– Мое любимое развлечение – изучать людей. Из угла, откуда мне ходу нет, я поневоле слежу за окружающими и разгадываю их мелкие планы и крупные замыслы. Я стал настоящим экспертом.

– Охотно верю. По вашим глазам ясно, что вы имеете этот дар. Прошу вас только не изучать меня.

Бланш, всерьез испуганная, вся словно сжалась. Трехерн невольно улыбнулся. Тайну этого поверхностного сердечка он давно постиг, однако ни разу ей не воспользовался – слишком был для этого порядочен. Теперь, избегая смотреть на Бланш своими проницательными глазами, он заверил:

– Слово даю, что не стану, как бы сладостно ни было штудировать белые страницы девичьего сердца. У меня хватает объектов для изучения, так что будьте спокойны, мисс Бланш.

– А кто из присутствующих вам больше всего интересен? – спросила девушка, краснея – так приятны были ей слова Трехерна. – По-моему, за миссис Сноудон тянется шлейф романтической истории, надобно только уметь ее прочесть.

– Ну, эту историю я уже прочел. Сейчас я занят миледи. Мне казалось, что я хорошо ее знаю, но в последнее время она меня озадачивает. Людские умы полны тайн и изменчивее, чем облака.

– Достойнейшая пожилая дама! Я перед нею трепещу и никогда не дерзнула бы прочесть ее мысли, как дерзаете вы.

Бланш покосилась на объект обсуждения и добавила:

– Бедняжка Тавия, какой у нее растерянный вид. Вы не против, если я позову ее к нам?

– Я всем сердцем за, – был быстрый ответ.

Бланш ушла, но не вернулась – леди Трехерн задержала ее, как до того задержала свою дочь.

– Что ж, результаты проверки удовлетворительные. На время покорюсь, ведь тетушка никуда от меня не денется.

И с покорным вздохом Трехерн вернулся к наблюдениям за миссис Сноудон. Она теперь стояла у камина, беседуя с сэром Джаспером – красивым, беспечным, великодушным молодым джентльменом, который не скрывал своего восхищения этой женщиной. Едва сэр Джаспер вошел, как миссис Сноудон стряхнула апатию и сделалась столь же явно оживлена, сколь была меланхолична до появления сэра Джаспера. Щебеча, она машинально двигала взад-вперед по каминной полке миниатюрную бронзовую вазу старинной работы и не раз и не два бросала на Мориса быстрые многозначительные взгляды. Наконец, он соизволил ответить ей несколько надменным кивком. Тогда, довольная, миссис Сноудон оставила вазу в покое и все свое внимание сосредоточила на галантных речах сэра Джаспера.

Едва ее сын приблизился к миссис Сноудон, Madame Mère встревожилась. Октавия, Бланш и Эннон были ею забыты, теперь она наблюдала за Джаспером. Леди Трехерн не услышала и не увидела ничего подозрительного, однако так и не отделалась от чувства, будто между сыном и миссис Сноудон есть некое взаимопонимание. Когда гости начали расходиться на ночь по своим комнатам, миледи дождалась, пока останутся только ее сын и племянник.

– Итак, Madame Ma Mère, что вас тревожит? – спросил сэр Джаспер, ибо миледи предварила материнский поцелуй долгим пытливым взглядом.

– Не знаю, как объяснить… Меня мучают предчувствия. Помни, сын, до какой степени я тобой горжусь; любое твое прегрешенье или неблаговидный поступок убьет меня. Доброй ночи, Морис.

И леди Трехерн удалилась с величественным кивком. Сэр Джаспер стоял, облокотившись на низкую каминную полку. Его улыбка должна была показать, сколь смешны матушкины опасения. Едва они с Морисом остались наедине, сэр Джаспер произнес:

– Она встревожена из-за Э. С. Некое чутье заставляет женщин уже с первой встречи проникаться друг к другу неприязнью. Удивительно, не так ли?

– Зачем ты пригласил Э. С.? – бросил Морис.

– Дорогой мой, что же мне было делать? Матушка хотела, чтобы приехал генерал – он был дружен с отцом; ну а его супруге следовало сопровождать его. Не мог же я сообщить матушке, что эта женщина, мягко выражаясь – записная кокетка, что она вышла за старика-генерала с досады, потому что ни мой кузен, ни я сам не попались в ее цепкие лапки!

– Что помешало тебе выразиться иначе – сказать, что эта женщина мутит воду везде, где появляется, что визит генерала следует отложить хотя бы ради Октавии? Я ведь предупреждал, Джаспер: до добра это не доведет.

– Кого именно – тебя или меня?

– Может, и обоих, но тебя уж точно. Она зла на нас с тех пор, как мы от нее ускользнули, потому что она никак не могла выбрать между твоим титулом и моим предполагаемым состоянием. Она несчастлива со стариком и уповает единственно на его смерть. Ты свободен, и в ее глазах привлекательность твоя удвоилась. Берегись, не то она тебя окрутит – оглянуться не успеешь.

– Благодарю, господин наставник. Я не боюсь. Зато в течение недели – дольше они не прогостят – мне будет чем заняться.

И с беспечным смешком сэр Джаспер вышел.

– За неделю можно всяких дел натворить, а начало было положено сегодня, – пробормотал Трехерн и поднял бронзовую вазочку, чтобы забрать записку. Но записка пропала!

«Кто ее перехватил?» Этим вопросом Трехерн терзался всю бессонную ночь. Под подозрением у него были трое. Именно эти люди приближались к камину после того, как Эдит Сноудон спрятала записку. Трехерн не сводил с вазочки глаз, пока гости не начали желать друг другу спокойной ночи и на несколько мгновений возле камина не образовалось маленькое столпотворение. Тогда-то записку и могли похитить либо майор, либо Фрэнк Эннон, либо тетушка. Своего кузена Морис исключил сразу – с тех пор как однажды Джаспер опрокинул этажерку с дорогими безделушками, чем крайне расстроил матушку и сестру, он не прикасался в гостиной ни к вазам, ни к статуэткам, ни к прочим предметам интерьера. Майор же определенно о чем-то догадывался, Эннон – ревновал, а тетушка была бы рада любому предлогу, который посеял бы разлад между дочерью и племянником. Полагаясь на свое умение читать по лицам, Трехерн нетерпеливо ждал утра, решив никому ничего не говорить, кроме самой миссис Сноудон, да и у той лишь узнать содержание записки.

Обыкновенно Трехерн оставался у себя в комнатах до обеда, а то и до ужина. Вот и теперь он, опасаясь вызвать подозрения нехарактерной для себя активностью, выехал к гостям только в полдень. Как раз вскрыли пакет с почтой, и каждый был занят своими письмами. Впрочем, когда появился Морис, все подняли взгляды, чтобы его приветствовать, а Октавия даже обернулась, послушная порыву. Правда, она тотчас опомнилась и спрятала вспыхнувшее личико за газетой. Ничто не ускользнуло от пытливого взгляда, а то обстоятельство, что нынче почта доставлена с опозданием, Трехерн использовал как предлог дознаться, кто же похитил записку.

– Так-так! Почту получили все, кроме меня. А ведь я ждал письма еще вчера вечером. Майор, посмотрите, не завалялось ли мое письмо среди ваших?

Трехерн всегда фиксировал пронизывающий взгляд на том, к кому обращался. Без единого вздоха, без намека на смущение майор перелистал свои письма и отвечал самым непринужденным тоном:

– Ваше письмо не обнаружено. Сочувствую. Лично меня ничто так не раздражает, как задержка корреспонденции.

«Майор ни при чем», – понял Трехерн. Он обернулся к Эннону, погруженному в длинное послание некоего сердечного друга, который, судя по лицу читающего, явно имел особый талант излагать новости.

– Эннон, обращаюсь к вам, поскольку обязан выяснить, кто похитил мое письмо.

– У меня всего одно. Прочтите, если вам угодно, и успокойтесь, – бросил Эннон.

– Нет, благодарю. Я просто пошутил. Наверняка оно у тетушки. Наши с Джаспером письма вечно путают, а тетушка следит, чтобы ее сын получал всю адресованную ему почту. Итак, тетушка, не у вас ли мое письмо?

Леди Трехерн раздраженно нахмурилась.

– Дорогой мой Морис, сколько шума из-за какого-то письма! Никто из нас его не прячет, и не надо сваливать на наши головы забывчивость твоего корреспондента и безалаберность почтовых служащих.

«Тетка точно не брала письма, – подумал Трехерн. – Когда она хочет расстроить мои планы, она безукоризненно вежлива». Он извинился за грубость и направил каталку в свой любимый залитый солнцем эркер, где углубился в чтение свежего журнала. Миссис Сноудон вскрывала для мужа письма; покончив с этим нетрудным занятием, она проследовала в библиотеку – как бы за книгой. Действительно, вскоре она появилась с каким-то томиком, подошла к Трехерну и, протянув ему книгу, сказала звучно и отчетливо: