве своём напоминавшие абрис детской раскраски, где нужно превращать соседствующие точки в отрезки, а те – в цельные рисунки, тоскливо подвигались в воздухе, стараясь найти в загадочных светлячках космоса сочувствующего спутника. Неусыпный призрак «Асуан – Эль-Пасо» не отставал от обещанного пассажирам графика, преодолев последнюю болтанку два приёма пищи назад. Тёк второй час ночи.

Воздух за стеклом экипажной кабины холодел, сгущался, застывал. Беспредельным кубом, непостижимой сферой он, точно фарсовый обольститель, обласкивал фюзеляж, скрывавший под собой сто семьдесят пять бившихся во сне сердец и сердечек и ещё три – бодрствовавших по долгу службы. С вязким мраком терпеливо боролся дотошный нос ночного рейса; это была его, предначертанная конструктором, вахта. Он был, вероятно, похож на ступившийся кончик карандаша, на клюв птицы (отнюдь не той, откуда держал свой путь рейс), на сложенную пальцами, для подстраховки, фигу, упрятанную в карман брюк, на оглаженно-покатый кончик экзотического фрукта. Но жители страны, над которой сейчас проплывал услужливый аэро, сочли бы его нос за острие пули, а те, кто был постарше – за тупую лысину ядерной боеголовки. Тупую, тупую лысину… Сочли бы, если б не многотысячье метров, отделявшее один мир от другого, точнее, от малого его фуникулёра – почтальона человеческих душ.

– Порядок, мистер Диззи. Батарея в норме.

Пухлый в лице пилот, сидевший за главным штурвалом, ответил коллеге коротким одобрительным кивком; его крупные руки, исштрихованные чёрными волосками, образовывали в местах сгиба локтей тупой угол, карикатурно примыкавший к дутому животу. Похрустывая то там, то сям, то везде сразу, свежая белая униформа не упускала ни одного движения Диззи. Коротко остриженные волосы на крупной красной голове скручивались в полувензель и показывали своими фигурно прижатыми собратьями (завиток на них, разумеется, отсутствовал) контур фуражки. Опытный рулевой мастерски отщёлкнул два рычажка на бортовой панели (щёлк-щёлк!), дремавшей многими выключенными датчиками, индикаторами, и, не выходя умом из работы, шепнул Рэчелу, своему рулевому соратнику-ученику: «Скоро в авто».

– Если тангаж калибровки не запросит, – предложил тот.

– Не запросит, – философски ответил Диззи.

Плыли.

Перед-над-под двумя пилотами пассажирского авиалайнера расстилалось ночное небо. В тусклости кабины, окроплённой лишь светом задней лампы, которая была заточена в прутья навесной клетки, выписывались два силуэта – высокого и низкого – сухопарого и полного (с рыхловатыми боками) – подмастерья и виртуоза – сосредоточенного и внимающего Рэчела и takeiteazy Диззи.

– Красиво, конечно, – нарушив тишину мира художественных реплик, сказал в застеклённую синеву ас. Диззи пилотировал пассажирские уже много лет и потому мог позволить себе подобные философические апарты. – Знаешь, Рэч, эта ночь… она будто съедает тебя.

Новоиспечённый напарник-пилот, хоть и был собран как с первого часа полёта, тоже оказался расположен к небольшой меланхолии и, не выпуская из глаз приборов панели управления, мечтательно сказал:

– Я люблю ночь. И работу свою люблю.

Диззи легонько улыбнулся и подвинулся в кресле (рубашка захрустела в левом плече и боку). В дисплее навигатора горел бумажный самолётик, медленно-медленно подвигаясь по заранее намеченной светодиодной дуге.

Под брюхом ползшего горизонтом крылатого транспорта чья-то неосторожная рука пролила блёклую марганцовку, расползшуюся космической туманностью по холодному одеялу тьмы. Шаркая от ветра, стально оперённые крыла рассекали воздух зачинавшегося дня, который будто вываливался из незримого Календаря Рока. Об этом тоже размышлял Диззи, ненарочно раздувая в душе своего серьёзного помощника угольки элегического очага.

Вселенское спокойствие ночного дрейфа прервал вы́сыпавший из радио треск. Вскоре один из дисплеев тоже зафыркал и зашуршал. А потом – ещё один. И ещё.

– Помехи! Помехи! – встрепенулся Рэчел и вплотную подвинулся к датчикам.

Диззи приподнялся в кресле (хруст выбеленной униформы ответно суфлировал) и осмотрел намётанным глазом монитор: «Ах, как же я позабыл…». Затем, повторно справившись с координатами навигатора, ответил своим привычным тоном:

– Не стоит паниковать. Мы бреем Атлантику. Показатели в норме.

– Почему же помехи, мистер Диззи?

Чесанув плешивый затылок взятыми в граблю пальцами, Диззи наморщил и без того глубокие морщины на лбу и сказал:

– Я пролетаю тут уже который год и всегда здесь дурит связь. Однажды, когда я шёл, – тут он сщурил левый глаз, – кажется, из Монтеррея, рация дурила долго, километров девятьсот, а там моя очередь к отдыху пришла. Думал, хоть на этот раз обойдётся, а н-нет.

«С курсу не сбивает… не кренит…», – думал Рэчел, слушая рассказ мудрого Диззи и попутно глядя на показатели бортового компьютера.

– Потом, помню, как прибыл, даже карты разворошил, сверился… С университетских лет, хе-хе, атлас так не лопатил. Ну так вот, Рэч, я говорю – там, где мы пролетаем, нет ничего – один лысый океан.

– Бермуды? – прикинул Рэчел, поглядев на цифровой самолётик перед самым носом.

– Не влияют.

Юный пилот покраснел.

– По первости я тоже думал, что, мол, сигнал сбивают. Но кто в голом море, скажи мне на милость? – бросил прожжённый воздухоплаватель, и плотно пригнанный к телу костюм захрустел снова. Потом кабина смолкла.

…тк-ш-ш-ш-ш…

…фш-ш-ш-ш-ш…

…фш-ш-ш…

– И ведь не выключить, сигнал ждать нужно, – жаловался Диззи, ведя разговор скорее с бортовым компьютером, чем с навострённым стажёром. – Наверное, всё-таки аномальная зона, а больше что? – предложил он разгадку, не желая мириться с щекочущей нервы иррациональностью.

– А ещё где-нибудь так бывает?

– Сам больше не сталкивался. Знакомые, которые летали, говорят, что, мол, в низовьях Тихого, ближе к Австралии такая же брави́на, но они прохвосты ещё те… Нет, ну как шкворчит! – обижался Диззи, потрясая ладонью над сбитой с толку техникой.

– А может из пассажиров кто мобильник не выключил?

– Не влияет.

…ш-ш-ш-ш-ш…

Рэчел задумчиво склонил голову.

– …Если они, конечно, всем миром там Пентагон не взламывают, хе-хе-хе, – съязвил пилот-острослов, обезоруженный в версиях перед систематической аномалией.

Внизу, за бесконечными лилово-тёмными, тёмными и чёрными мазками смертельной выси раздавались красным пламенем сигнальные огни, нанизанные на толстые железные шпили. Проползая книзу сотню с лишним метров, те расширялись и уходили в стройные башни, напоминавшие рукотворное творение Эйфеля; но гуманистам и архитекторам такого пошиба не было места на той богоокой земле. Мигающие носы Рудольфа исправно несли службу на благо «небесным мирителям», перехватывая любые сигналы из забортовья и сжирая их в непрекращающемся пиру обмана. И сейчас, когда матёрый пилот растерялся в ответах перед своим учеником, виной тому были они же – вызревающие-угасающие пучки красного света, навредившие сигналу бортовика «Асуан – Эль-Пасо»; но те, кто ещё мог наблюдать блестевшие фонари снизу вверх, выучено принимали их за звёзды. Носы Рудольфа… если бы всё на той земле было рождественской сказкой, доброй до треска поленьев в нарядном семейном камине…

Под ледяными стражами мысли по направлению к северо-востоку тянулись настланные друг на дружку сопки. Среди соседствовавших холмиков в вечные пески были вбиты коробы из четырёх изъеденных ржавью листов, и ещё по одному было брошено сверху, на манер крыши. Окислившиеся лачуги спали мертвецким сном. Иногда только, редко-редко, можно было слышать тонкое: «Зьёзди…». Это – годовалые дети удивлялись алым небесным фарам, которыми, как прыщами, покрывалась ночь; пройдёт ещё немного времени и их маленькие рябые ручки оторвут от окон-выбоин и отправят в лагеря, в вековечную даль от тех, кого суровая машина так и не отучила называть мамой и папой. Меж покосившихся хибар там-сям блуждали белосветные лужицы, принимавшие форму волнистого, исхоженного бинтованными ногами песка. Рыскали, выискивали, будто и вправду веря, что из тщательно-цинично вымеренных четырёх с половиною часов сна у кого-то могло достать сил выброситься на улицу. Но Ангелам был отдан приказ и они следовали ему с должной тупостью, вылизанной до бриллиантинового блеска. Эта шестерня отлаженного механизма работала самым исправным образом, поддерживаясь редкими кусочками сала, бросаемыми в пасти-топки стервятников за «отменную службу». Если кто-то болезненно стонал – значит, к вечеру Ангелов поджидало гарантированное поощрение. Но иногда шуровали и их самих…