У меня сложилось впечатление, что мужчина обрадовался, увидев рядом с женой еще кого-то. Он явно собой гордился. Махнул мне рукой в знак приветствия, однако тут же забыл о моем существовании. Опять надел каску и эти удивительные очки и посмотрел в сторону границы. Я сразу все поняла и почувствовала, как во мне вспыхнул Гнев.

– Поехали уже, – нетерпеливо, будто к ребенку, обратилась к нему жена. Возможно, ощутила исходившие от меня вибрации Гнева.

Мгновение он делал вид, будто не слышит, однако потом подошел к машине, снял с головы все эти причиндалы и положил ружье.

– Что вы тут делаете? – поинтересовалась я – ничего другого не пришло мне в голову.

– А вы? – бросил он, не глядя на меня.

Жена надела босоножки и села за руль.

– Я здесь живу, – холодно ответила я.

– А, так эти две собаки ваши… Мы же просили вас держать их при себе.

– Они находятся на частной территории… – начала было я, но он меня перебил. На измазанном лице зловеще сверкнули белки глаз:

– А для нас не существует частных территорий.

Это произошло два года назад, когда все еще не казалось столь запутанным. Я забыла о той встрече с Нутряком. Какое мне было до него дело? Но потом вдруг какая-то планета с разгону прошла невидимую точку, и произошла перемена, одна из тех, которых мы здесь, внизу, даже не осознаем. Возможно, едва приметные знаки указывают нам на это космическое событие, но их мы тоже не замечаем. Кто-то наступил на ветку, лежавшую на тропинке, в морозильнике лопнула бутылка с пивом, которую вовремя оттуда не вынули, с куста шиповника упали две красные ягоды. Как можно за всем этим уследить?

Очевидно, что великое содержится в малом. Никаких сомнений, вот взгляните. Сейчас, когда я это пишу, на столе выложена конфигурация планет, может, даже целый Космос. Термометр, монета, алюминиевая ложка и фаянсовая чашка. Ключ, мобильник, бумага и ручка. И мой седой волос, в атомах которого сохранилась память о зарождении жизни, космической Катастрофе, давшей начало миру.

В начале июня, когда дома́, во всяком случае по выходным, уже были обитаемы, я продолжала со всем тщанием исполнять свои обязанности. Например, хотя бы раз в день поднималась на горку и в бинокль наблюдала за территорией. Сначала, конечно, осматривала сами дома. Ведь в определенном смысле это живые существа, которые сосуществуют с Человеком, образуя идеальный симбиоз. Сердце радовалось, потому что теперь вид домов со всей очевидностью свидетельствовал о том, что их симбионты вернулись. Заполнили пустые помещения суетой, теплом тела, мыслями. Их небольшие руки ликвидировали образовавшиеся за зиму ранки и повреждения, сушили влажные стены, мыли окна и ремонтировали бачки в туалетах. И дома выглядели так, словно очнулись от тяжелого сна, в который погружается никем не тревожимая материя. Во дворы уже вынесены пластиковые столы и стулья, раскрыты деревянные ставни, наконец-то в комнаты сможет заглянуть Солнце. По выходным из труб поднимался дым. Все чаще приезжали Профессор с женой, непременно с друзьями. Они гуляли по дороге, никогда не заходили на межи. Ежедневно отправлялись на послеобеденную прогулку в часовню и обратно, время от времени останавливаясь и что-то живо обсуждая. Иногда, если ветер дул с их стороны, до меня доносились отдельные слова: Каналетто, светотень, тенебризм.

По пятницам начали приезжать и Колодяжные. Эти принялись дружно вырывать растения, прежде росшие возле дома, чтобы посадить другие – купленные в магазине. Трудно было понять, какой логикой они руководствуются. Чем им не нравилась черная бузина, которой они предпочли глицинию. Как-то, привстав на цыпочки, чтобы видеть за высоким забором лица, я сказала, что глициния вряд ли выдержит здешние февральские морозы, но они покачали головами, улыбнулись и продолжали делать по-своему. Выкорчевали замечательный куст шиповника и выдрали кучу душицы. Перед домом сложили из камней причудливую горку и посадили вокруг нее, как они их называли, хвойные: тую, ель, кипарисы и сосенки. По-моему, полнейший абсурд.

На подольше приезжала уже и Пепельная, я видела, как она неспешно ходит по межам, прямая точно палка. Как-то вечером я отправилась к ней с ключами и счетами. Она угостила меня травяным чаем. Я из вежливости выпила. А когда мы рассчитались, решилась спросить:

– Вот если бы мне захотелось написать воспоминания, то как за это лучше взяться? – я говорила довольно смущенно.

– Надо сесть за стол и заставить себя писать. Дальше само пойдет. Нельзя себя останавливать. Надо записывать все, что приходит в голову.

Странный совет. Я бы не хотела писать «все». Только то, что кажется мне хорошим и полезным. Я думала, Пепельная скажет еще что-нибудь, но она молчала. Я ощутила разочарование.

– Разочарованы? – спросила она, словно читая мои мысли.

– Да.

– Когда нельзя говорить, надо писать, – сказала Пепельная. – Это очень помогает, – добавила она спустя мгновение и умолкла. Ветер усилился, и теперь мы видели, как деревья за окном равномерно раскачиваются в такт неслышной музыке, точно слушатели на концерте в амфитеатре. Где-то наверху сквозняк хлопнул дверью. Словно кто-то выстрелил. Пепельная вздрогнула.

– Меня пугает этот шум, тут все как живое!

– Ветер всегда так шумит. Я уже привыкла, – отозвалась я.

Я поинтересовалась, какие книги она пишет, Пепельная ответила, что триллеры. Это меня обрадовало. Надо их обязательно познакомить – Пепельную и Благую Весть, им наверняка будет о чем поговорить. Они – звенья одной цепи. Тот, кто умеет писать о таких вещах, – наверняка Человек смелый.

– И в конце зло непременно бывает наказано? – спросила я.

– Меня это не интересует. Не интересует наказание. Мне просто нравится писать о страшных вещах. Может, потому что сама я трусиха. Мне это помогает.

– Как это случилось? – спросила я, осмелев от наступающей Тьмы, и указала пальцем на ее ортопедический воротник.

– Дегенерация шейных позвонков, – пояснила Пепельная таким тоном, словно речь шла об испорченной бытовой технике. – Наверное, голова у меня слишком тяжелая. Так мне кажется. Слишком тяжелая голова. Позвонки не выдерживают нагрузки и – хрусть-хрусть – дегенерируют.

Пепельная улыбнулась и подлила мне своего ужасного чая.

– А вы не чувствуете себя одинокой? – спросила она у меня.

– Иногда.

– Я вами восхищаюсь. Я бы хотела быть такой, как вы. Вы мужественная.

– Ой нет, я совсем не мужественная. Хорошо, здесь есть чем заняться.

– Мне без Агаты тоже не по себе. Мир тут такой огромный, такой необъятный, – она подняла глаза и несколько секунд испытующе смотрела на меня. – Агата – моя жена.

Я заморгала. Никогда раньше не слышала, чтобы одна женщина говорила о другой – «моя жена». Но мне это понравилось.

– Вы удивлены, да?

Я на мгновение задумалась.

– У меня тоже могла бы быть жена, – убежденно ответила я. – Лучше жить с кем-то, чем в одиночестве. Легче идти вместе, чем поодиночке.

Пепельная не ответила. Разговаривать с ней было трудно. Наконец я попросила дать мне почитать одну из ее книг. Какая пострашнее. Она пообещала, что попросит Агату привезти. Опускалась Тьма, свет Пепельная не зажигала. Когда мы обе совсем утонули в потемках, я попрощалась и вернулась домой. 

Теперь, зная, что домами снова занимаются их хозяева, я с удовольствием уходила все дальше и дальше, продолжая называть эти вылазки обходами. Расширяла свои владения, точно одинокая Волчица. С облегчением оставляла позади дома и дорогу. Углублялась в лес и могла бродить по нему бесконечно. Звуки отступали, лес казался огромным уютным омутом, в котором можно укрыться. Он убаюкивал мои мысли. Там мне не приходилось стесняться наиболее досаждавшего мне Недуга – плача. В лесу слезы могли течь, промывая глаза и улучшая зрение. Вероятно, поэтому я видела больше, чем те, у кого глаза сухие.