XXI.
В доме Матова происходило нечто необыкновенное, чего раньше не было: хозяин все чаще и чаще оставался по вечерам дома. Парасковья Асафовна только разводила руками и качала головой. -- Уж к добру ли?-- сомневалась она.-- Когда собака со двора в избу просится,-- примета нехорошая. Ольга Ивановна, напротив, была очень довольна и почти счастлива. В первое время после свадьбы Николай Сергеич тоже не убегал из дому. Она точно делалась во второй раз "молодой" и втайне торжествовала над оголтелою дворяночкой, которая, видно, не сумела сманить чужого муженька. Так ей и надо! Довольно Ольга Ивановна посидела вечерами одна, всего надумалась и досыта наплакалась, а теперь пусть Вера Васильевна кулаком слезки вытирает да со старым мужем милуется. -- Чтой-то это наш-то сахар запал, любезнейший братец Артемий Асафыч?-- удивлялась старая тетка.-- Уж не помер ли, грешным делом?.. Тоже вот и Щепетильников глаз не кажет. Ну, да этот молодой, по своим делам ухлестывает... Матова, действительно, как-то потянуло домой, в свой уголок. Он даже бросил пить, как пил раньше. Давно уж он не занимался серьезно и поотстал даже в своей специальности, сравнительно с другими. Раза два его на суде срезали неизвестными ему кассационными решениями. А тут еще нотариус Семибратов одолевает. Перетрусил человек до последней степени. Это был белокурый чахоточный молодой человек с близорукими глазами и шмыгающею походкой. Он приезжал к Матову чуть не каждый день и ныл без конца. -- Весь город кричит о вашем деле,-- сообщал он упавшим голосом. -- И пусть кричит,-- равнодушно отвечал Матов.-- Покричат и перестанут, когда надоест. -- Ах, Николай Сергеич, Николай Сергеич!.. А прокурор? Дело поступило уже к нему... -- Мало ли поступает дел к прокурору,-- не всем дается ход. -- А вот нашему и дадут ход. Чувствую, что пропаду ни за грош... Отдадут под суд -- и кончено, прикрывай лавочку. -- Перестаньте малодушничать. Дело у Бережецкаго, а Бережецкий глуп... Если вас отдадут под суд, и меня вместе тоже отдадут, а ведь я не плачу. Вообще пустяки, о которых не стоит даже говорить... -- Вот в этом-то и вся суть, что пустяки... Нытье нотариуса изводило Матова. Этот молодец продаст кого угодно, чтобы только выгородить собственную драгоценную особу. Никогда не следует связываться с подобными идиотами, чорт бы их вобрал всех! Только добрых людей смешат. Но малодушие товарища по несчастью нагоняло и на Матова хандру, особенно по вечерам. Ему как-то делалось жаль и своего угла, от котораго веяло всегда нежилым, и было совестно перед женой, которую он не любил. Ведь жизнь, право, могла бы сложиться несколько иначе... Есть такие маленькие уютные домики, где живут как-то особенно по-хорошему и где доносят до старости такия теплыя и хорошия чувства. Невольно перебирая свое прошлое, Матов испытывал какое-то жуткое чувство, Ведь никто не подозревал, что он совсем не такой, каким казался всем: адвокат-рвач, клубный завсегдатай, картежник и вообще кутила-мученик. Да, характеристика довольно милая!.. Эти мысли неизбежно приводили к самому больному пункту, именно к Вере Васильевне. Последнее обяснение с Войводом точно обезсилило его, и Матов как-то не решался ехать к Вере Васильевне для рокового обяснения. Его так и тянуло туда, и чем больше тянуло, чем сильнее росла нерешимость, как у человека, который заблудился в дремучем лесу и толчется на одном месте, когда нужно итти прямо. У Матова являлись совсем малодушныя мысли, на которых он себя и ловил. Например, как хорошо, что Ольга Ивановна до сих пор ничего не подозревает. Конечно, в свое время ей все будет известно, но когда и что будет, а сегодня день прошел спокойно. -- Только развяжусь с этим дурацким делом,-- решил Матов,-- и брошу все старое... Довольно! Ольга Ивановна узнала все скорее, чем предполагал Матов, и узнала гораздо больше, чем знал он сам. Именно, в одно прекрасное утро неожиданно явился доктор Огнев, на котором буквально лица не было. -- Чтой-то, отец, ты совсем забыл нас?-- пеняла ему Парасковья Асафовна. -- Николай Сергеич дома?-- спрашивал старик, с трудом переводя дух. -- Когда он по утрам дома сидит? Волка ноги кормят... Известное их аблакатское положение: сколько побегал, столько и сел. -- А Ольга Ивановна? Мне необходимо ее видеть по самому серьезному делу... да... Когда Ольга Ивановна вышла, доктор прежде всего попросил стакан воды, а потом уже разсказал всю историю с подложным векселем и то, что не сегодня -- завтра Николая Сергеича отдадут под суд. Ольга Ивановна выслушала все внимательно и ответила довольно спокойно: -- Что же, Евграф Матвеич, кто что наделает, то и получит. А у меня свой капитал, и меня это не касаемо... Конечно, по-человечеству жаль, а жалостью разве поможешь?.. Мне бы это и слушать-то не надобно. -- Да, да...-- бормотал смущенный доктор, потирая лоб рукой.-- Вы говорите, что слушать не надобно... да... А я вот пришел переговорить именно с вами, Ольга Ивановна, об одном деле, которое связано именно с вашим делом, то-есть с делом Николая Сергеича. Ради Бога, только это между нами, Ольга Ивановна... Представьте себе, какой вышел казус!.. Я совершенно потерял голову... Доктор, задыхаясь и перебивая самого себя, разсказал эпизод, как Анненька ездила к Артемию Асафычу и предлагала ему выкупить матовский вексель. Этот разсказ больше всего возмутил Парасковью Асафовну. -- Да не змей ли? а?!..-- негодовала старушка, всплеснув руками.-- Это все его дело... Все он подстроил. -- Нет, вы представьте себе мое положение!-- горячился доктор, отчаянно жестикулируя.-- Анненька -- девушка... да? И вдруг ея имя будет фигурировать в этом процессе... Войдите в положение отца! Ее могут вызвать свидетельницей в суд... Весь город теперь только о ней и говорит. Мне никуда глаз нельзя показать... Самое скверное, что могут подумать, что она ездила подкупать Артемия Асафыча... а? Как это вам нравится, Ольга Ивановна? -- Я-то при чем тут?-- довольно грубо ответила Ольга Ивановна.-- Вот уж именно, что в чужом пиру похмелье. -- Как в чужом пиру? Вы -- жена, значит, вы должны знать все... Может-быть, вы и подсылали Анненьку. Конечно, она девушка и, конечно, ничего не понимает... -- Да вы белены обелись, Евграф Матвеич?-- возмутилась Ольга Ивановна.-- Мне своего-то горя не расхлебать, а тут еще вы пристаете со своей Анненькой... В первый раз и о деле-то этом слышу. -- Ну, уж извините, сударыня: никогда не поверю! Весь город во все колокола звонит... -- Значит, по-вашему, я врунья?-- начала горячиться Ольга Ивановна, наступая на доктора.-- Да как вы смеете мне такия слова говорить?!.. -- Ведь это вы сами сказали: "лгунья", а я ничего подобнаго, и не думал говорить. В этот критический момент послышался звонок. Это был Матов. Когда он вошел и взглянул на живую картину, которую составляли доктор, жена и тетушка, то без слов понял, что все кончено. -- Что вы со мной сделали, Николай Сергеич? Ах, что сделали!..-- кинулся к нему доктор. -- Идемте в кабинет и там поговорим,-- предложил Матов, уводя старика под руку.-- Не так страшен чорт, как его малюют... -- Я сейчас поеду к змею и выцарапаю ему глаза,-- решительно заявила Парасковья Асафовна.-- Это все его дело. Ему ничего не стоит всех нас погубить. Усадив доктора в кресло, Матов прошелся по кабинету, взерошил привычным движением свои шелковые кудри и заговорил: -- Евграф Матвеич, я радуюсь за вас, что у вас такая чудная дочь...
XXII.
Работа общественнаго мнения продолжалась. Матов, не обращавший на него внимания раньше, теперь не мог не чувствовать происходившей на его глазах перемены течения. И раньше недостатка по врагах у него не было, но это были все люди, так или иначе задетые им, а сейчас ему приходилось считаться с людьми совершенно посторонними, которым, повидимому, до него не было никакого дела. Он это чувствовал при встрече со знакомыми, которых он встречал раз или два в год где-нибудь на именинах или в клубе, причем эти шапочные знакомые оказывались особенно строгими и неумолимыми. Один случай как-то ошеломил Матова, ошеломил именно потому, что он не имел никаких уважительных причин. Дело было в клубе, за ужином. В столовой набралось человек пятнадцать. Были тут большею частью все знакомые люди: Самгин, винокуренный заводчик Бухвостов,-- одним словом, все свой народ. В эту компанию попал мало знакомый Матову горный инженер Ерохин, очень почтенный седовласый старец, с таким добродушным лицом. Он сидел напротив Матова и все время улыбался. Старец был заметно навеселе и что-то нашептывал сидевшему с ним рядом Бармину, который делал серьезное лицо. -- Нет-с, позвольте-с!-- сказал старец с настойчивостью подгулявшаго человека, хотя Бармин и не думал ему возражать.-- Да-с!.. Есть корпоративная честь, общественное мнение. Так нельзя-с... Помилуйте, этак всякий будет делать, что ему угодно, а я должен ему кланяться и благодарить. В конце концов носу-с некуда будет показать... Матов сначала не обращал никакого внимания на горячившагося старца и только по выражению лица Войвода понял, что дело идет о нем, Матове. -- Ну, говори, говори, дуй тебя горой!-- поощрял Самгин, радовавшийся каждому скандалу, как празднику. -- Что же, я могу и сказать... даже должен сказать...-- не смущаясь, продолжал старец и, обращаясь ко всем, прибавил:-- господа, среди нас находится лицо, которое, строго говоря, не должно здесь находиться. Да-с!.. Каждое общественное учреждение должно относиться особенно строго к своей чести. У Матова захватило дыхание, и он чувствовал, как вся комната заходила у него пред глазами. Поднявшись, по адвокатской привычке, он проговорил: -- Если я не ошибаюсь, вы хотите назвать мою фамилию? -- Вы не ошиблись...-- ответил старец, продолжая улыбаться.-- Я нахожу ваше присутствие здесь неуместным, как лица, скомпрометированнаго в общественном мнении. Может-быть, я ошибаюсь, но я так думаю... Это был удар прямо в лицо, и Матов даже не нашелся в первый момент, что ему ответить. Остальные тоже молчали. Довольный произведенным эффектом, Ерохин добавил: -- Я предлагаю, господа, исключить господина Матова из членов нашего клуба, чтобы этим оградить до известной степени свою собственную репутацию. Да-с!.. Все опять молчали. Неожиданным защитником явился Войвод, который отчетливо и спокойно ответил за всех: -- Господин Ерохин, по своему возрасту и настроению, забыл одно, что мы пока имеем дело с одними слухами, и самое дело еще не принято судом... Затем, если бы оно поступило и подверглось разсмотрению, то ведь присяжные могут вынести оправдательный вердикт, в чем я нимало не сомневаюсь. Старец вскочил и с пеной у рта принялся доказывать, что оправдание на суде еще ничего не доказывает, и что члены клуба корпоративно имеют право извергнуть из своей среды компрометирующее имя. -- Да-с, я буду настаивать и внесу в совет старшин свое заявление об исключении господина Матова... -- Послушайте...-- заговорил Матов.-- Если бы вы были человеком не предельнаго возраста, я ответил бы вам иначе, по ваши седины обезпечивают вашу неприкосновенность... Мне лично в вашей выходке обидно одно, именно, что меня незаслуженно оскорбляет почтенный человек, уважаемый всеми. Могу только пожалеть о последнем... Этот ответ вызвал общее галдене, причем большинство было на стороне Матова, но последний уже не верил ничему, убежденный, что стоит ему выйти, как разговор может принять и другой оборот. Он поднялся и начал прощаться. В шинельной его догнал Войвод и проговорил: -- Ѣдемте вместе, Николай Сергеич. Я вас подвезу... Матов был страшно взволнован и только сейчас начинал понимать всю силу полученнаго оскорбления. Собственно говоря, этот захмелевший старичок, на котораго он разсердился, был тут ни при чем, как выразитель общественнаго мнения. Зимняя ночь была светлая. Полозья саней так и резали сухой снег, искрившийся синими переливами. У Войвода были уже свои лошади, как и следует золотопромышленнику. Матов опомнился только тогда, когда сани остановились у подезда квартиры Войвода. Он сделал нерешительное движение, по Войвод взял его под руку и повел к двери. -- Верочка ждет...-- обяснил он.-- Она взяла с меня слово, что я буду к ужину. -- Да?-- машинально спрашивал Матов. -- Мы поужинаем по-настоящему. Я терпеть не могу этих клубных меню... На звонок выскочила Дуня и с удивлением смотрела, как барин под руку ведет своего соперника. Еще больше удивился старый Марк, а Вера Васильевна, когда к ней в столовую явилась с докладом Дуня, испугалась и побледнела. Она не убежала только из воспитаннаго в ней мужем повиновения. Матов поздоровался с ней как-то смущенно, и Вера Васильевна поняла, что случилось что-то особенное. -- Вы меня извините, Николай Сергеич, что я совсем по-домашнему,-- говорила она, оглядывая свой нарядный капот из персидской шелковой материи.-- Вы сами виноваты, что нападаете ночью на беззащитную молодую женщину... Впрочем, виноват мой муж, который силой притащил вас сюда,-- я в этом уверена. Вы так давно не были у нас, что я должна была подумать, как вас зовут... Матов чувствовал себя не по собе и проклинал про себя хитраго стараго мужа, который поставил его в самое дурацкое положение. Легкий ужин, состоявший из холодной дичи и консервов, прошел как-то неловко, и Матов никак не мог попасть в свой обычный шутливый тон. Он был убежден, что Войвод ни слова не скажет жене о случившемся сегодня в клубе инциденте, и все-таки чувствовал себя, как, вероятно, чувствовал бы себя человек, которому выдернули здоровый зуб. Он только раз нашелся, когда Вера Васильевна заговорила о делах, которыя отнимают время лучших друзей, и проговорил с улыбкой: -- Не дела, Вера Васильевна, а всего одно дело... Ужин вообще прошел как-то натянуто, и Матов был рад, когда очутился на свежем воздухе. -- Зачем он меня затащил?-- соображал он, закутываясь в шубу.-- Вообще глупо. Когда Матов ушел и супруги остались одни, Вера Васильевна, глядя в лицо мужу, проговорила с особенным ударением: -- Как это мило!.. Не правда ли? -- Я не понимаю, что ты хочешь сказать... -- Вы не понимаете? Ха-ха... Он не понимает!.. -- Даю тебе слово, что не понимаю, что ты хочешь сказать... Я могу обидеться наконец, Верочка. -- Боже мой, сколько великодушия!.. Она поднялась и с гневным выражением, отчеканивая слова, проговорила: -- Не будемте играть в прятки... Вы хотели поставить в глупое положение и его и меня. И все это под видом дружескаго участия... А этот несчастный верит вам... -- Верочка!.. -- Довольно! Не нужно глупых слов, то-есть глупых для меня. Вы сегодня торжествуете... Она, не простившись, ушла в свою комнату, и старый Марк слышал, как старый барин подходил к запертой на ключ двери в комнату барыни и говорил: -- Верочка... Мне нужно что-то сказать тебе. Ответа не было.
