— Говорил, — вспомнил я вторую просьбу Серафима Кузьмича, — сказал передать вам его запрет сыпать дуст под капусту.

— П-почему? — от удивления Герасим аж заикаться стал.

— Потому что это яд, — сказал я.

— Он так сказал?

— Он.

— И всё?

— Да вроде и всё.

— Ну ты это… если что вспомнишь ещё — говори, — сказал Сомов и быстрым шагом пошел дальше.

Вот жук! Значит нашел-таки клад. И даже ни слова не сказал.

Сплюнув с досады, я пошел своей дорогой.

По мере приближения к болотцу, мой шаг становился всё медленнее и медленнее. Не сказать, что я думал, что это из-за меня её убили — никто не видел, как я к ней приходил. И это точно. Тем более, что тут такого — мало ли почему я пришел? Может, с агитбригады с поручением прислали. Нет, это явно не повод убивать. Тогда что? Проболталась своему Василию о нашей связи? Или пошла сдуру троллить его, что мол, вот на меня как парни ведутся, а он приревновал и убил?

Да нет, бред какой-то. Ему явно было фиолетово на неё.

А кто тогда? Отец? Тоже вряд ли. Если после обмазанного дёгтем забора не убил. То сейчас тем более. Всё-таки родная дочь. К тому же, как я понял — единственная.

От болотца тянуло сыростью, торфом и сладковатым вереском. Земля под ногами зачавкала. Я старался искать место, куда ставить ногу — не хватало ещё ботинки промочить.

Чуть в стороне, в камышах, послышались голоса. Я ускорился.

Через пару шагов вышел к людям.

— А ты чего здесь делаешь? — сердито спросил Гудков.

— Зубатов сказал передать, что он ушел агитировать, — сказал я, немного подкорректировав, как всё действительно было.

— Ладно, иди уже, — чуть смягчился тон Гудкова, — девчатам нашим скажи, что мы тут задержимся.

— А где Анфиса? — спросил я, сглотнув комок в горле. — я гляну только.

— Перебьешься, — рыкнул Гудков. — Тем более её уже в холодную увезли. Следователь из города приехал. Разбираться теперь будет.

— Но…

— Иди давай! — повысил голос Гудков и добавил, — ишь, любопытный какой.

Пришлось уйти. Для виду. На самом деле, я немного отошел в сторону и, как только меня скрыли камыши, тихонечко, по кругу, вернулся, но так, чтобы меня видно не было. Голоса было слышно чуть сбоку, но глухо. Слова различить было тяжело.

— Енох, — тихо позвал я.

Ноль реакции.

— Енох, мать твою! — иди сюда! А то я сейчас твою деревяшку прямо тут утоплю! — зашипел я.

— И что ты так сердишься? — замерцал Енох и сообщил преисполненным добродетели голосом. — Перестань гневаться и оставь ярость; ибо дающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю…*

— Ты можешь пойти послушать, о чём они говорят?

— Могу. Но не хочу, — с чувством титанического самоуважения ответил призрак.

Я вытащил из-за пазухи дощечку и продемонстрировал строптивому недоразумению.

— Да понял я! — вспыхнул Енох и исчез.

Я остался в одиночестве. Рядом звенел комар, невзирая на холодную погоду. Очевидно на болоте был свой микроклимат или свои комариные законы. Зябко поёжившись, я приготовился ждать.

Енох появился минут через десять и сразу заявил:

— Никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нём пребывающей…!**

— Слышь, продукт полураспада стронция, прекращай вот это! Говори, что узнал⁈

— Они подозревают троих: Василия, отца Анфисы и какого-то Никиту.

— А как она сюда попала и как её убили, что-то известно?

— Непонятно, — развёл костлявыми руками Енох. — Они не могут понять, что ей понадобилось на болоте. Она почему-то бежала сюда, сильно торопилась, даже не оделась нормально. Выскочила, в чём была, из дома. А потом её кто-то огрел по голове. Камнем или чем-то твёрдым.

— А как её тут нашли? — спросил я, — обычно же тут не ходят особо.

— Старая Селезиха козу искала, та оторвалась с привязи и забрела сюда. Ну вот она и нашла Анфису твою.

— Так уж и мою, — я почувствовал, как мои уши заалели.

— Твою, твою, — хохотнул Енох. — А то я не знаю!

— Как думаешь, мог кто-то видеть, как я к ней приходил? — этот вопрос тревожил меня, не давал покоя.

— Да нет, точно никто не видел, — успокоил меня Енох. — Я бы заметил и глаза отвёл.

— Не знаю, что делать, — пожаловался я.

— Пошли домой, — сказал Енох, — ты вчера только больной был, а сейчас на болоте ходишь. Анфисе ты не поможешь уже. Зато сам опять заболеешь.

Здесь я признал его правоту.

Вечером я сидел на полатях и в неясном, колеблющемся свете свечи (у сердобольной Клары выпросил) читал учебник по истории. Нужно было навёрстывать учёбу. Я решил, что как только вернусь обратно в школу — сдам сразу за несколько классов экзамены. Сидеть на уроках с детьми — это выше моих сил. А без аттестата, хотя бы школьного, найти работу мне будет сложно. Кроме того, нужно включаться в жизнь этой эпохи более активно. Может быть какую-то карьеру даже сделать. По профсоюзной линии, к примеру…

Я хмыкнул этим своим мыслям и перевернул замусоленную страницу. И тут в дверь постучали, и в дом вошла закутанная в платок женщина. От неожиданности я аж учебник выронил (в мигающем полумраке показалось, что это Анфиска).

— Батя тебя в гости к нам зовёт, на ужин, — заявила она звонким голосом, и по юрким чёрным глазам я узнал Любку, дочку Сомова.

— Иду, — с облегчением выдохнул я, так как делать мне всё равно было нечего, а читать при таком освещении — только глаза портить. Набросил куртку, сунул дощечку под солому на полатях, затушил свечу и вышел вслед за Любкой.

Девчонка оказалась юркой не только глазами. Она не шла, а неслась, я еле-еле поспевал за нею. У дома Сомова она проскользнула во двор, я же задержался — у входа маячила призрачная фигура Серафима Кузьмича.

— Благодарствую тебе, Гена, — степенно сказал он, — и за капусту благодарствую тоже. Слышал я, как Гераська Лазарю запретил яд туда сыпать. Ох и ругались они. Лазарь даже уехать грозился.

— Всегда пожалуйста, — вежливо ответил я и не удержался, — так нашел он клад?

— А как же, — с довольным видом огладил бороду Серафим Кузьмич и вдруг расхохотался. — Ох и глаза были у него! Видел бы ты. Перепугался так, аж за сердце схватился. Я думал он прямо туда, в яму сейчас упадёт!

Из дома выглянула женщина, как две капли воды похожая на Любку. Она увидела меня и позвала в дом.

Пришлось разговор прервать и идти.

В доме у Сомовых было богато. Этой фразой можно охарактеризовать всё.

Полы застилали настоящие тканые ковры. Ковры, кстати, были и на стенах, что для крестьянского дома нехарактерно. Скорее для купеческого. А там, где ковров не было, стены обильно покрывали многочисленные фотопортреты всевозможных родичей в затейливых рамочках, увитых бумажными цветами. На кроватях, покрытых плюшевыми покрывалами, возвышались белоснежные горки подушек. Все подушечные горки, каждая высотой с маленькую Эйфелевую башню, были затейливо накрыты кружевными шалями.

За большим, заставленным яствами, столом восседал сам Сомов, Лазарь, еще какие-то два мужика, какие-то женщины. Мать Любки подавала на стол.

— Садись, Геннадий, поужинаем, — любезно пригласил хозяин меня к столу.

Ну что я скажу. Ужин у Сомова был обильным, сытным. Одна запечённая утка с яблоками и черносливом чего стояла. А гурьевская каша. А пироги и расстегаи.

«Что-то мне сегодня на еду везет», — подумал я, наяривая густо пахнущий чесноком холодец. Вспомнил Анфису, стало грустно.

У Сомова за столом ели молча, почти без разговоров. Правда самогону выпили. По три рюмки, не больше. Мне Сомов не предложил, видимо, посчитал, что мал. Я удивился, в эти времена в пятнадцать лет на селе уже парня женить могли, а девок — тем более замуж отдавали повально. Хотя, может быть потому, что Генка выглядел щупло, возможно от недоедания, или же генетика такая, а может он решил, что это тело моложе.

В любом случае я был рад, что удалось так плотно и вкусно поужинать.