Но под нашим натиском пальба с горки становилась все реже и после двух выстрелов вразнобой совсем прекратилась, сменившись хрустом веток и топотом.

— Бегут! Бегут! — прокатилось по цепи.

— Вперед, сучьи дети! — заорал снизу Глиша.

С ревом, от которого шарахнулись бы и медведи, мы выскочили на гребень — ниже, в лощинке человек десять суетливо взбирались на лошадей, а один, самый шустрый, нахлестывал коня уже у самого поворота тропы.

Марко врезал очередью от бедра, его поддержали остальные. Два четника в черных шубарах упали лицами вниз, еще один опрокинулся с коня, не успев выпростать ногу из стремени, остальные кое-как пытались выбраться, толкаясь и мешая друг другу.

Но несмотря на нашу бестолковую пальбу, следом за шустрым поскакали пятеро или шестеро. Последний, самый упитанный, прижимал к себе нечто желтое.

Слобо с портфелем!

Вот же падла, соперника решил устранить!

Ненависть взорвалась внутри — ладно бы меня одного пристрелил из-за ревности, бывает, но ребята за что погибли? За бабу вот этой рогоносной сволочи?

Чуть не пошел в разнос, но вовремя спохватился, что с таким настроем я его не достану. Вдохнул, выдохнул, прижал винтовку к стволу граба, натянул ремень для лучшей фиксации, сконцентрировался…

Мир сузился до туннеля «стрелок-цель», пропали звуки. Пенек мушки лег на скачущую спину Слобо и я плавно потянул спуск.

Лошадь быстрее человека, но вот бегать зигзагами под обстрелом не умеет, да и цель она крупная — первая пуля досталась неповинному животному, ноги коня засеклись и через два шага он грохнулся на землю.

Я чертыхнулся сквозь сжатые зубы, дернул затвор и выстрелил еще раз в копошащегося на земле Слободанчика.

И опять промазал!

Капитан отчаянно выдергивал придавленную ногу и даже преуспел, но когда он дернулся вскочить, я выстрелил в третий раз.

Слобо вздрогнул и не сгибаясь, будто деревянный, уткнулся лицом в землю.

Грохот выстрелов ворвался в уши, в нос ударил запах пороха и пота — рядом встал добежавший снизу взмыленный Глиша и проводил очередью последних двух четников.

— Марко, Небош, к машинам, перевяжите раненых! Бранко, Глиша, со мной!

Едва переставляя ноющие после рывка вверх ноги, мы спустились за гребень. Один четник держался за плечо, пытаясь унять текущую между пальцев кровь, восемь вместе с капитаном лежали неподвижно. Три лошади ранены, одна бьется на земле, пять отбежали к деревьям.

А, нет, живых двое — зашевелился еще один, похоже, приложился до потери сознания при падении с седла.

— Вяжите их и соберите трофеи, — махнул рукой в сторону побоища, а сам побрел к Слободанчику.

Капитан отбегался окончательно, последней пулей я угодил аккурат в сердце.

Через аккуратную дырочку под лопаткой слабо сочилась черная кровь, под левой ногой осталась пропаханная носком сапога канавка, но капитан уже не дышал.

Рядом тоскливо вскрикнула и дернула ногами смертельно раненая лошадь. Сердце захолонуло, ладно людей убивают, война же, но лошадей-то за что? Подошел, приставил пистолет ей к уху, отвернулся и выстрелил, содрогаясь от жалости.

Отмучилась животина.

Впереди, метрах в трех, валялся желтый портфель, его-то я и прибрал вместе с пистолетом Слобо и висевшим у него поперек груди автоматом. Все остальное залито кровью, придется бросить. Открыл портфель — да, непрост наш Слободанчик, непрост…

Бумаги, распоряжения, пачки динаров и рейхсмарок, даже тоненькая стопочка долларов и фунтов затесалась. Хорошее наследство, пригодится.

Мелькнула мысль — может, и осиротевшую Верицу унаследовать?

Да ну нафиг! Я воюю, а она будет за спиной шашни крутить, как со мной было при живом Слобо? Нет, к черту, да и соваться сейчас в Пожегу смерти подобно. А Верица не пропадет, найдет себе нового папика, хотя бы майора, очень уж он млел, когда ее видел.

За спиной стукнули еще два выстрела — ребята тоже добили лошадей. Доволок портфель до кучи:

— Что у нас?

— Осам пушка, — начал Бранко.

Мгновенный провал в сербском тут же развеялся — винтовок, винтовок, восемь штук.

— Одна манлихерка, остальные маузеры. Четыре пистолета. Патроны, снаряжение. Пять лошадей со сбруей.

Я добавил в кучу снятое с капитана: итальянскую Беретту М38 с дырчатым кожухом и деревянным прикладом и ее одногодка, Вальтер П38.

Двух живых четников растащили в разные стороны для экстренного потрошения, но они и сами сразу раскололись — вся акция личная инициатива Слобо, он обещал им богатые трофеи и по сотне динаров на брата. Да только кто идет за шерстью, рискует сам вернуться стриженым.

Перевязали раненого, оставили ему и оглушенному лопату похоронить четников и капитана, и отпустили с богом — не с собой же тащить и не расстреливать же.

На дороге водилы пытались привести в порядок один из грузовиков, переставляя на него колеса со второго, избитого до полной неремонтабельности.

— Надолго? — пнул я баллон.

— Час-два, тут еще по мелочи, — угрюмо ответил шофер. — Маслопровод пробит, подлатать надо, да и шины перепроверить.

Да уж, по прямой извилистой дороге ехал безколесный грузовик…

— Ладно. Становись!

Передо мной выстроилась поредевшая цепочка бойцов.

— Здесь остаются водители, раненые, с ним четверо и Бранко за старшего. Как закончите с ремонтом, грузите наших убитых и догоняйте. Да, там наверху двое четников могилу копают, поглядывайте.

— Лошадей куда?

— С собой заберем, трофеи навьючим.

Наконец я проверил, что там у меня с задницей, но даже перевязка не потребовалась — рассекло штаны, содрало кожу. Доберемся до пластыря, заклею и заживет, как на собаке.

Минут через пять, когда я собирался скомандовать «Шагом марш!», ко мне подошел Глиша:

— Как думаешь, четники еще засады устроят?

— Не, — отмахнулся я. — Эту вообще капитан устроил, из личной ненависти.

— С чего вдруг? — заинтересовался пулеметчик.

— Да бабу его трахнул.

— Королевну? — ахнул Глиша.

И весь марш на Ужице я слышал за спиной шепотки и ловил на себе уважительные взгляды бойцов. Вот так всегда: стоило наловить форели — никто не называл меня рыбаком, стоило пристрелить офицера — никто не называл меня снайпером, но вот стоило завалить одну овцу…

Грузовик догнал нас почти у самого Ужице, после трехчасового марша, и в город мы вошли все вместе. Ребят я отправил к штурмовикам, а сам с Марко явился в штаб для доклада.

Благодетелей моих на месте не случилось, но я упросил знакомого коменданта штаба допустить меня к «радистам», послушать передачи и обещал вести себя тихо, как мышка.

У каждого из трех здоровенных напольных телефункенов сидели по несколько человек в наушниках, с блокнотами и старательно переносили на бумагу все, сказанное дикторами. Вот такая вот технология звукозаписи…

Слушали в первую очередь Московское радио — «ожесточенные бои на всем фронте», «немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону», «уничтожено тридцать шесть немецких самолетов, наши потери одиннадцать самолетов», названия населенных пунктов и вообще детали не упоминались. Советское вещание предпочитало духоподъемные вещи конкретике, но я очень хорошо помнил — там дело швах, Сталин лично распределяет танки чуть ли не поштучно, не до конкретики, надо держаться.

Берлин, наоборот, сыпал названиями городов и сел, по которым якобы победным маршем двигалась неудержимая лавина Вермахта, упивался количеством пленных в котле под Брянском и прославлял мудрость фюрера, величие арийского воина и прочую лабуду.

А вот из лондонских передач я понял, что не все так радужно, как вещают наши, и не так погано, как заявляют немцы — в России фронт встал по оборонительному рубежу Волоколамск-Можайск-Калуга-Тула, ни слова насчет эвакуации правительства из Москвы и вроде бы даже Калинин не сдан. Зато в Югославии фрицы вышибли партизан из Крупани и планомерно продвигались в сторону Валево, так что, полагаю, вопрос с нашим штурмом города можно считать отложенным на неопределенное время.