– Почему? – искренне поинтересовалась Алеста. Ей отчего-то было интересней послушать про совсем чужую девушку, нежели думать о собственной жизни.

– Потому что она была абсолютно уверена, что именно она одна на всю больницу, тот самый здоровый человек, что оказался там по злой ошибке, – проговорил Джефферсон, посмотрев прямо в глаза своей собеседницы. Алесте почему-то было непросто выносить это долго. Она будто видела там что-то… что-то…что-то, что объяснить, к сожалению, не могла.

– Она отказывалась лечиться, отказывалась соблюдать правила и распорядок. Лишь без конца щебетала мне под ухо о том, что это ошибка, и что она абсолютно здорова. О том, что я должен понять ее и пожалеть. Ведь здоровому человеку среди психов страшно и ужасно. И я соглашался с ней. Говорил, что понимаю ее, что врачи скоро обязательно поймут свою ошибку и она выйдет.

– Чем она болела? – произнесла Алеста, уже погруженная в историю.

– Лудомания, – коротко пояснил Эсмонд, – Причем, весьма запущенная. Так вот, в одно утро, я сказал ей, что мне ужасно скучно. Что все это мне уже надоело. Я предложил ей небольшое пари. Она конечно согласилась. Мы поспорили на то, что у кого-то сегодня случится истерика. Я поставил на нет, она на да. Дженни выиграла и была этому очень рада. На следующий день я предложил ей спор вновь. Я сказал, что музыку в общей комнате включат, а она нет. Этот спор был абсолютно бесполезным. Музыку включали всегда и все пациенты об этом знали, но в ней уже проснулся азарт и она без колебаний ввязалась в безнадежное пари и конечно, проиграла. Так за неделю я довел ее до ужасного состояния. Она умоляла меня, других пациентов, уборщиков врачей поиграть с ней хоть во что-то. Если бы я предложил ей спор, на условиях, что на самом деле окажусь эльфом или русалкой, она бы согласилась. Ей было все равно. Мы спорили с ней в начале на шоколадные печенья, что нам давали на обеде. Это и стало ее валютой, и ее кушем. У неё началась мания. Сумасшествие. Ломка, проще говоря, – вздохнул Эсмонд, – Хотя, все и привыкли, что ломка бывает только у наркоманов и алкоголиков. Суть зависимости одна и от неё нельзя излечиться. Зависимый однажды – зависимый навсегда. Можно лишь бороться за ремиссию.

– И что с ней в итоге стало? – спросила заметно погрустневшая Брук. Она всегда очень быстро проникалась чужим горем, без конца пропуская его через себя. Ей было трудно это контролировать.

– Ей было плохо. Тогда вечером я спросил ее, считает ли она себя всё еще здоровой. Она не ответила. Она плакала, кричала, пыталась калечить остальных и себя. Делала всё, лишь бы ей отдали ее самодельные нарды из засохших кусков того самого печенья. Но потом позже, когда ее накачали таблетками и она стала отходить, она согласилась лечиться. Согласилась слушать врачей и жить так, как нужно там жить. Ей было больно, плохо и страшно от того, что она осознала невозможность контроля над собственным разумом и телом, но она согласилась, бороться за возможность найти вход в эту саму ремиссию. И только это важно. Только это имеет смысл, – кивнул Джефферсон, вновь посмотрев на Алесту.

– Она вероятна нашла его. Может выписалась и вышла замуж, женилась или отдала себя работе, или путешествиям. Но ничего этого бы не было, не прими она вовремя себя такой, какая она есть. Больной игроманкой, которая просадила всё, что было, и чуть не лишилась жизни. Если бы она продолжила убеждать себя в том, что все хорошо, она бы просто сошла с ума. Погрязла в захлестывающих не ясных чувствах и эмоциях. В том, что она не понимает. Это убило бы ее, –закончил свою историю Эсмонд, а Алеста только сейчас начала понимать, к чему он вообще решил поделиться этой историей с ней. Она заерзала на диване, не в силах ничего ответить на это. Ком скопился в горле, сдавив даже дыхание. На стеклянную крышу покапал дождь. Небо заволокло тучами.

– Как твоя рука? – вдруг спросил Эсмонд, как ни в чем не бывало, меняя тему.

– Хорошо, – дрожащим голосом ответила Брук, шумно выдохнув. Почему-то ужасно хотелось заплакать. Но девушка держала себя в руках. Она итак, стала делать это часто. Эсмонд встал со своего места, направившись куда-то вглубь всей растительности. Брук воспользовавшись этим быстро захлопала глазами, дабы окончательно прогнать навязчивые слезы. Он вернулся довольно быстро, держа в руках увесистый круглый, металлический горшок. Из него росло объемное зеленое растение. Кустарник или что-то типа того. Алеста не разбиралась в этом. На маленьких лепестках, похожих на хвоинки, росли красивые фиолетовые цветы. Джефферсон поставил горшок на стол и сел рядом с девушкой.

– Это розмарин. –пояснил Эсмонд, – Он очень приятно пахнет.

Алеста чуть наклонилась к цветам, вдохнув полной грудью аромат, дабы понять чем он пахнет и нравиться ли ей. Легкие заполнил хвойный, сосново-лимонный запах. Кажется даже немного мяты. Брук улыбнулась. Действительно приятно.

– Он помогает избавиться от стресса и депрессий. Говорят, даже поглощает негативные мысли, -улыбнулся Эсмонд, оторвав один цветок, дав его Алесте.

– Мне надо весь дом им обставить, кажется, – нервно посмеялась Брук.

– Ты уверена, что негатив идет от дома? –изогнул бровь Эсмонд. Алеста сразу поняла на кого он намекает. Маркус не понравился ему сразу. Заочно. Он все еще ни разу не видел его и ничего про него не говорил. Но настроен был плохо. И честно, Алеста уже не была так уж уверена, что парень ошибся. Она не чувствовала злости или что-то такое. Она просто иногда ощущала раздражение.

– Кстати, я хотела у тебя спросить, – переменила тему Брук, не имея желания говорить об этом. Она все еще была не готова. Не готова осознавать что-то. Как та самая Дженни. – Ко мне заходил Даймонд, рассказывал про местные традиции на день города.

– Да, я очень люблю это праздник, – мягко улыбнулся Эсмонд.,

– А почему же ты тогда не участвуешь в нем? –удивилась Алеста, -Тебе ведь это буквально положено.

– Я не хочу, чтобы люди приходящие в дом, сравнивали меня с моими великими предками и разочаровывались, – прямо ответил Джефферсон, смотря на цветы розмарина.

– Я думаю, если люди придут в дом Блаунтов и узнают, что их потомок, работал официанткой в пабе Пивной койот и подрабатывал уборщицей, судомойкой и, бог знает, кем еще, я думаю они тоже не очень обрадуются, – широко улыбнулась Алеста, взяв парня за руку.

– Мы отстойные потомки, – искренне посмеялся Джефферсон, подняв взгляд на Брук. – Раньше нас с сестрой всегда наряжали в старинные одежды в этот день. Отец и мать тоже надевали ее. Мы выглядели будто и правда жили в 19 веке. Но потом, лет с девяти отец начал меня прятать по большей части. Сначала я шатался в других комнатах, а потом и вовсе уходил из дома. Они боялись за свою репутацию. По школе, да и по городу, тогда уже поползли слухи, что я больной.Мама вечно выставляла себя мученицей. При каждом удобном случае, начинала причитать, что им достался тяжелый крест, что тяжело иметь такого ребенка и растить его. Всегда. И со всеми, кто приходил к нам.

– Её нет сейчас. И ты тут полноправный хозяин, – уверенно проговорила Алеста.

– А ты будешь участвовать?

– Думаю, что да, -замялась Брук, думая о возможной продаже своего поместья и том, как об этом сказать своим новым друзьям.

– Тогда и я буду, – качнул головой Джефферсон, а в шоколадных глазах отчетливо промелькнуло толика радости. Он был рад, участвовать в любимом празднике детства. Рад был показывать людям дом, где жили его предки. Рад был, быть полезным и быть среди людей так, словно он нормальный. Он боялся этого не меньше, и не до конца был уверен, что заслуживает подобного, но раз Брук в него верит, значит, стоит хотя бы попытаться.

Тяжелые дни потянулись один за другим, и вот календарь показывал 27 сентября. Алеста уже около двух недель жила в постоянном страхе за свою жизнь. Ведения не отпускали ее и становились все назойливее, куда бы она не пошла. В любой момент, в любой комнате. Постоянные отрывки из жизни этой чертовой Адилии, которые длились буквально пару секунд. Хотя в последнее время все меньше, ведь Алеста попросту завидев это, убегала или затыкала уши, дабы не слышать и не видеть. Она не понимала, что они хотят от неё. Хотя нет. Понимала. Они хотят выжать ее отсюда. В принципе, у них получилось. Уже завтра к ним придет риелтор. Хоть в чем-то они с Маркусом наконец сошлись, – пронеслось в голове Брук, когда она договаривалась о встрече. Норисс был рад подобному повороту, но едва ли это как-то улучшило их отношения. Все их разговоры сводились к пожеланию доброго утра или пустым диалогам о доме, о погоде и о прочей дряни. В какой-то момент, он просто стал уходить из дома, практически на весь день, возвращаясь только за полночь. И в основном, не очень то трезвый. Алеста даже тут не злилась на него. Она понимала, что он вероятно, тоже плохо чувствует себя в этом доме, да еще и отношения по швам трещат. Это ведь стресс, хотя он ничего и не говорил ей. Сама же Брук, вообще казалось, немного выпала из этой жизни. Старалась по максимуму не выходить из своей спальни, которую сверху до низу увешала различными защитными атрибутами, что накупила в магазинах. Вероятно, если бы кто-то увидел ее пристанище, подумал бы, что у неё не все дома. Но Алесте сейчас было на это плевать, так к ней никто и не заходил. Гостей не было. С Даймондом она говорила по телефону, а к Эсмонду всегда приходила сама. Это было что-то. Просто резко выбегала из комнаты и напролом бежала на выход. Просто отлично. Похоже на будни шизофреника. Она не единожды говорила, что Эсмонд может приходить к ней в любое время, но сейчас она даже рада, что он по каким-то своим причинам, этого не делал. Брук не хотелось, чтобы Джефферсон видел ее в таком состоянии. Тем более, у него такой пронзительный взгляд, а уж когда дело доходит до каких-то вопросов, связанных с ее состоянием, так вообще невозможный. Он, словно, смотрел в самую душу. Алеста не могла этого вынести, но и поправить собственное самочувствие, не могла. Даже просто поделиться с кем то не могла. Тупик. Казалось, она просто тихо сходит с ума в этих стенах. Всё как в той истории, что он рассказал ей в оранжерее. Алеста с тех пор, постоянно прокручивает ее в голове, открывая для себя все новые ее грани. Вот вчера, она твердо поняла, что все делает правильно. Ей плохо. Она сходит с ума вероятно. Но это скоро кончится. Ведь она продаст этот дом. И пусть от этого больно не меньше, все пройдёт. Ее состояние выровняется и все будет хорошо. И только это имеет значение. А если продолжит сидеть тут, просто когда-то выедет отсюда, вперед ногами. Да, все верно. Хотя, как сказать об этом своим соседям, она так и не придумала. Пыталась, но не смогла. К вопросам не от одного из них она не была готова. Хотя было подозрение, что один из них догадывается о ее трусливых планах. Но это было лишь ее собственное, Брук, предположение. Она сделал его из-за повышенной наблюдательности Джефферсона. Он, вероятно, не говорил и половины того, что думал или заметил. Но спасибо ему огромное, что он не лез к ней в душу с разговорами о доме и том, что ей стоит делать. Просто спасибо. Даймонд тоже старался вести отвлеченные беседы. О погоде, о профессии, о предстоящем дне города. Всё. Но сказать им все же надо. Желательно до того, как возле ее дома вобьют табличку с надписью «Продается». Всё же, это будет как-то некрасиво. Как бы ни мучил ее этот дом, ей и самой будет больно видеть эту табличку. Она проиграла. Она отдаст свой дом другим людям, а ведь она его только обрела. Вот и сейчас, она сидит все в той же одной спальне, словно узница. Вместо того, чтобы ходить в каждую комнату. Запоминать. Наслаждаться моментами и атмосферой. Прощаться, в конце концов. Ей ведь так нравилось, путешествовать по этому дому. Она будто попала в сказку. Сказку, которая к великому сожалению, затрещала по швам, уже через неделю. Она сидела напротив своего зеркала, на которое тоже повесила огромный крест, и приводила в порядок волосы. Всё же, сегодня этот дом наводнится людьми и они не поймут, если она с дикими глазами в пижаме и лохматая, будет все это время, сидеть под одеялом. Вообще, она очень много думала насчет сегодня. Миллион раз передумывала и хотела отказаться, и все же решила, никого не подставлять и не расстраивать. Всё таки, люди этого ждут. Остается только надеяться, что всё пройдет гладко. Никаких выстрелов. Падающих с лестниц людей и мертвых родственников в коридорах. Она и сама ужасно не хотела отказываться. Она обожала подобные мероприятия. Это же так интересно и захватывающе. На один день она имеет право отвлечься от этого всего и ни о чем не думать. Прямо как тогда, когда только приехала. Просто с удовольствием общаться и праздновать со всеми. Пусть сегодняшний день и станет своеобразным прощанием с этим чудесным местом, которое, к сожалению, ее не приняло. Она уже надела белое старомодное платье, что нашла в одной из гардеробных. Алеста понятия не имела чьё оно, но это и не важно. Главное, оно было красивым, оно ей подходило и оно было как раз по моде того времени. Широкое рукава. Волнистые оборки вокруг подола, рукавов и пояса на резинке. Кружевные вставки на плечах и россыпь мелких белых пуговиц. Брук ужасно оно понравилось и она, крайне надеялась, что никто из беспокойных обитателей дома не обидится на то, что она взяла их вещи. Верила она в них или нет, ущерб от них был вполне реальный. Брук также собрала волосы в витиеватую низкую шишку сзади, собрав спереди пару прядей в жгуты. Получилось красиво. Отлично. День, прямо задался с самого утра. Алеста шумно выдохнула, отвлекаясь от своего занятия и осматривая свою обитель через зеркало. Многочисленные иконы на стенах, кресты, амулеты из индейской лавки. Самое ужасное, что могло с ней произойти, так это наверно то, что она позаимствовала советы еще и с различных форумов, и обсыпала солью весь периметр своего пристанища. И на всякий случай, кровать по кругу. Это такой кошмар, если начинать вдумываться, но Брук действовала по накатанной. Думать и анализировать запрещено, иначе сойдешь с ума. А это, в последнее время, почти ее главный навязчивый страх. Второй был, что кто-то вселится в неё, и третий, это разумеется смерть. Поэтому не думать. Не думать, ни в коем случае. Делать вид, будто все нормально. А затем просто съехать. Это и был ее гениальный план, которому она беспрекословно следовала. И пока он работал. В ее комнате ни разу ничего не произошло за это время. Ни шума. Ни видений. Ничего. Да и присутствия она там не чувствовала. Чего не скажешь об остальной части дома. Так что все правильно. Это ее собственное убежище.