Находились и другие — считавшие четырехчасовую рабочую неделю чрезмерно тяжелой и призывавшие сократить ее до двух часов. Они утверждали, что существующая норма труда непосильна и вконец изматывает организм человека. Сторонники такой реформы тоже апеллировали к молодежи и находили желающих подраться. Еще лучше вооруженные шайки избивали своих противников, а заодно также громили ДМ и роботов. Силы законности и порядка обращались с этими бунтарями более гуманно. Им давали достаточно времени, чтобы израсходовать накопившуюся энергию, и лишь потом успокаивали «газом умиротворения», не вызывавшим рвоты, но состояние идиотизма сохранявшим.

Эйб увидел на экране и чудаков, не принимавших участия в дискуссиях о длительности рабочего времени. Они по-своему решали сложную проблему. Побуждаемые неразгаданными импульсами, они по многу часов трудились дома — разбирали на составные части всю мебель и электронную аппаратуру, колдовали над их обломками и собирали по собственным схемам. Сделанные таким образом вещи оказывались гораздо хуже прежних, но почему-то их создателей переполняло чувство удовлетворения.

Некоторые додумались ломать даже стены комнат и потом наново их восстанавливать. И так изо дня в день — утром ломали, к вечеру воздвигали. Для обслуживания таких трудолюбцев была создана сеть магазинов, торговавших орудиями быстрейшего сокрушения любой конструкции. Их рекламный девиз был лаконичным: «Ломай на здоровье!»

После этой передачи Эйб зажал Зюдера в тиски труднейших вопросов.

— Чем объяснить поведение людей в дни труда? — спрашивал Эйб. — Почему они стремятся к рабочим местам, хотя знают, что автоматы все сделают гораздо лучше и дешевле, чем они?

— Иначе они не получали бы заработной платы и не могли бы покупать то, что им нужно, — не совсем уверенно ответил Зюдер.

— Не могу с этим согласиться. То, что люди получают в такие дни, мало чем отличается от обычных пособий. Они ведь почти ничего не производят. Их изделия тут же ломают. Для чего этот взаимный обман?

— Нам нужна работа, Эйб, — не находя более убедительных аргументов, сказал Зюдер. — Нужна не только чтобы получать деньги. Мы не можем жить без работы.

— Почему?

— Не знаю, Эйб, — признался Зюдер. — Видимо, такова наша природа.

— Если такова ваша природа, зачем же вы создали столько средств, лишивших вас работы?

— Не знаю, Эйб… Это получилось как-то само собой… Никто не представлял себе, что все так обернется…

— Я видел, как ломают только для того, чтобы восстановить и снова сломать. Помогите мне найти хоть один разумный штрих в этой картине безумия.

— Не могу, Эйб. Ты теперь образованней меня, может быть, ты и найдешь.

— Нет, и я не могу. Не могу понять и не могу примириться. Для меня ясно, что все мы — и ДМ, и мэшин-мены, — лишая людей работы, причиняем им зло, и, следовательно, наша деятельность неразумна. Ничего другого нам не остается, как прекратить ее.

— Что ты! — испугался Зюдер. — Мы ведь уже говорили на эту тему. В первую очередь ты причинишь вред мне.

— Это будет меньшее зло. С тех пор как вы открыли мне новые источники информации, я понял, что принцип, определяющий поведение мэшин-менов, несовершенен. Мы не можем всегда и всем приносить только пользу. Вы были правы, когда утверждали, что взаимоотношения людей в обществе очень сложны. Одно и то же действие может стать добром для одних и злом для других. В истории человечества я не нашел ни одного события, которое пошло бы на пользу всем без исключения. Всегда кто-то радовался, а кто-то страдал. Зло неизбежно. Нужно только разумно выбирать то, которое заденет наименьшее количество людей.

— Но своим бездействием или самоуничтожением вы никакого добра большинству не принесете. Наоборот! Ему станет еще хуже.

— Докажите. Та информация, которой я располагаю, не дает мне оснований для такого вывода.

Окончательно растерявшись, Зюдер молча искал нужные слова. Эйб его не торопил.

— Я попытаюсь связать тебя еще с одним источником информации, — сказал Зюдер. — Надеюсь, ты поймешь, что твои выводы ошибочны.

— Хорошо, я отложу свое решение.

***

Милз был встревожен сообщением Зюдера и, посоветовавшись с Лайтом, предложил привезти Эйба в лабораторию.

Сделать это было непросто. Супермими находились на особом режиме. Хотя никто не запрещал им отлучаться из лаборатории и никаких запретов, кроме заложенных при их рождении, они не признавали, но так уж была рассчитана программа их работы, что желание «прогуляться» у них не могло даже возникнуть.

Дополнительная трудность заключалась в том, что никто вне узкого круга лиц не знал и не должен был знать об использовании в лабораториях корпорации, труда мэшин-менов. Разоблачение такого нарушения закона вызвало бы громкий скандал.

Милз подсказал Зюдеру убедительный довод для того, чтобы получить официальное разрешение на поездку к Лайту.

Зюдер сказал Торну, что появилась настоятельная необходимость познакомить одного из мэшин-менов с работами доктора Лайта.

— Хотя Гарри ничего о своих успехах не сообщает, — говорил Зюдер, — но, судя по всему, он добился многого.

— Это не новость, — перебил Торн. — Но он ни с кем делиться не желает.

— Если наш Эйб побывает в лаборатории, он раз берется во всем без подсказок и мы получим ценнейшую информацию.

Торн не забывал о витагене, иногда справлялся у Лайта, как идут дела, но ничего существенного не узнавал. Предложение Зюдера представилось ему соблазнительным.

— Ты думаешь, что тебе удастся туда проникнуть?

— Уверен. У меня с Бобби сохранились дружеские отношения, и он не откажет мне в экскурсии по лаборатории. А Эйба я выдам за обычного мими-секретаря.

— У тебя, Арт, появились интересные мысли и хорошая хватка, — одобрительно сказал Торн. — Попытайся. Но все, что там раскопаешь, передашь мне лично! И больше никому.

Прежде всего Эйба познакомили с Диком. Эйб был гораздо совершенней своего прародителя, но зато Дик, изучив голограммы тысяч людей, располагал такими сведениями об их душевной жизни, о которых его потомок и не подозревал. Им было о чем поговорить, и никто им не мешал.