На первое дело выбрались в Сараево и заныкались в опустевших и разгромленных мастерских при железной дороге — днем между ними и станцией раскидывался небольшой базарчик, а вечером прохаживались усташские патрули, от католической церкви до казарм. Бутылку ракии я выставил так, чтобы она немного поблескивала в слабом свете фонаря. На первом же проходе ее заметили:

— Глянь, Божо! — ахнул первый патрульный.

— Не ракия ли? — второй открыл пробку и нюхнул.

Затем попробовал на язык, чуть-чуть глотнул…

— Ну, что там?

— Не, не ракия, вода, — отвернулся от напарника Божо после основательного глотка.

— А ну, дай мне! — вцепился в бутылку второй.

Полбутылки ушло влет, после чего патрульные решили дальше не идти, а посидеть в темном закутке в двух шагах. Устроились они хорошо, в аккурат под окном, за которым мы и прятались, буквально на расстоянии вытянутой руки. И не будь между нами стенки, патрульные слышали бы, как у меня колотилось сердце.

Рядом блестели вытаращенные глаза Марко.

Дождавшись, когда усташи допьют ракию, закурят и начнут обсуждать баб и начальство, мы одновременно привстали и резко обрушили по кирпичу на их шапки. Божо дернулся, мне даже показалось, что раздался звон, и ткнулся носом в землю.

Марко не подкачал — мало того, что оглушил своего, так еще и придержал, не дал ему упасть.

Правки не потребовалось — обоих выключили с первого удара. Мы быстро обшарили карманы и подсумки и еще быстрей кинулись к окраине. Дуракам везет — собаки подняли лай, но жители в такие времена время предпочитали не высовываться, чтобы не схлопотать случайную пулю, а патрульные остались лежать у мастерских.

Добыли шесть местных гранат, два угробищных «Штыря» — австрийских пистолета и по двадцать патронов к каждому. Винтовки и прочие тяжести решили не брать, только деньги. Ну а дальше пошло-поехало, каждую неделю мы выбирались на акцию подальше от Кривоглавцев, а все остальное время уходили подальше в горы для обучения. Горы тут невысокие, старые, да еще вовсю забушевала весенняя зелень — самое то для партизанщины. Только вот никаких следов ее мы поначалу не обнаружили. Да, шли всякие подспудные разговоры, что бывшие офицеры собирают четников, но пока все слухами и ограничивалось.

Изредка ходили на базары и «на заработки» — с лопатой или топором, вдоль дорог. Движение тут все больше телеги, редко-редко грузовик или автобус, иногда посыльные на мотоциклах. Как-то раз проехали немцы и мне стукнуло в голову, что дорожный знак «Движение мотоциклов запрещено» носил в мое время прозвище «Партизаны убили немца».

Мысль заработала, мы разжились проволокой и устроили засаду. Ждать пришлось почти весь день, что тоже стало неплохой тренировкой — терпения и наблюдательности.

— В Калотичах позавчера на базаре людей ловили, — тихо сообщил Марко. — Когда уже партизаны появятся?

— А ты откуда знаешь?

— Дядька рассказывал. Еще говоил, что в Зенице хватают сербов и бросают в ямы.

И ведь это только начало — впереди полноценный геноцид на полмиллиона человек, просто потому, что они неправильной национальности.

С чего хорваты взбесились, понятно — несмотря на название «Югославия» в королевстве всем заправляли сербы, мне рассказывали, что в югославской армии из ста шестидесяти генералов сто пятьдесят было сербами. Но, блин, вот вы себе отдельную страну вымутили — живите да радуйтесь, какого хрена людей убивать?

Но я задавался тем же вопросом о сопротивлении, что и Марко, тут натуральная резня на носу, а о четниках да партизанах ни слуху, ни духу!

— О коммунистах ничего не говорят?

Марко посопел, но потом выудил из глубин своей одежки мятую бумажку с надорванным краем, разгладил и подал мне.

Так, листовка компартии Югославии. Завершающий лозунг и подпись комитета оторваны, скорее всего, на самокрутку. Пролетарии всех стран, призывы против оккупации, к борьбе за права трудящихся, к забастовке — и ни единого слова о вооруженном восстании! Я даже струхнул — а вдруг здесь все не так, как я помню, вдруг здесь никаких партизан вообще не будет? Наши не придут, потому, что все наши — это мы и есть. Но потом сообразил, что все еще действует «пакт молотого рибентропа», договор между СССР и Германией! Хо-хо-хо, значит, после 22 июня Коминтерн снимет запрет на действия и пойдет настоящее веселье!

На радостях чуть было не проворонил добычу, но Марко вовремя двинул меня локтем по ребрам. С утра, пока мы лежали за валунами, проехало два мотоцикла, но в обоих случаях на дороге хватало лишних глаз — то грузовики урчали, то телеги скрипели. А вот сейчас пусто. Я прислушался к трескотне мотора, натянул проволоку, обмотал ее несколько раз вокруг камня и на всякий случай прижал подошвой.

Немцу если не отрезало голову, то морду разорвало знатно, из седла он вылетел мгновенно, а мотоцикл, взревев на секунду, завалился в кювет, выбросив из коляски пассажира. Пока ганс там летел рыбкой вперед, мы уже выскочили из-за валунов и помчались вниз. Выпавший еще ошалело крутил головой, когда я упер ему ствол в шею и дважды нажал на спуск. Сзади тоже грохнул сдвоенный выстрел — Марко законтролил водителя.

Дальше в темпе вальса мы подняли заглохший моцик, закидали тела в коляску и резво покатили его вниз, от засады, в сторону зарослей на берегу Босны, где укрыли все ветками. Тела освободили от одежды и спустили в воду — ниже по течению наверняка решат, что это очередные жертвы усташей.

На дороге прогудел грузовик и я чертыхнулся — нужен как минимум третий, на стреме стоять, но водила не обратил внимания на ведущие в сторону следы шин и мы принялись резво обдирать и паковать добычу. Шмайсер, винтарь, два люгера, рейхсмарки, динары, хорошая зажигалка, двое часов — теперь все это спрятать или аккуратно распродать подальше от места.

Так вот и прожили до середины июня — десять акций, тренировки, закладка схронов. Марко демонстрировал надежный хват, грамотное перемещение, поражение мишеней двойным выстрелом, смену позиций, да и я вошел в форму. Никаких тебе «штыком коли» или «стрельба стоя производится с полуоборота при удержании пистолета на вытянутой руке», чему Сабурова учили в корпусе.

Чем ближе время подходило к 22 июня, тем больше меня колотил мандраж. Я вскидывался по ночам, принимая скрип дерева за скрип ворот, в которые входит облава, днями думал, надежно ли мы спрятали марково «приданое» и буквально заставлял себя ходить «на заработки». В конце концов, когда возвращались после очередных упражнений и проверки схрона, мы напоролись на пастуха. И то, сколько нам удавалось скрываться от людских глаз? Пастух на нас внимания не обратил, но у меня взыграла паранойя и я решил назавтра переместить схрон в более надежное место. Ночью, естественно, пару раз проснулся с мыслью, что опоздал и сейчас наш схрон дербанит пастух.

Рационального в этом было лишь желание спрятать имущество понадежнее, и прямо с утра мы помчались в горы, выволокли барахло, перепаковали, взгромоздили себе на спины и вышли в путь.

Двое верховых появились совсем некстати, когда мы с Марко тащили незаконно нажитое за Гареж, в заранее присмотренный схрон. Место там больно удобное, да подход к нему поганый — почти голый склон, вот на нем нас и застукали.

— Иди спокойно, не дергайся, — при появлении реальной опасности пустые страхи ушли без следа.

Марко молча засунул пистолет поглубже, но при виде усташской формы нагонявших нас всадников занервничал, то и дело перехватывая мешок и утирая пот.

— Хочешь загадку?

— Какую? — ошалело посмотрел на меня парень.

— Что такое: черное, шесть ног, быстро бегает и очень противное?

— Бубашваба! — тут же выпалил Марко.

— А вот и не таракан, усташ на лошади.

Мы нервно похихикали, а снизу донеслись крики «Стой! Стой!»

— Скидывай мешок, ты немой, молчи или мычи, как отвлекутся, вали их наглухо.

Конный патруль догнал нас почти у кромки спасительной зеленки и я понял, что эту рожу с поросячьими глазками уже видел — тогда, в Сараево. И ствол, которым он размахивал, запомнил очень хорошо, до последней царапинки. Очень память обостряется, когда в тебя дулом тычут.