А царевна-черепаха от каждого кушанья по кусочку берет да за пазуху кладет. Старшие невестки, на нее глядючи, то же делают.

Насытились гости, встали из-за стола. Подошла младшая невестка к свекру-батюшке, поблагодарила его, руку поцеловала, из-за пазухи цветы дивные, невиданные достает, с дочерней любовью царю подает. И тотчас же весь дворец таким благоуханием наполнился, какого еще никогда не знавали.

Закричали тут все в один голос: «Многая лета молодой царице!» Только царевна-черепаха не загордилась, а скромно так от царского престола отошла, в сторонке рядом с мужем встала. И как начали вдруг из складок ее платья дивные жемчуга потоками течь. Бросились гости, и простые, и именитые, по полу ползают, руками жемчуг сгребают.

Потом поднялись из-за стола старшие невестки, к царскому престолу подошли царя поблагодарить, ему руку поцеловать. Хотели и они из-за пазухи цветы вынуть. Да куда там! Платья у них грязные, просаленные, объедки из-за пазухи так и валятся.

Стали тут люди над ними смеяться. А они со стыда сгорели, поскорее в свои светлицы бросились платье сменить да руки помыть.

И пока они переодевались-наряжались, стал народ, и стар и мал, а с ними и сам батюшка-царь, шуметь-кричать: пусть-де отныне меньшой царевич с молодой женой царством. правят. Поднялся старый царь, надел на них царские венцы, взял их за руки и посадил на царский престол.

Скоро все в том царстве — даже старшие царевичи и их жены — молодую царицу полюбили. Уж больно она была хорошая, ласковая, тихая да скромная.

А молодой царь — он еще царевичем умом отличался — приумножил свой ум опытом, и царица ему мудрыми советами помогала.

Так правили они страной тихо да мирно до глубокой старости.

И я на той свадьбе был, мед-пиво пил. Всем подносили ковшом, а мне решетом, по усам текло, да в рот не попало. Дали мне кость погрызть — велика корысть! Я бы вам еще сказки сказал, всю правду показал. Да надели мне кафтан да колпак, и ну взашей толкать: «Тебе, мол, давно домой пора, убирайся со двора!»

Давным-давно, — с тех пор немало воды утекло и что было, то прошло, травой поросло, — жил-был на свете могучий и славный царь. И был у того царя вокруг дворца прекрасный, на диво возделанный сад, полный всяких плодовых деревьев и цветов. Такого сада еще свет не видывал! А в самой глубине сада росла чудесная яблонька с золотыми яблоками.

Только царю с той яблони никогда еще ни одного яблока отведать не удалось. Год за годом видел он, как она цветет, как на ней плоды спеют-наливаются, а как поспеют, неведомо кто за одну ночь всю яблоньку оберет, все золотые яблоки покрадет. Напрасно царь самых лучших сторожей и самых метких стрелков ставил чудесную ту яблоньку сторожить: никто вора поймать не мог.

Вот приходит как-то раз к царю старший сын — у царя их трое было, — и говорит ему:

— Батюшка, я в твоем саду вырос, дитятей играл, взрослым парнем гулял и такие прекрасные плоды видал на той яблоньке, что в глубине твоего сада растет, только отведать их мне никогда не доводилось. Вот и теперь у нас опять золотые яблоки зреют. Прикажи мне, батюшка, эту неделю ночью сад сторожить. И пусть я не я буду, если того вора не изловлю.

— Милый ты мой! — отвечает ему царь. — Сколько храбрых, искусных сторожей до сих пор мой сад охраняли, а что с того толку?! Мне бы и самому хотелось на своем столе хоть одно золотое яблочко с той яблони увидеть. Немало труда и денег они мне стоили. Ин, будь по-твоему. Ступай, сторожи, хоть и не верится мне, чтобы ты счастливее других был.

Стал старший царевич чудесную яблоньку сторожить. Сторожил он ее не день, не два — целую неделю. Только в одно прекрасное утро пришел царевич к царю грустный такой да смущенный и повинился: мол, каждый вечер до полуночи бодрствовал, а с полуночи его вдруг такая дремота одолевала, что он замертво с ног валился, — непробудным сном засыпал. До сегодняшней ночи все яблоки были целы, а нынче в ночь кто-то их все до одного обобрал. Проснулся он, а на яблоне ни одного яблочка!

Сказать невозможно, как царь, про то узнавши, огорчился. Пришлось ему волей-неволей опять целый год ждать, чтобы просьбу среднего царевича исполнить: тот, вишь, тоже просил, чтобы отец ему дозволил счастье попытать — чудесную яблоньку посторожить, и обещался непременно воров выследить, что отца-царя столько лет кряду огорчали.

Вот пришло опять время яблоньку сторожить, стали яблочки на яблоньке наливаться. Отправился средний царевич в сад ее стеречь, но и с ним то же случилось, что с его старшим братом.

Совсем царь отчаялся и порешил ту яблоньку под самый корень срубить. Приходит тут к царю меньшой царевич — его все последышем звали, — просит еще годик повременить, яблоньку не рубить.

— Батюшка! — говорит. — Сколько лет ты эту яблоньку растил-лелеял, и сколько она тебе огорчений принесла! Потерпи еще годик, хочу и я счастья попытать.

Царь поначалу на него разгневался:

— Ступай с глаз моих долой, безрассудный ты сын! Ни твои старшие братья, ни столько других храбрецов ничего поделать не могли, а тебе, сморкачу, больше счастья будет, думаешь? Не слышал, что братья-то рассказывают? Здесь без колдовства не обошлось!

— Я ведь, батюшка, не обещаюсь вора изловить. А попытка — не пытка! Какой кому от этого вред?

Смилостивился царь, обещал Последышу еще год яблони не рубить.

Вот пришла опять весна. Пышно, как никогда еще, расцвела яблонька. Стоит, словно невеста, на весь сад благоухает. Царь на нее — не налюбуется, богатству плодов не нарадуется, а как подумает, что, может, ему и в этом году золотых яблочек отведать не придется, еще пуще кается, что яблоньку не срубил.

А меньшой царевич частенько в сад захаживает, вокруг яблоньки бродит, думу думает. Вот стали яблочки наливаться, а Последыш и говорит отцу:

— Пришло время, батюшка, и мне твою яблоньку посторожить — счастья попытать. К ночи пойду в сад ночевать.

— Ступай, — говорит царь. — А только, я так думаю, и ты, как твои братья, со стыдом воротишься.

— А чего мне стыдиться?! Я самый младший, да к тому же не обещался воров изловить. Так только, удачи попытать иду.

Вот уже солнышко за лес садится, смеркаться стало. Пошел Последыш в сад яблоньку сторожить. Взял он с собой лук, колчан со стрелами, два острых колышка да книжку почитать.

Выбрал он себе местечко в кустарнике, возле той яблоньки, забил колышки покрепче в землю так, чтобы между ними сесть можно было, и устроился на ночлег. Сидит, а колышки — один у него впереди, а другой сзади, за спиной. Это чтобы его сон не сморил: как начнет он дремать — взад-вперед качаться, либо подбородком о передний ударится, либо ему сзади колышек в затылок упрется.

Сидит и сторожит. Так нес он свою сторожевую службу ночь за ночью, пока как-то раз, уже перед самым светом, потянуло по саду предутренним холодком, одурманил Последыша цветочный дух, и такая дрема на него нашла, так глаза сами и закрываются. А только тут ему колышки службу сослужили: как начал он дремать, от сна падать, ударился о передний кол, ударился о задний, ан, дремоты как не бывало. И так он до самой зари прободрствовал. А на заре услышал вдруг легкий шорох где-то у самой яблони, и хоть в ночной мгле еще ничего не было видно, поднял лук, напряг его. А шорох все сильнее и сильнее; слышно, кто-то к дереву крадется, ветки у яблоньки гнет. Тут царевич наудачу пустил одну стрелу, пустил другую. А как третью стрелу спустил, слышит — застонал кто-то возле яблоньки. А потом и шорох вовсе стих. Тишина мертвая. Как только рассвело, набрал он полное блюдо золотых яблок и отнес их царю. А и как же царь обрадовался, когда у себя на столе золотые яблоки увидал! Ведь до тех пор никогда еще ему их отведать не удавалось!