— Не понимаю. Какой такой у них принцип?

— Смысл его сводится к одному требованию: помогай людям, но ни в коем случае не причиняй им вреда.

— Глупый принцип. Очень глупый…

— Но только он позволяет нам продавать их с уверенностью, что они не наделают бед.

— Неужели ты не волен убрать к дьяволу все эти блоки, которые тут перечислял? Вставь один: «Выслушал — выполняй!» Нам не нужны интеллектуалы. Их хватает среди живых людей, и от них все беды. Пусть твои мими ни о чем не думают и только исполняют. Думать за них будут другие.

— Все, что можно сделать для их оглупления, я уже сделал по требованию Уорнера.

— Это совсем другое. Тогда ты работал на торговцев, а сейчас должен потрудиться на генералов. И пусть тебя не пугает, что мими-солдаты станут опасными для людей. Мы их надежно упрячем до нужного дня. Выпустим потом, против кого следует, и они сделают свое дело.

— Простите, генерал, но я хочу задать не совсем тактичный вопрос. Почему вам недостаточно для ваших целей тех солдат, которых вы делаете из людей и сами считаете неплохими? Разве они не справлялись с ролью исполнителей?

Боулз поднялся, подошел к хрустальному коктейлингу, долго выбирал среди сменявшихся бокалов напиток по вкусу, медленно выпил, включил проектор общего обзора, скользнул взглядом, по разным уголкам мира, выключил и снова опустился в кресло.

— Ты, конечно, слышал о провале заговора Гудимена. И заключение моей комиссии тоже знаешь… Мы с тобой близкие люди, Дэви. Ты муж моей дочери и родственник по бизнесу. Буду с тобой откровенным. В заключении комиссии — ни слова правды… Не смотри такими глазами. Пора тебе стать мужем и в политике. Это был заговор не одного человека, а хорошо продуманная и подготовленная операция. И в последний момент она провалилась… Почему? Потому что люди ненадежны, Дэви. Даже самые верные из них могут подвести. На них влияют разные случайности, болтовня агитаторов… Не знаю, что случилось с Гудименом, но его предательство — лучшее доказательство зыбкости планов, которые строятся на людях.

Торн слушал, не скрывая ошеломленности. Гангстер совершил предательство… Кого он предал?.. Боулза… Значит, заговор был задуман…

— Пора тебе понять, Дэви, — продолжал Боулз, — что наше время истекает. Я имею в виду историческое время. А все потому, что управление этим временем мы выпустили из рук. Выпустили давно. Теперь враги нашего общества, наших традиций, наших свобод готовы схватить нас за горло. Историю делают люди. Энергичные, решительные, чувствующие ответственность за будущее своих детей. К счастью, в нашей стране такие люди еще остались. Их немного, но у них хватит и смелости и оружия, чтобы внести по рядок в ход истории… Скажи мне, ты способен отказаться от своего благополучия, от своего права быть более богатым, более могущественным, чем другие — менее одаренные и менее предприимчивые люди? Может быть, и ты, как миллионы других олухов, уже примирился с тем, что лишишься своих возможностей подняться над остальными, своих доходов, жилищ, машин? Неужели и тебе безразлично, как будут жить твои дети, которых, я надеюсь, Сю народит?

— Я не думал, что такие вопросы могут возникнуть, — испуганно прошептал Торн.

— Возникли, Дэви, возникли! И отвечать на них нужно немедля! И эту нашу вторую Землю заполнила никому не нужная двуногая мошкара. Каждая ничтожная тварь требует своего места под солнцем, требует пищи, требует, требует, требует… Колонизация планет идет черепашьими шагами и не может решить проблемы жизнеустройства этой размножающейся черни. Какой же выход?.. Не бойся логических выводов, Дэви! Никогда не бойся, какими бы страшными они ни показались. Нужно уничтожить лишних — сразу, одним ударом!

Впервые за время их знакомства сухое бледное лицо генерала покрылось красными пятнами. Он смотрел на Торна круглыми серыми глазами и требовательно ждал ответа. От него исходила такая сила убежденности, что Торн даже не пытался разобраться в той сумятице мыслей, которую вызвало все услышанное. Он уже поверил в политическую мудрость и дальнозоркость Боулза, поверил в страшную опасность, нависшую над ним, его собственностью, его свободой. И еще он понял, что война близка.

— Но ведь… — робко попытался он выразить свои сомнения, — война принесет гибель и нам… То, что мы знаем…

— Ничего ты не знаешь, Дэви! — оборвал его Боулз. — Как и когда она начнется, тебе лучше не знать. Я открыл тебе глаза только для того, чтобы ты осознал, как необходимы нам не мэшин-мены с разными умными блоками, а солдаты. Солдаты, Дэви! Пусть будут глупыми, как барабанные палки, но безотказными и точными исполнителями. Как угодно, но ты их должен сделать!

— Хорошо, генерал, сделаю… Сколько у меня времени?

— Вот это слышать приятней, — повеселел Боулз. — Времени? Немного, Дэви, немного… Чем скорей справишься, тем лучше.

Особенно внимательно вглядывались Лайт и Милз в голограмму Торна. С мозгом Боулза они были хорошо знакомы и ничего неожиданного увидеть не надеялись. А к Торну датчик попал сравнительно недавно, и его информация могла принести кое-что новое.

— Индекс интеллекта у Дэви по-прежнему высокий, — отметил Лайт. — Способности мыслить разумно он не потерял.

— Мы договорились, — напомнила Минерва, — считать разумным только такой ход мыслей и такие суждения, которые объективно отражают действительность и направлены на благо людей.

— Не обманываем ли мы самих себя таким ограничением? Это очень успокоительно — считать всех злодеев дураками.

— Такой вывод был бы ошибочным, а корень ошибки в неточном употреблении слов, — спокойно по правила Минерва. — Интеллект как система, генерирующая мысли, сам по себе нейтрален. Он может служить добру и злу. Поэтому у ступеней Инта нет никакого знака — ни минуса, ни плюса. Эгоист, ради своих интересов причиняющий зло другим людям, мо жет обладать отличной памятью, может находить оптимальные решения трудных задач, может искусно пользоваться словами для обмана своих мнимых или действительных противников. Даже закоренелый преступник может быть талантливым. Но разумными его мысли и поведение назвать нельзя. Нет, к доктору