Стали еще более привлекательными первые павильоны. Трава на участках «сенокоса» была расцвечена полевыми цветами, вольно разбросанными по зеленому массиву. Каждая травинка была насыщена снадобьем, имитирующим сок натуральных растений, и при косьбе клиент вдыхал неповторимый аромат свежескошенного луга, аромат, поднимавший из глубин человеческих душ, хотя и атавистические, но волнующие чувства, унаследованные от предков.

ПФР обслуживали самые совершенные автоматические системы. Скошенные травинки не только подсчитывались, но и мгновенно заменялись другими. Тяжелые бревна подавались транспортерами и устанавливались на позицию для рубки послушными манипуляторами. Развлекающемуся оставалось только махать топором. Атомные часы вели строгий учет времени, которое тратилось на ту или иную операцию. Победителям в соревнованиях на быстроту распиливания или завинчивания выдавали ценные сувениры. Позднее появились профессионалы, чьи состязания привлекали множество зрителей и давали повод для крупных ставок.

Не обходилось и без эксцессов. Зюдер видел, как маленькая девочка, только что убравшая свою площадку, остановилась, чтобы полюбоваться наведенной чистотой, а в это время из мусоровыбрасывателя полетели на пол те же бумажки и тряпочки. Девочка испуганно ахнула и забилась в тяжелой истерике. Ее унесли и с трудом успокоили. Причины неожиданного припадка установить не удалось.

Постоянные посетители ПФР рассказали Зюдеру, что в павильонах для взрослых бывают происшествия посерьезней. Один дровосек, увидев, как расколотые им бревна мгновенно и намертво склеиваются кок-клеем, тупо уставился на них, потом почему-то рассвирепел и бросился с топором на обслуживающий персонал. Пришлось установить постоянные посты усмирителей, готовых привести в чувство любого буяна хорошей порцией «газа кротости».

Побывав в одном из павильонов, Зюдер сам почувствовал, что готов схватить косу и срезать ею любые головы, которые попадутся на глаза. По этой причине он поспешил выбраться из толпы и на этом закончить знакомство с плодотворной деятельностью Кокерфонда.

В этот вечер он долго гонял свою «Пантеру», убрав авторегулятор, швырял ее из одного тоннеля в другой, приземлялся, снова взлетал, оставляя позади шарахавшиеся от него машины. Он поймал себя на том, что мечтает об эффектной катастрофе, в которой смешался бы десяток, а еще лучше — сотня «Пантер», «Бизонов», «Фавнов» вместе с их автоматическими водителями и живыми пассажирами. Он покачал головой, бросил в рот пастилку, снимавшую возбуждение, и, почувствовав сонливость, вошел в воздушную гавань ближайшего стратосферного мотеля.

Сняв недорогую комнату с видом на изнанку далеких облаков, Зюдер отказался от ужина, предложенного ему кулинарным лифтом, и стал перебирать звенья телебраслета в поисках человека, которого ему сейчас не хватало. Ему нужен был Милз. Зачем? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос.

Изображение отделилось от точечного, почти невидимого экрана. Зюдер увеличил его до нужного размера и встретил спокойный взгляд умных, добрых глаз Бобби.

— Что с тобой, Арт? — озабоченно спросил Милз, и по его тону Зюдер понял, что выглядит не самым благополучным человеком.

— Не знаю, Бобби… Но мне очень захотелось тебя увидеть.

— Где ты?

— А черт его знает. В какой-то дыре. Но это не имеет значения. Если у тебя есть время…

— Прилетай, — не дослушал Милз. Он догадался, что нужен давнему другу, и продиктовал адрес лаборатории.

Минерва сама пригласила ученых на внеочередной сеанс. Такое бывало нечасто, и выслушать ее пришли немедля.

— Я хочу доложить некоторые результаты расшифровки слов, — сообщила она.

— Наконец-то! — облегченно вздохнул Милз.

— Результаты первые и очень скромные, — предупредила Минерва. — Но мне они представляются значительными. Я проанализировала голограммы Кокера и Боулза, нашла некоторые закономерности и остановилась на одной давнишней беседе.

— Чем она отличается от других?

— На этот вопрос я отвечу в ходе демонстрации.

Минерва запустила запись старых голограмм и стала отмечать отдельные детали:

— Вот этот многоярусный, сложный орнамент образовался у Боулза давно и остается неизменным по сей день. Я могла бы показать вам, как он складывался из различных линий, исправлялся, перестраивался, но вам ведь важен конечный результат.

— Важен смысл, — подтвердил Милз.

— Основные потоки импульсов устремлены к узловым точкам конструкции — идет ее проверка, уточнение, пристраиваются новые элементы. Но контуры не меняются. Зелено-багровое сияние, которое пронизывает всю композицию умозаключения, определяет ее смысловое содержание.

— Если ты хочешь сказать, что мысли Боулза та кие же гнусные, как и чувства, то это не ново, — разочарованно сказал Милз.

— Потерпи, Бобби, — одернул его Лайт, хотя и его раздражала академическая медлительность Минервы.

— Я подчеркиваю, что на этой голограмме Боулза впервые появился отпечаток идеи, настолько продуман ной и выверенной, что она готова к воплощению в жизнь. Поэтому я и остановилась именно на ней. Перед нами комбинация мыслей в форме принятого решения. От поступков его отделяет только время.

— Тот же орнамент и у собеседника Боулза, — указал Лайт на голограмму Кокера.

— Да, но в более примитивном варианте. Он в двух измерениях, без логических связок. Он возник, как след чужой мысли, вызвавшей приятные эмоции. Рассуждения Боулза никакой интеллектуальной проверке в мозгу Кокера не подвергались. Память его сохранила только схематическое изображение сложной картины. Но уже тот факт, что это изображение не утрачено Кокером, очень важен. Ведь его способность запоминать ограничена до минимума. Только мысль, крепко связанная с инстинктивным комплексом, может так долго оставаться в центре его внимания.

— Ну для чего ты это все рассказываешь, Мин? — взмолился Милз. — Ведь мы Кокера знаем вдоль и поперек.

— Для того, чтобы мои выводы были достаточно обоснованы. Я не могу представить для обозрения рисунки отдельных слов. Только сопоставление многих фактов позволяет мне догадываться о содержании диалога. А всякая догадка требует особенно надежной аргументации.