Даже в полной темноте можно было увидеть, как побледнел Гектор.

– И где же он, этот негодяй? – глухо спросил граф.

– В Париже, – ответила девушка. – Я ему многим обязана и все-таки не могу его простить. Это единственное существо в мире, которое я ненавижу.

– Тем хуже для него, – сказал Гектор.

Она потянула его к каменной скамье и села, продолжая говорить.

– Я очень устала. Меня лихорадит, когда я говорю об этих вещах. Поймете ли вы меня, Гектор, если я добавлю, что не имею никакого средства узнать, кто моя мать, но все-таки должна оставаться во Франции? На мой взгляд, это священный долг. Мое сердце говорило мне, что вы придете, видите – оно меня не обмануло. Мое сердце говорит мне сейчас, что я найду свою мать.

Она замолчала. Гектор сидел рядом с ней, глубоко задумавшись.

– Вы ничего не отвечаете, – прошептала девушка. Затем ход ее мыслей внезапно переменился.

– Нет, неправда! – воскликнула она. – Моя мать могла бы узнать меня! И думая об этом – о том, что так хорошо доказывает доброту Господню, – я и захотела однажды приблизиться к Богу. Я очень набожна, Гектор, потому что Господь наградил меня видимым знаком, который рано или поздно вернет мне ласку матери!

В течение нескольких мгновений Гектор терзался странным волнением: он вспомнил свою позавчерашнюю встречу в уединенной аллее Булонского леса с госпожой герцогиней де Шав.

Влюбленные верят в чудеса. Он был лихорадочно возбужден, и одна мысль преследовала его:

– А если это она?

Невольно он произнес эти слова вслух.

– Что вы сказали? – с упреком спросила Сапфир. – Вы больше не слушаете меня!

Гектор бросился перед ней на колени и сжал ее прелестные задрожавшие ручки в своих руках.

– Не знаю, может быть, я сумасшедший, – прошептал он. – Я так люблю вас, Мари, и мне было так приятно, так утешительно говорить с ней о вас!

– С кем? – спросила Сапфир, попытавшись отнять свои руки.

– С той, которая уже любит вас, – ответил молодой граф, – потому что я вас люблю. С моим единственным другом, с женщиной такой доброй, такой прекрасной…

– Такой прекрасной! – повторила Сапфир. И добавила тихонько:

– Я знаю ее, я ее видела, если это она была в коляске. Вы ехали рядом, верхом, и – такой веселый, счастливый – склонялись к ней…

– На дороге из Ментенона в Париж? – воскликнул Гектор. – Верно… Правда, она красива?

– Слишком красива! – голос Сапфир изменился. – Я вам не говорила еще, к кому я ревную вас…

– Вы! Ревнуете к ней!

– Скажите мне ее имя.

– Госпожа герцогиня де Шав.

– Ах! – прошептала девушка. – Герцогиня! И вы мечтаете о ней, когда вы рядом со мной!

– Мечта о ней – это мечта о вас, Мари, моя любимая. Мари! Так же, как вы сказали мне сегодня: «Я ищу свою мать!», она сказала мне вчера: «Я ищу свою дочь!»

– Ее дочь! – вскрикнула Сапфир. – Дочь – у нее, такой молодой!

– Дочь, которой столько же лет, сколько вам, дочь, которую похитили так же, как вас, в Париже, в то же самое время.

Сапфир уронила голову на плечо графу.

– Господи! – прошептала она. – Герцогиня де Шав! Это имя не будит моих воспоминаний, ничего не говорит мне… И все-таки – вы слышите, как забилось мое сердце? Если бы именно вы нашли мою мать! Если бы Богу так было угодно… Ах! На помощь!

Последние слова она отчаянно прокричала.

Она увидела темный силуэт, оторвавшийся от соседнего дерева. Чья-то рука взметнулась над головой Гектора, тот застонал и упал, оглушенный.

Сапфир успела вскрикнуть только раз.

Кто-то, подкравшийся сзади, заткнул ей рот.

Со стороны площади по набережной Билли галопом мчалась карета.

Три человека, до тех пор прятавшиеся за деревьями, окружили скамью, рядом с которой лежал на земле Гектор. Он не шевелился.

Карета остановилась прямо перед этой троицей. Двое схватили сопротивлявшуюся изо всех сил Сапфир, сунули ее в карету и заперли дверцу.

Она хотела выскочить, но она была в экипаже не одна: две крепких руки держали ее, не давая пошевелиться.

– Пошел! – сказали на набережной.

– Куда? – спросил кучер.

– Домой, – нетерпеливо ответили ему.

Кучер, видимо, ничего не понял, потому что переспросил:

– Куда домой?

– В особняк де Шав, черт побери!

Сапфир услышала последние слова, как во сне. В миг, когда карета тронулась, она перестала бороться и, обессилев, потеряла сознание.

В тот вечер в маленькой гостиной кафе «Массене», служившей местом встреч для членов «Клуба Черных Шелковых Колпаков», творилось нечто необычное. «Эти Господа» пришли поздновато, официанты могли заметить, что они волнуются: они были бледны, встревожены, озабочены, все, вплоть до одежды, выдавало их беспокойство, и в бильярдной нашлись злые языки, чтобы отметить:

– Плохи дела! Можно подумать, стая банкротов снимается с места, чтобы лететь в Бельгию!

Поэзия и история бережно донесли до нас рассказы о веселье, царящем среди наших солдат в часы перед битвой. Пока рука будет держать кисть, художники станут изображать красноватые отблески бивуачных огней на лице Наполеона, мирно спящего накануне Аустерлица. Существуют анекдоты и легенды о несколько буржуазном спокойствии Тюренна, о великолепной уверенности Конде и о доблестных устремлениях Вандома. Только Генриха IV обвиняют в трусости, доводившей его до колик, от которых он излечивался при помощи острот и всяческих безрассудных выходок.

Мы – веселый беззаботный народ, в нашем веселье – наше мужество, и даже из наших разбойников во все времена получались отменные персонажи комедий.

Но, справедливости ради, мы все же отметим, что последние дни Империи были овеяны грустью, а канун Ватерлоо был печален…

«Эти Господа», угрюмые и мрачные, собрались вокруг стола, на котором пылал пунш из вишневой водки. Завсегдатаи бильярдной были правы: никто из членов клуба сегодня не надел обычного костюма. Несмотря на летнее тепло, все были в верхней одежде, битком набитые карманы свидетельствовали о переезде.

– Похоже, будет мерзкая погода! – сказал со своим южным акцентом Комейроль, сильно понизив голос.

– Жуткая погода! – жалобно повторили остальные на разные голоса.

Добряк Жафрэ добавил:

– В такую погоду и собаку на улицу не выгоняют! Действительно, гроза, которая, как мы видели только что, начинала собираться над набережной, приближалась: стало слышно, как полил дождь и как ветер сотрясает закрытые ставни окон.

– У нас у всех есть зонты, – сказал сын Людовика XVII, наименее хмурый из всех собравшихся.

И встретил недружелюбный взгляд.

– Когда нечего терять… – начал Добряк Жафрэ. Комейроль прервал его ругательством и следующими словами:

– Я не то чтобы жалуюсь, что чересчур богат, но хорошо бы все-таки уважать своих начальников, а этот маркиз мне вовсе не нравится!

– Господа, я видел его в деле, – сказал доктор Самюэль, чья неприятная физиономия не казалась слишком мрачной. – Этот парень – не первый встречный. Он в моем присутствии разработал махинацию, которая сперва показалась мне ребячливой и топорной, но потом вполне успешно осуществилась. Девушка, о которой я говорил вам, – девушка с вишенкой, – уже в особняке де Шав, и госпожа герцогиня признала ее.

– Вот и отлично! – сказал Жафрэ, невольно улыбнувшись. – Хоть я и против него, надо быть справедливым: это отлично!

– У кого инструкции? – спросил Комейроль.

– Не у меня, – ответил Жафрэ, – и я не в большой обиде, что господин маркиз не осчастливил меня своим доверием. А у вас, доктор, они есть?

Самюэль ответил отрицательно.

– Ну, значит, мы сегодня на том же месте, что и вчера, – подытожил Комейроль. – Значит, это случится еще не нынешней ночью.

Явное облегчение отразилось на всех лицах.

– Ах, пташки мои, – прошептал со вздохом Жафрэ, – где наш пыл прежних дней?

– Твой – у тебя в железном сейфе с секретом, старина, – ответил ему бывший письмоводитель нотариальной конторы.