— Если взять критерием человека, — назидательно произнёс Енох менторским тоном, — то условно всех можно разделить на две части.

— Те, которые дружелюбны и те, которые агрессивны к людям. Это я уже давно и сам понял, — сообщил я.

— Не все дружелюбны! — не согласился призрак, — назовём это — условно-нейтральные.

— Пусть будет так, — вздохнул я, лекция обещала быть долгой и могла затянуться до самого возвращения Анфисы.

— Вот, к примеру, Серафим Кузьмич — это доброжелательно настроенная к тебе и к своим родичам душа, а к остальным — нейтральная, — пояснил Енох и продолжил. — Он, и такие как он, могут двигать предметы, могут проходить через стены. Могут разговаривать с такими как ты. С теми, кто слышит.

— А много таких как я? — не выдержал я и перебил Еноха.

Тот от возмущения аж заискрился, замигал.

— Достаточно! — отрезал он и надулся.

— Ну извини, — примирительно сказал я, — интересно же. И ты очень интересно рассказываешь.

Такая примитивная похвала, как ни странно, пришлась по душе призраку, и он вернулся обратно в первоначальное агрегатное состояние и заодно аж надулся от важности.

— Ладно, — с титаническим самоуважением произнёс он, немного помолчал, наблюдая, проникся ли я и, убедившись, что я раскаиваюсь, продолжил:

— А такие, как Анфиса, их еще называют погруженными во тьму, они — для человека крайне нежелательны. Они тоже проходят сквозь стены, но разговаривать не могут. Зато могут внушать, в том числе ужас, вызывать галлюцинации. Могут человека в болото завести или кружить по лесу.

— А убить могут?

— Конечно, — кивнул Енох. — Все могут. Даже такие как Серафим Кузьмич.

— Понятно, — вздохнул я.

— Есть более сильные души, которые уже давно здесь. Или которые при жизни совершали мощные дела. Они могут вселяться в людей.

— Ого! — напрягся я, — Анфиса же не может, я надеюсь?

— Нет. Анфиса пока ещё нет.

— Священник говорил, что в людей вселяются бесы.

— Это немного другое, но принцип тот же…

— А можно как-то с ними бороться?

— А зачем с ними бороться? — не понял Енох, — они, если и вселяются в человека, то временно и с какой-то миссией.

— В каком смысле?

— Ну, на пример, хотят излечить человека, — сказал Енох. — Или предсказать будущее, предупредить…

— Экстрасенсы типа? — догадался я.

— Я не знаю, что это такое.

— Ладно, забей, — отмахнулся я, — давай дальше.

— Есть их антагонисты, лиходеи, злые по-вашему, — продолжил Енох, — они тоже могут вселяться в людей, но делают это с дурной целью. На пример, могут заставить человека сделать что-то скверное. И есть третья категория…

Договорить ему не дала Анфиса. Она появилась прямо из воздуха передо мной. Барсик, заверещав дурниной, моментально спрыгнул с полатей и шмыгнул под печку, бросив меня одного разбираться.

Не долго думая, я схватил кувшинчик со святой водой и, торопливо проговаривая все молитвы подряд, выплеснул всё на Анфису. Мгновение ничего не происходило, затем призрак побледнел и исчез.

Не знаю, я ли ее уничтожил, или же она просто сама ушла.

Тем не менее больше она не возвращалась.

Мы вернулись в город N ближе к вечеру. За Гудковым с Зубатовым приехал автомобиль, и они сразу куда-то уехали. Девушки тоже разбежались очень быстро. Мы остались вчетвером. Разгрузив барахло, перетаскали его в здание

— А поехали с нами, Генка? — весело сказал мне Гришка Караулов, — мы с Жоржем и Зёзей хотим завалиться в кабак и покутить. Так уже эта агитация вымучила, мочи моей нету. Айда с нами?

Я покосился на Зёзика. На прошлом собрании он голосовал против меня, и я как-то не видел повода для более дружеского общения с ним.

— Да ты не дуйся на меня, Генка, — легко сказал он, — я же был уверен, что это ты украл. А воров я на дух не переношу. Меня когда-то самого обокрали, так я чуть руки на себя не наложил — карточный долг отдавать надо было. А денежки — тю-тю.

— И как ты выкрутился? — спросил Жорж.

— Сестра материны драгоценности в ломбард отнесла, — вздохнул Зёзик, — так и выкрутился. Правда потом кольцо и серьги матери выкупить не удалось. Но с тех пор не играю больше.

— Досадно, — кивнул Жорж.

— А что ты нормальный, Генка, я понял, когда ты заместо меня играть начал, — сказал Зёзик, — не дал представлению сорваться. Наш человек!

И, видя, недоумение Гришки (его тогда не было с нами), пояснил:

— Живот прихватило у меня, а Нюрка фигуры как раз делать должна была. А меня скрутило — ужас. Я в лесок убежал, так Генка сыграл вместо меня.

— А где ты играть выучился, Генка? — спросил Жорж.

— Да отец учителя музыки нанимал немного, — отмазался я.

— Так что, Генка, идёшь с нами? — переспросил Гришка. — Тебе же в школу можно и завтра с утра. Кто там знать будет, когда мы вернулись.

И я согласился. Две недели с хвостиком, что я здесь — веду постоянную борьбу за существование. Еще и призраки все эти. Хоть вкусно наемся и потанцую.

И мы двинулись.

Гришка свистнул извозчика и тот лихо домчал нас в ресторан.

Обстановка там разительно отличалась от той, что я наблюдал все эти две недели в агитбригаде и в школе. На застеленной солдатским сукном эстраде под гирляндой из можжевельника и белых лилий лабухи наяривали попурри из разных песенок. Было шумно, звякали графинчики, столовые приборы, рюмки. Слышался смех, гул голосов. Официанты метались, как угорелые, таскали груженные горячим подносы, обратно — посуду. Опять подносы, подносы…

— Вакханалия! Богема! Обожаю! — подмигнул мне Зёзик, блестя глазами.

Все столики были заняты. Гришка что-то шепнул подбежавшему вертлявому официанту с лихо закрученными усами, и я увидел, как купюра ловко исчезает в складках его одежды. Нас провели к одному из столиков, который, словно по мановению волшебной палочки, оказался неожиданно свободным.

— Что изволите-с? — прогнулся официант в надежде на щедрые чаевые.

— Водки графинчик! Горячего! Мяса! Шницель! — заказал Гришка и, взглянув на меня, добавил, — пирожных и шампанского. У вас же есть шампанское? Он просто мал ещё водку пить.

— Есть брют, — склонил голову официант.

— Кислятина, — фыркнул Жорж.

— Брют сойдёт, — торопливо сказал я.

— О! Слышали⁈ Наш человек! — захохотал Гришка и подмигнул черноокой девице за соседним столиком с истомлённо-порочным лицом и в такой короткой юбке, что было видно резинки от фильдеперсовых чулок.

— Мигом будет! — сообщил официант и упорхнул прочь.

А тем временем на эстраде появился толстый старик в старомодном сюртуке, с бабочкой и моноклем. Он сел за дребезжащий рояль и начал наигрывать что-то дробно-разухабистое. Через миг на сцену взобралась толстая, слегка потасканная женщина, сильно напудренная и с ярко подведёнными глазами и ртом. Одёрнув короткое по моде платье, она выпятила оплывшую грудь и с лихим разухабистым надрывом запела:

— Купите бублики!

Горячи бублики!

Народ заревел от восторга. Принялись кто подпевать, кто притопывать в такт. Как раз в этот момент официант принёс нам заказ…

Додумать я не успел: замерцал свет и в изоляторе появился возбуждённый Енох:

— Генка! Ты не представляешь!

— Ну что? Что там было? — вскинулся я.

— Хорошо, что я остался! — замерцал Енох, — ты представляешь, Генка, этот твой заведующий, как только ты ушел, сразу начал писать записку!

— И что там? — поторопил набивающего себе цену Еноха я.

— Суть записки дословно такая: «Он сегодня вернулся в город».

— Ого, — сказал я, — и что?

— Не знаю, — пожал костлявыми плечами призрак, — потом он встал и ушел с этой запиской, а я так далеко от тебя отлететь не могу. Пришлось возвращаться.

— Угум-с, — глубокомысленно сказал я и задумался.

— Что угумс? — замерцал Енох. — Что угумс, Генка?

— Всё ясно, — пояснил я, хотя самому было ни черта не ясно.