За косогором припавших к земле бараков мрели отвесные барабаны о стальных станах. Элеваторы. В них покоилось зерно, отобранное за полсотни дней руками-корягами – затруженными, покрытыми такыром вспучившихся вен с выщербленными кусками кожи. Подневольные воздаятели злаков – женщины, дети, тщедушные и умалишённые – отгрохали свою утреннюю-дневную-вечернюю-подночную пахоту; отслушали одухотворённые речи Посланников «воли божией» о величии государства и пасквили забортовым врагам («ОСТАНОВИМ НАШИХ НЕДРУГОВ! ИЗРУБИМ ИХ В РАДИОАКТИВНОЕ МЯСО!»), сбрызнутые скрипучей музыкой грампластинки; отходили по нерушимому порядку в Дома Правды, выслушав наставления Адептов и пропустив сквозь глаза очередной воодушевляющий кинофильм об изобилии здесь и голоде с кровавой разрухой там; пошатывающимися мощами посидели в Библиотеках и, замученные и очумлённые до сердцевины мозга, наконец пробирались под самую темень сквозь гнойники свино-ангельских патрулей, что шастали всюду или пешком, или на суперкабах, или на ретивых, которых медленно скашивало местное море (но работать-то надо!), к гниющим своим баракам, торчавшим в жилом Квартале колодой погостов… Своим шашечным порядком элеваторный строй противостоял другой части Промышленного Квартала, где грозно возвышались, насупившись будто против самого мира (тоже слушатели рупоров и теле-?), громадные фабрики с туповатыми прямоугольными головами и коническими жерловинами, упиравшимися во всеподатливое больное небо… изо дня в день там царил каторгический (фрейдистская описка) порядок. Аврал с ничтожным шансом доплыть до тарелки булькающей мути (или, при прочих равных, скукоженных початков, или пущей дряни для поддержания потенций Труда) и вернуться обратно в трудодень. Между производственных громад боязливо пробегали тощие насыпные дорожки. Исхаживаемые по дням мумифицированными ногами (подрагивающий след на песке) и латными сапогами (добротный полный отпечаток), пронизаемые немногословными рупорами («ВЕРНУТЬСЯ К РАБОТЕ!», «ПРИСТУПИТЬ К РАБОТЕ!») и раскатистыми одами («…ВО СЛАВУ ГОСУДАРСТВА!..», «…НЕДРУГОВ В ХИМИКАТ!..», «…ВЕЛИЧИЕ НЕПОТОПЛЯЕМОЙ!..», «…ПРЕУСПЕВАЕМ ПО ПРОИЗВОДСТВУ БЛАГОРОДНОГО ОГНЯ! …УВЕЛИЧИМ И ТЕМПЫ ПРОИЗВОДСТВА ВОЛШЕБНОГО ПОРОШКА!..»), погоняемые и устрашаемые Ангелами, они, счастливые, были лишены ушей или глаз; ибо сносить подневный грай было невыносимо. Сыпучие артерии Секторов, делясь, ветвясь на множество поджилок, морщинили поверхность местности; каждая жилка уводила в должном направлении. Там, где каменные домовины и карьеры отставали друг от друга на прогон – большой или малый, – сквозь рваный воздух проглядывал винегрет из песчаных взгорок, столбов, скреплённых узами электрокабелей, мусорных баков с разинутыми ртами, огрызков шин, изогнутых железяк и прочей скучной неразберихи.

В границах между убогим посёлком, что покоился на песчаном хребте, страдавшем хроническим кифозом, и зоной, отведённой под систематическое производство, в разных концах главной ходовой дороги располагались немногие утешения тяглового населения: вытянутый в цементированный брикет Пищеблок, барабан-Лазарет, будто выдолбленный из цельного громадного валуна, редкошумливая Фактория и Библиотека; впрочем, и эти «утешения» были придуманы не без экивоков и, разумеется, вовсе не с тем, чтобы облегчить и без того «счастливую жизнь граждан великой страны» (железным рыком из рупора):

Пищеблок: продолговатое сооружение с низким потолком, тесно заставленными столами, бьющим в глаза острым светом из навесных ампул и непреходящим запахом забытой на время отпуска квашеной капусты. Назначение: восполнять трудовые потенции рабочих в новой схватке с производственным запросом священного государства. Оговорка: кормить чем попало, лишь бы съедобным и не моментально убийственным; не выключать на время приёма пищи радио- и теле; держать в тщательном наблюдении (бдительные Ангелы). Последствия нарушения правил (времени посещения, срока приёма пищи; прочее): Дом Правды/Профилакторий (в зависимости от характера проступка);

Лазарет: округлое сооружение с низким потолком, тесно заставленными койками-каталками, бьющим в глаза острым светом из навесных ампул и непреходящим запахом суррогата медицинского спирта. Назначение: восполнять жизненные потенции рабочих в новой схватке с производственным запросом высокородного государства. Оговорка: принимать на лечение в исключительных случаях; не выключать на время лечения радио- и теле-; рабочая единица вправе обратиться за лечением не более двух раз в два месяца. Последствия нарушения правил (симуляция, злоупотребление усердием врачей, воровство лекарств; прочее): Дом Правды/Профилакторий/Расчеловечная (в зависимости от характера проступка), – и тут потерянные на миг наконечники сестёр вновь возалели шмоток чёрного неба тремя ослепительными коловратами.

Барак – Промышленный Квартал – Пищеблок – Промышленный Квартал – барак: таков был почти ежедневный маршрут каждой трудовой единицы. Сейчас его съела ночь, но пройдёт ещё каких-то три часа и проснувшееся солнце озарит своим светом путь, «начертанный иловыми скрижалями божьими», а «апостоловы литавры воззовут счастливых граждан к иератическому алтарю Труда». Сперва морок ночи прошибут уличные фонари, уступив следом место небесному светилу, потом замаршируют неуклюжими группами Ангелы с шокерами и дубинками, оживёт от пятичасовой смерти отравленное коррозией поселение (лишь бы поспеть до Ангелов!), и отправятся, как механические игрушки, исполнять волю незримого, но несомненно божественного кукловода… И только в исключительный, единственный в году день этот твёрдый порядок нарушался: граждане собирались в строй и маршем отправлялись к центру Сектора – в главный зал Дома Правды, где можно было увидеть самого Адепта – одного из восьми управителей сверхдержавы.

За трудовым Кварталом ещё одна вышка – телерадиобашня, отвечающая за бесперебойное вещание рупоров, раций, экранов. Своим дребезжащим в ночи огнём она будто вторит недалёким своим наперсницам, поглощающим связь со «злобными забортовыми соседями», лишая верноподданных последнего шанса услышать неправду. Морг – морг, морг. Морг. Морг. Так и перемигиваются по дням, высоко над стадом скошенных голов, которые и не мыслят взглянуть вверх. Словно перенимая укоренившееся вековое местничество, гордо нависают над своими наземными вассалами – плакатами, телеэкранами, говорилками… Всюду царил единый илово-скрижальный порядок, эманировавший под святым видением в заповедный Устав.

Ночная муть ещё была заволочена чёрной пеленой, но кой-где начинала понемногу отходить от летаргии. Сверху вниз из болезненного сна выплывал забор, пущенный от далёкого центра к периферии двумя расходившимися изгородями в косую решётку, так, что с высоты птичьего полёта напоминал собой кусок пирога; правда, вместо аппетитных краёв треугольник Сектора окаймляли мотки колючей проволоки, неравно соревновавшиеся в своей высоте с прилегавшими к забору Апеннинами мусора, а на месте зажаристой кромки воздушного теста высились косые эллинги, перемежавшиеся с ковшами и рельефными контейнерами весом под пару тонн. В чернильном растворе постепенно проявлялся контур Непотопляемой и её повсеместный символ – хтонический спрут с вколоченным в лоб, словно лихая пуля, пацификом.

…ш-ш-ш-ш-ш…

Глаза обоих пилотов смежал тишком подкравшийся сон, но сигнал ещё шипел, не пришёл в себя. Не переставая вести диалог с зевающим компаньоном, мастак Диззи пошерудил в нагрудном кармане и достал белую пилюлю с поперечной ложбинкой в центре. Мадам Ковентри, чуткая бортпроводница тридцати трёх лет, конечно, посетовала бы на это, но двенадцатый час работы на ногах сам собою склонил её к дрёме.

– Почему у бипланов две плоскости крыльев? – спрашивал дока.

– Меньше шансов, что в штопор уйдёт, – отвечал Рэчел.

– Однако же общая манёвренность и техническое… – дополнял Диззи, часто пускаясь в пространные комментарии, добытые не только давнишними университетскими стараниями, но и многолетней практикой. Он принялся задавать молодому компаньону вопросы из общей теории авиастроения, когда увидел, что тот уже не выдерживает полёта и упадает в сон. План сработал: заслышав вопросы Диззи, Рэчел встрепенулся и ринулся отвечать; тогда у юного энтузиаста словно открылось второе дыхание. Впрочем, Рэчел с лёгкостью расщелкал все задачки своего наставника, так что тому оставалось только пуститься в историю авиации, лишь бы отстранить молодого коллегу-эрудита от беспощадно подступавшего сна. Диззи, хоть и был уже старой птицей, истрёпанной и не в таких полётах, но всё-таки переживал за Рэчела, про себя выругивая тех грамотеев, что отправили молодого пилота в столь трудный рейс, будто не зная про аномалию в середине пути.