После еды Сомов позвал меня в другую избу на разговор (через сени была другая, точно такая же «квартира», только необжитая. В ней хранились мешки с крупой, какие-то ящики, стояли бутыли с самогоном, еще всякий хлам. В общем, типа сарая, или кладовой, только дома).

— Слушай, Геннадий, — начал хозяин разговор, как только мы уселись на лавку. — Я хотел поблагодарить тебя. Я поискал, там, где мой прадед сказал, и действительно нашел там всё.

— Пожалуйста, — вежливо ответил я.

— Да погоди ты, — скривился Сомов, — эк вы, молодёжь, в городе научились старших перебивать, не дослушав…

— Извините, — опять вежливо перебил его я.

Сомов нахмурился, но делать замечание не стал. Зато сказал совсем другое, что у меня аж челюсть чуть не отвалилась:

— Так вот. Нашёл я клад. Наш, семейный. У нас легенды о нём ходили, но никто никогда найти не мог. Я лично думал, что бабьи сказки это. И тут фу-ты, ну-ты!

Он сделал паузу. Я промолчал.

— В общем, Генка, я хочу тебя отблагодарить, — тихо сказал Сомов.

Я удивился, только что уже благодарил.

— Пожалуйста, — опять повторил я.

— Ну ты опять! Погоди! Вот! Это тебе, — Сомов достал из-за пазухи свернутые в трубочку деньги и протянул мне.

Я чуть не присвистнул, но вовремя себя одёрнул. Свистеть в доме, да ещё и при деньгах — плохая примета. Суеверные крестьяне блюли такое строго. Ещё и побить могли.

— Здесь меньше, чем по закону тебе полагается. — извиняющимся голосом сказал Сомов, — но там червонцы еще реализовать надо. Через знакомых ростовщиков придётся. Это долго и нудно. Так что бери вот. Это всё, что у меня на руках есть.

Я изумлённо взял деньги. Слов у меня не было.

— Но ты не думай, — зачастил Сомов, — я не жмот и не сквалыжник какой. Пока ты тут, будешь ходить ко мне обедать и ужинать. Завтрак тебе Марья с собой будет давать. Мы завтракаем кто, когда может.

— Спасибо, — от души поблагодарил его я.

— Я эти деньги поменяю где-то в течении года, не раньше, — вздохнул Сомов, — так что через год приезжай, я тебе остальное отдам.

— Спасибо, — ещё раз сказал я, — не надо мне остальное. Мне и этого хватит. Хотя, по правде говоря, для меня и это — слишком уж много.

— Бери, — махнул рукой Сомов, — ты сирота, тебе никто больше не даст.

Мы еще поговорили некоторое время ни о чём, и я заторопился домой. Уже давно стемнело.

На прощание Сомов мне сказал:

— Ты это, Гена, — если ещё тебе сон такой приснится — ты мне говори сразу. Хорошо?

— Хорошо, — усмехнулся я и, не удержавшись, съехидничал, — а что, у вас ещё много кладов припрятано?

— Да не в кладах дело, — ничуть не смутился Герасим, — это же от прадеда весточка. Тут главное, что он ко мне обозвался! Ради такого можно что хочешь!

Серафим Кузьмич, который весь наш разговор торчал рядом и слушал, аж прослезился.

— Хорошо, — серьёзно сказал я, — если ещё ваш прадед приснится — я сразу скажу.

Я вышел из дома под звёздное небо, провожаемый хозяином аж до ворот, и еле-еле распрощался с ним. Он ушел в дом, а меня тут же нагнал Серафим Кузьмич с сердитым вопросом:

— Сколько он тебе дал?

— Ну ты смотри! — возмутился я, — мне что, прямо тут пересчитывать?

— Да нет, — уже тише сказал Серафим Кузьмич, — это я так. Интересно же.

Я пожал плечами и поёжился от ночной сырости.

— Ты как завтра придёшь, расскажи, — попросил призрак и добавил, — и слушай, там возле забора он хочет выгребную яму переносить. Так ты скажи ему, пусть лучше справа от черешни её обустраивает. А там, возле забора, ещё мой дед табак выращивал. И такой хороший табак у него родил, ни у кого на селе такого не было. Причём самое интересное, что именно на этом месте. А у Гераськи я посмотрел — не табак, а насмешка одна. Курам на смех только.

— И как я ему скажу? — рассердился я, — опять сон мне приснился, да?

— Да. Давай так, — обрадованно кивнул головой дед.

А я психанул:

— А не часто сны мне такие вещие снятся⁈ Так не бывает! Ты что хочешь, чтобы меня на костре сожгли?

— Сейчас не сжигают на костре, — сказал Серафим Кузьмич, правда неуверенно.

— Ну, значит, на опыты заберут, один чёрт, — фыркнул я. — Нет. Это всё слишком подозрительно. Я не буду больше этого делать.

— Ну пожалуйста. Гена, — тихо попросил Серафим Кузьмич. — Ты — единственная возможность передать весточку правнуку. Знаешь, как это тяжело, годами, десятилетиями жить возле своих родных, смотреть на них, а ни обозваться нельзя, ничего.

Он тяжко вздохнул. Мне стало жаль старика. Действительно, это ужасно.

— Скажите, Серафим Кузьмич, а вы что делать можете? — спросил я.

— В каком смысле что делать? — заинтересовался он.

— Предметы двигать можете?

— Могу, но смотря что. Бумажку могу. Щепку могу. Монету уже не могу. И очень недолго, — ответил Серафим Кузьмич.

— Вот и отлично, — улыбнулся я, — значит будете общаться с правнуком хоть каждый день.

— Как⁈ Что ты задумал⁈ — заволновался, запричитал призрак.

— Я сделаю и подарю вашему правнуку спиритическую доску, — пожал плечами я.

* Псалтырь, Псалом Давида 36, кафизма 8–11.

** Библия, Иоанна 1-е, глава 3, стих 15.

Я сидел на завалинке и мрачно смотрел на облако, похожее на клок грязной шерсти. Настроение было ни к чёрту.

Вчера вечером я так воодушевился тем, что помогу общаться двум родным душам — Серафиму Кузьмичу и Герасиму Ивановичу, что ночью спал от силы несколько часов, а то всё сидел, мастерил доску. Сделать я её решил усреднённо, на манер «Скрижали небесного оракула» и спиритической доски Уиджа, в каком-то сериале в прошлой жизни видел, уже точно не помню в каком именно.

В общем, я нашел во дворе подходящую деревяшку, немного обрубил её топором, затем нанёс сверху слово «ДА», а внизу «НЕТ». Слева написал «ЗДРАВСТВУЙ», справа — «ПРОЩАЙ». Ближе к центру двумя рядами я написал буквы алфавита, а ниже — цифры, от нуля до девяти. Пирографа (электровыжигателя) у меня не было, поэтому я поступил просто: процарапывал генкиным перочинным ножиком необходимые буквы и цифры, затем осторожно заливал в царапины обычные школьные чернила. Дело было муторное, медленное, но в результате вышло неплохо.

— Зачем ты делаешь это? — проворчал Енох.

— Это доска, с помощью которой Сомовы смогут разговаривать, — ответил я, взял маленькую щепку и принялся придавать ей форму стрелки.

— «… Невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят…»* — буркнул Енох и отвернулся.

— Это ты к чему сейчас? — спросил я не прекращая орудовать ножиком.

— Ничего хорошего из этого не выйдет!

— Почему?

— Если бы Господь хотел, чтобы мёртвые и живые общались, он бы позволил это, — процедил Енох. — «Так и при воскресении мёртвых: сеется в тлении, восстание в нетлении…»**

— И что? Мы же с тобой общаемся, — пожал плечами я и принялся закрашивать чернилами щепку.

— Вот увидишь, ничем хорошим это не закончится! — выпалил Енох, замерцал и исчез.

— А я причём? — я посмотрел в пустоту, зная, что он меня слышит, — я дам им возможность разговаривать, а дальше пусть уже сами.

— Это искушение! — не выдержал Енох и появился опять передо мной.

— Енох, — вздохнул я, — так исходя из твоей логики, и детей рожать не надо, вдруг из этого ребёнка преступник потом вырастет!

— Это другое! — окончательно рассердился Енох и исчез.

— Да ну тебя! — поморщился я, полюбовался результатом своей всенощной работы и с чувством выполненного долга лёг спать.

Еле-еле дождавшись рассвета, я схватил спиритическую доску и побежал к Сомовым. Хозяева уже проснулись и хлопотали во дворе по хозяйству. Где-то за домом мычала корова, требовательно похрюкивали свиньи. У ворот маячил Серафим Кузьмич. Увидев меня, он взволнованно замерцал, почти как Енох:

— Ну что? Сделал⁈ — выпалил он вместо приветствия.