Спешу предупредить заранее, чтобы не было недоразумений. Автор не является специалистом по Дальнему Востоку, хотя любит и обожает культуру Китая, читал «Путешествие на Запад», «Речные Заводи», «Троецарствие». Правда «Сон в красном тереме» не одолел, скажу честно. Однако! Дело происходит не в древнем Китае или Корее или Японии, а в некой воображаемой стране, в альтернативной вселенной. Потому если где-то имена, обращения, быт и прочее не совсем соответствуют эпохе и духу — это возможно. Буду рад поправкам, если сочту нужным исправить — исправлю.

Задача книги в творческой переработке жанра уся с точки зрения современного человека, не более того. Ну и конечно — прожить еще одно приключение вместе с вами.

Глава 1

Слова звучат как приговор. Диагноз. Стадия. На какой-то момент все вокруг кажется нереальным, словно происходит не с ним. Словно проигрывается какой-то отрывок из старого, затертого фильма, а он сам сидит в темном зале кинотеатра и смотрит на экран. Шуршание из динамиков, пленка с дефектами, проскакивающие световые пятна и полосы, а он смотрит на это маленькое окошко издалека и грудь сдавило — не вздохнуть. Терминальная стадия. Взгляд вниз, на свои руки, которые держат листы с анализами.

Он знает, что именно сейчас ему говорит врач. Знает, потому что сам не раз говорил эти слова. Что он соболезнует. Что вот так случилось и ничего с этим не поделать. И еще — что ему осталось полгода. Почему полгода? Да потому что это тот самый срок, который неизбежен, но еще не завтра. Если ты уже умираешь, врачи говорят, что ты протянешь еще полгода. Никто не скажет, что все, осталась неделя. А полгода… сперва человек проходит все стадии принятия, а потом думает, что полгода — это целая жизнь.

— Виктор Борисович? — он наконец слышит чей-то голос через все это шуршание плохой акустики: — вы меня слышите?

— Да. — говорит он твердо. Пожалуй — слишком твердо. Ему страшно, но из какого-то внутреннего протеста он берет себя в руки. Страшно и несправедливо. Если бы он сам не вел такие беседы — он бы задал такой вопрос. Почему я? Но он знает ответ. Никто не виноват, в мире нет кармы или справедливости. Порой самые отпетые негодяи живут долго и счастливо, а невинные дети умирают от ужасных болезней. Так уж устроен мир. Вот и весь ответ. Если бы он сам не вел такие вот беседы с умирающими людьми — он бы требовал много ответов, но он знает все ответы. Врачи делают что могут, современная медицина сделала гигантский шаг вперед, но неизлечимые болезни все еще существуют.

— Я так понимаю, у меня осталось полгода? — говорит он, поднимая бровь и возвращая врачу листок с анализами: — и надо привести дела в порядок.

— Д-да. Полгода. — кивает молодой врач, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— Ну-ну, Сергей Дмитриевич. Это же я умираю, а не вы. — говорит он и ему почему-то становится легче: — это же стандартная процедура. Всегда говорите про полгода. Но не отводите так глаза, сразу становится ясно что вы мне врете. Пациенты в такие моменты очень чувствительны к лжи. Так что слова про полгода надо говорить твердо, глядя в глаза… и не врать. В самом деле мы еще так мало знаем про человеческое тело, почему бы и не протянуть полгода-год? То, что чудес не бывает — знаем только мы с вами, а люди хотят верить в чудо.

— Извините, Виктор Борисович, — вздыхает молодой врач и неловко чешет подбородок: — значит, вы все понимаете.

— Да уж достаточно. Полгода, а?

— На самом деле мы не знаем. — наклоняет голову Сергей Дмитриевич: — вы же понимаете. Чудо что вы еще ходите и разговариваете, с такой-то опухолью в голове. Вы же умный человек, надо было раньше обратиться. Хотя…

— Ну да. Какая разница, обратись я раньше — просто раньше бы узнал о диагнозе, вот и все. — пожимает плечами он: — такие опухоли неоперабельные.

— Тоже верно. — кивает молодой врач: — спасибо вам за понимание. Обычно… люди выходят из себя. Плачут. Кричат.

— О. Я бы кричал и плакал, если бы это хоть чуть-чуть помогло бы делу. — ухмыляется он и встает. Тело как будто чужое, слабость в коленках, сосет под ложечкой, мысли будто продираются через вату. Сейчас он все еще не верит. Первая стадия — отрицание. Не верю, не хочу верить. Почему именно я? Почему именно сейчас? Глупые и нелогичные вопросы, которые возникают у любого человеческого существа, когда он узнает, что обречен. Сейчас ни капельки не помогает рациональные мысли о том, что все равно все умрут и что жить вечно никто не может и значит рано или поздно надо умереть. И, с точки зрения геологической — совершенно без разницы на пятьдесят лет раньше или позже, жил в Кайнозойскую эру и умер тогда же. Но какой-то маленький голосок внутри пищит — если нет разницы, то давайте чуть позже! Пожалуйста!

Он опирается на спинку стула, и молодой врач тут же подскакивает к нему.

— Вам помочь? Я попрошу сестру доставить каталку и… — говорит врач, но он отстраняет его и отрицательно качает головой. Сейчас ему трудно даже выговаривать слова. Ком в глотке.

— Спасибо. — все же говорит он, проталкивая ставшие незнакомыми, чужими для понимания слова через рот: — спасибо, не надо, Сергей Дмитриевич. Я, пожалуй, пойду… — и он выходит в коридор, аккуратно закрывает за собой дверь, отпускает ручку, проследив, чтобы язычок замка защелкнулся. Каждое движение, даже такое простое — требует сейчас немалой концентрации. Наверное, если бы он закричал или заплакал — стало бы легче. Дыши, Виктор, дыши. Вдох-выдох. Глубокий вдох и медленный, спокойный выдох. Вдыхаешь белую прану, рассеянную в воздухе, а выдыхаешь — черные клубы страха. И еще раз. Все, возьми себя в руки. Ты же слышал врача, еще полгода, значит не завтра. Он улыбается сам себе. Все умирают, нечего тут нюни распускать, значит твое время пришло. Он пошел по больничному коридору, заложив руки за спину. Сзади — щелкнул замок двери. Наверняка молодой врач присматривает за ним в спину — как бы не упал в обморок в коридоре.

Ну уж нет. Не дождетесь. Он шел по коридору и думал о том, что каждый умирает в одиночку. Много друзей, есть дети и внуки, есть любимая женщина, есть бывшие коллеги и ученики, если всех собрать вместе — соберется немалая толпа народу, но умирает каждый — сам по себе. И, конечно, с его стороны эгоистично тут думать только о себе. Надо будет найти правильные слова для всех. И мудро распорядится оставшимся временем.

Он опустил руку в карман больничного халата и достал смартфон. Набрал номер и остановился у окна. За окном шел снег, все было белым бело. В больничном дворе, внизу — стояла машина «Скорой помощи», из нее парочка грузчиков в ватниках — вытаскивали большие, выкрашенные в зеленый цвет армейские термоса с надписями красной краской. Скоро обед. Он нажал на кнопку вызова. Поднес телефон к уху. Гудок. Щелчок.

— Да? — знакомый голос.

— Привет. — говорит он.

— Привет. — отвечает голос: — давненько я тебя не слышала. Совсем пропал. Решил все-таки позвонить?

— Да. Решил позвонить. — говорит он, глядя вниз, во двор. Грузчики перетаскали все термоса и закрыли двери в машину. Автомобиль тронулся с места и выехал с больничного двора.

— Удивительно, что ты такой молчаливый. Случилось что? — спрашивает она и он хмыкает.

— Да нет. Ничего особенного. Просто решил позвонить и сказать что я все помню. — говорит он и поворачивается спиной к окну. Делает шаг в сторону и опирается спиной на стенку, смотря вверх, на потолок. На выбеленном потолке через равные промежутки размещены плафоны освещения. На стене коридора — схема эвакуации при пожаре и пиктограмма бегущего человечка с надписью «Выход» и стрелочкой, указывающей куда-то направо.

— Конечно ты все помнишь. — раздается смешок в телефоне: — у тебя же фотографическая память. Ты помнишь наизусть все тексты что прочитал. Всегда считала, что это несправедливо, и как с такой памятью ты не стал великим ученым?