Но откуда возникла в ней эта мысль о матери? И почему именно в этот день, а не накануне?

Мадам Канада ей ни словом не солгала: в нескольких словах рассказала, как подросток Саладен принес ее на руках в балаган, когда она была совсем еще маленькой.

Пока Амандина говорила, Сапфир мучительно пыталась что-то вспомнить – казалось, будто она гонится за каким-то постоянно ускользающим впечатлением.

Потом она задрожала, и мы в последний раз услышали, как с губ ее сорвались почти неразличимые слова: «Мама, мама, мама…»

Она убежала, но прежде поцеловала нас не только в лоб, но облобызав еще и руки.

А Амандина в несравненной доброте своего сердца сказала мне, смахнув слезу, невольно выступившую на глазах:

– Господи, может быть, ее мать еще жива!

И с того вечера мы постоянно толковали наедине об этой матери, представляя ее и так и эдак – то бедной, то богатой, то старой, то молодой – и гадая, будет ли она довольна или, напротив, раздосадована, если в один прекрасный день ей скажут: «Вот ваше дитя».

В завершение мемуаров моих хочу поведать об одном событии, которое, с одной стороны, демонстрирует то обожание, с коим восторженная публика относилась к мадемуазель Сапфир, а с другой – показывает, каких нравственных высот честности и неподкупности достигли мы с мадам Канадой в общении с нашим добрым ангелом.

В Мансе, столице департамента Сарты, мы дали множество весьма удачных представлений, заменив шпагоглотательство и прочие вышедшие из моды номера гимнастикой, имевшей значительный успех – например, упражнениями на трапеции и акробатическими трюками под потолком; сверх того, было сыграно два водевиля, ибо у труппы имелись возможности поставить их на вполне пристойном уровне.

В духов день на Троицу пришел к нам молодой человек в одеянии простого горожанина и попросил предоставить за должную плату весь наш зал учащимся одного коллежа, учрежденного местным аббатством – допускались в него лишь знатные юноши из окрестных поместий. Нам было предложено ограничиться лишь теми номерами, которые не вызвали бы неодобрения у этой добродетельной молодежи; когда же подруга моя осведомилась, желают ли господа из аббатства видеть мадемуазель Сапфир, заказчик ответил:

– Из-за нее это дело и затевается.

Что ж, прекрасно! Мы отказались от водевилей и устроили представление, на котором вполне могли бы присутствовать барышни, едва принявшие первое причастие.

В общем, по окончании спектакля директор коллежа зашел нас поблагодарить, не поскупившись на самые изысканные комплименты. Но и это было еще не все.

В одиннадцать вечера, за час до полуночи, когда все укладывались спать, в дверь нашего балагана вдруг постучали.

– Кто там? – спросила мадам Канада.

– Граф Гектор де Сабран, – отозвался мелодичным тонким голосом некто, старавшийся говорить мужественным басом, только выходило это у него плохо, поскольку принять его можно было скорее за совсем юную барышню.

– И что вам угодно? – вновь осведомилась моя подруга.

– Я хочу обсудить с директором театра очень важное дело.

Амандина отворила не раздумывая: мы никого не опасались и ничего не боялись, ибо жили теперь, как вельможи.

Господин граф Гектор де Сабран вошел в нашу комнату, и, хотя был он в обычной одежде, я сразу же узнал в нем одного из учеников коллежа-семинарии.

Это был славный юноша лет семнадцати-восемнадцати, писаный красавчик, просто созданный для роли первого любовника. Держался он довольно уверенно, только на щеках вспыхнул от волнения румянец.

– Господин директор, – сказал он мне, горделиво вздернув голову, – я – лучший гимнаст в нашем заведении; я куда сильнее в упражнениях на трапеции, чем ваш парнишка, а если бы я показал вам сальто-мортале на трамплине, вы получили бы истинное удовольствие. Своими преподавателями я не слишком доволен; хотел поступать в Политехническую школу, но теперь раздумал. Я сирота, через четыре года смогу распоряжаться своим состоянием. Предлагаю вам нанять меня в качестве актера, и, поскольку я дворянин, не вы будете платить мне жалованье, а я вам.

Последняя фраза была произнесена воистину величественным тоном.

Читатель может смеяться, сколько угодно, но на ярмарках чего только не случается, и далеко не все способны проявить такую же деликатность, как мы с мадам Канадой.

Я искусно выспросил молодого человека и без труда понял, что он безумно влюблен в нашу дорогую девочку. Будучи человеком чести, граф, впрочем, тут же попросил у нас ее руки.

Мадам Канада, ущипнув меня за руку, шепнула:

– Ну вот, бал и начинается! Теперь они будут толпами к нам ходить, и никогда мы от них не отвяжемся!

Я же с кроткой печалью размышлял о том, как впервые затрепетало в давние времена и мое юное сердце. Я благоволю молодым, и, если бы мог надеяться, что граф Гектор де Сабран станет впоследствии законным супругом мадемуазель Сапфир, то взял бы под покровительство эту любовь, которой наша девочка была вполне достойна.

Но бдительность превыше всего! Слишком много видел я в театрах Бульваров исторических пьес, чьи сюжеты почерпнуты из архивов и тому подобное – и в каждой из них знатные господа покушались на добродетель чистых девушек из народа.

Я ответил господину графу вежливо, но со всей твердостью, что принципы мои не позволяют мне принять подобное предложение.

Когда же он попытался соблазнить меня при помощи двенадцати луидоров, золотых часов и изумительной табакерки из того же металла, я взял его под руку и, пользуясь превосходством силы, препроводил его к вратам учебного заведения.

Амандина одобрила мой поступок, хотя и согласилась со мной, что юный граф очень красив и что из него впоследствии мог бы получиться удачный супруг для нашего сокровища.

Нынешняя молодежь отличается большой пронырливостью и всегда заходит с тыла, потерпев поражение во фронтальной атаке. Не знаю, как удалось это сделать графу де Сабрану, но мадемуазель Сапфир получила от него несколько писем, а однажды я застал ее, когда она любовалась портретом, весьма похожим на оригинал – и я сразу же узнал еще безусую физиономию господина графа.

Мы покинули Мане, и, как вы понимаете, дело на этом и закончилось.

Все это происходило достаточно давно; ныне же мы находимся на пути в Париж.

Это станет последним нашим путешествием. Когда Париж насмотрится на мадемуазель Сапфир, мы тем или иным образом осядем на месте. Оба мы с мадам Канадой твердо решил распрощаться с нашим артистическим поприщем, с целью перевернуть небо и землю в поисках родителей девочки, если они живы – если же умерли, она должна знать, где их могила.

Средства для этого у нас имеются; не забудем также и о примете, уже упомянутой мною – сама судьба позаботилась о нашей малютке.

Но даже если потерпим мы неудачу, юная особа обретет и имя, и состояние. Мы с Амандиной готовы осуществить план, порожденный в часы бессонницы, для чего нам требуется лишь содействие служителя закона. Освятив перед алтарем и без того нерушимый союз, мы имеем право внести в книгу записей имя ребенка, коего признаем своим. Ребенком нашим станет мадемуазель Сапфир.

В случае кончины или бесследного исчезновения истинных родителей это будет достойным выходом из положения, ибо у нас отложено более тридцати тысяч экю на черный день, а от имени Канада, слишком истрепавшегося на ярмарках, мы откажемся, отдав предпочтение фамилии Эшалот, которая хороша и для торговли, и для всякого другого промысла.

Да, мы изрядно постарели и держимся из последних сил, однако оба жаждем ослепить Париж этим заключительным представлением. В ход будет пущено все, чем мы располагаем, дабы ярмарочные актеры на века запомнили наше торжество. Я уже написал афишу следующего содержания:

«Мадемуазель Сапфир, несравненная танцовщица, превзошедшая в мастерстве мадам Саки, пресытившись успехом в провинции и обеспечив себя на всю оставшуюся жизнь, пожелала по единодушной просьбе истинных ценителей этого искусства дать в Париже всего лишь двенадцать представлений, после чего, окончательно удалившись со сцены в фантастически раннем возрасте, а именно в пятнадцать лет, она исчезнет, подобно метеору».