Думаю, каждый из нас, глядя на свой Гороскоп, испытывает противоречивые чувства. С одной стороны, можно гордиться, что на твоей индивидуальной жизни стоит отпечаток неба, точно почтовый штемпель с датой на конверте, таким образом ты выделен из толпы, единственен и неповторим. Однако одновременно это и лишение свободы, вытатуированный лагерный номер. От этого не убежишь. Нельзя быть кем-то другим, не тем, кто ты есть. Это ужасно. Нам бы хотелось думать, что мы свободны и в любой момент можем создать себя заново. И что наша жизнь полностью зависит от нас. Связь с такой огромной и монументальной штукой, как небо, подавляет. Лучше бы мы были маленькими, тогда бы и грешки наши были простительны.
Поэтому я убеждена, что следует тщательно изучать нашу тюрьму.
По специальности я инженер-мостостроитель, я уже говорила? Возводила мосты в Сирии и Ливии, а также в Польше, близ Эльблонга и на Подляшье – два. Тот, что в Сирии, был необычным – он соединял берега реки, которая появлялась лишь периодически – вода текла по своему руслу в течение двух-трех месяцев, потом ее поглощала раскаленная земля, и русло превращалось в нечто наподобие бобслейной трассы. По ней носились дикие пустынные Псы.
Наибольшее удовольствие мне всегда доставляла трансформация фантазии в цифры – эти цифры образовывали конкретную картинку, затем рисунок, затем проект. Цифры сбегались ко мне на лист бумаги и выстраивались в осмысленном порядке. Мне это очень нравилось. Алгебраические способности пригодились при составлении Гороскопов – в те времена все приходилось вычислять самостоятельно, с помощью логарифмической линейки. Сейчас в этом нет необходимости; существуют готовые компьютерные программы. Кто сейчас вспомнит о линейке, если панацеей от любой жажды знаний стал клик мышкой? Однако именно тогда, в самый удачный для меня период, начались мои Недуги и пришлось вернуться в Польшу. Я долго лежала в больнице, и никак не удавалось установить, чтó на самом деле со мной происходит.
В свое время я спала с одним Протестантом, который прокладывал автострады, и он мне говорил, цитируя, кажется, Лютера, что страдающий видит Бога сзади. Я задумалась, имеется ли в виду спина или, может, ягодицы, и как выглядит Бог сзади, если мы не можем представить себе перёд? Получается, что страдающий имеет особый доступ к Богу, через черный ход, он благословен, ему открывается некая истина, которую трудно было бы объять без страданий. Поэтому в определенном смысле здоров лишь страдающий, как ни странно это звучит. Мне кажется, это не противоречит остальному.
Целый год я вообще не могла ходить, а когда Недуги начали понемногу отступать, уже поняла, что возведение мостов на пустынных реках – не для меня и что не следует слишком отдаляться от холодильника с глюкозой. Поэтому я сменила профессию и стала учительницей. Работала в школе, обучая детей разным полезным вещам: английскому, ручному труду и географии. Всегда старалась полностью завладеть их вниманием, сделать так, чтобы они запоминали важную информацию не потому, что боятся получить двойку, а искренне поддавшись увлечению.
Это доставляло мне массу удовольствия. Дети всегда привлекали меня больше, чем взрослые, поскольку я и сама немного инфантильна. В этом нет ничего плохого. По крайней мере, хорошо, что я это осознаю. Дети гибки и податливы, искренни и нетребовательны. И не ведут пустых разговоров, за которыми любой взрослый способен провести всю свою жизнь. К сожалению, с возрастом их все больше подчиняет себе разум, превращая, как сказал бы Блейк, в жителей Ульро[7], и довольно непросто указать им нужный путь. Поэтому меня радовали только маленькие дети. Старшие, начиная, скажем, с десяти лет, были еще противнее взрослых. В этом возрасте дети теряют свою индивидуальность. Я видела, как они закостеневают, неизбежно вступая в период созревания, который приводит к тому, что ребенок постепенно попадает в зависимость от желания быть таким же, как другие. В редких случаях происходит какая-то внутренняя борьба, противостояние этой новой форме, однако в конечном счете капитулируют почти все. Я никогда не стремилась быть рядом в такой момент – это означало бы стать свидетелем Падения, уже не впервые. Чаще всего я учила детей помладше, максимум до пятого класса.
Наконец меня выпроводили на пенсию. Я считаю, что рано. Непонятно, в чем было дело, работала я хорошо, опыт имела разнообразный и немалый, проблем никаких, кроме разве что моих Недугов, которые проявлялись лишь изредка. Я поехала в отдел образования и там подала соответствующие заявления, документы и ходатайства, чтобы мне позволили работать дальше. К сожалению, ничего не вышло. Это был сложный период – реформы, реорганизация системы, изменения программ и рост безработицы.
После я искала работу в другой школе, потом еще в одной, на полставки и на четверть, почасовую, взялась бы и за поминутную, лишь бы разрешили, но повсюду ощущала, что за спиной стоит толпа других учителей, помоложе, слышала, как они дышат мне в затылок, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, хотя работа у нас неблагодарная и низкооплачиваемая.
Только здесь у меня получилось. Когда я уже уехала из города, купила этот домик и начала выполнять обязанности сторожа близлежащих домов, ко мне через горы добралась запыхавшаяся молоденькая директор школы. Она, мол, знает, что я учительница – меня тогда очень тронуло употребленное ею настоящее время, ведь педагог – это состояние духа, а не конкретное место службы. Директриса предложила мне несколько часов английского в ее школе, с маленькими детьми, как раз мой любимый возраст. Поэтому я согласилась и начала раз в неделю обучать детей английскому. Семи- и восьмилетки, которые относятся к учебе с большим рвением, но так же быстро теряют интерес. Она хотела, чтобы я вела еще и уроки музыки, – видимо, слышала, как мы пели Amazing Grace[8], но это уже было для меня тяжеловато. Достаточно того, что каждую среду я отправляюсь вниз, в деревню, одежда должна быть чистой плюс прическа и легкий макияж – я подкрашиваю зеленым карандашом веки и припудриваю лицо. Все это требует от меня немалого времени и терпения. Я могла бы взять еще уроки физкультуры, я высокая и сильная. Когда-то занималась спортом. Где-то в городской квартире сохранились мои медали. Однако как раз с этим предметом у меня не было никаких шансов из-за возраста.
Надо сказать, что сейчас, зимой, добираться в школу мне бывает нелегко. В такой день приходится встать раньше обычного, затемно, подбросить дров в печь, очистить от снега Самурая, а иногда, если он стоит далеко, у дороги, добрести до него по сугробам, а это удовольствие сомнительное. Зимние утра сделаны из стали, у них металлический привкус и острые края. В январе по средам, в семь утра, становится очевидно, что мир не был создан ради человека, во всяком случае уж точно не ради его комфорта и удовольствия.
* * *
К сожалению, ни Дэн, ни кто-либо из моих друзей не разделяет моей страсти к Астрологии, поэтому я стараюсь об этом не распространяться. Меня и так считают чудачкой. Я выдаю себя только в тех случаях, когда мне требуется дата и место чьего-нибудь рождения, как это было с Комендантом. С этой целью я опросила едва ли не всех жителей Плоскогорья и половину городских. Сообщая день своего рождения, люди, в сущности, называют мне свое подлинное имя, показывают небесный штемпель и, таким образом, открывают передо мной собственное прошлое и будущее. Однако есть много тех, кому я никогда не смогу задать этот вопрос.
Раздобыть дату относительно нетрудно. Достаточно паспорта, любого другого документа, иногда удается отыскать ее в интернете. Дэн имеет доступ к различным реестрам и базам, но здесь я не стану вдаваться в подробности. Однако час, то есть время рождения! Его не указывают в документах, а ведь именно час служит настоящим ключом к Человеку. Гороскоп без точного часа не много стоит – мы знаем ЧТО, однако не знаем КАК и ГДЕ.
