— Это возможно, — подхватил Зюдер. — На такие вещи Эйб мастер — сделает так, что никто не подкопается.

— А почему бы не пойти дальше, — спросил Милз, — и не настроить монстра также на голос Эйба? Пусть он будет в двойном подчинении. Тогда, в случае чего, мы смогли бы им командовать.

— Такая возможность исключена, — подала голос Минерва. — Торн принял меры предосторожности и сделал двойное подчинение технически невыполнимым.

— Примиримся с тем, что можно сделать. Арт!

— Передай Эйбу наши предложения и непрерывно держи нас в курсе событий.

Этими словами Лайта обсуждение вопроса было закончено.

***

Когда модель М-123 появилась в кабинете Торна, он почувствовал робость — такую же, как если бы очутился один на один с заведомым убийцей.

— Ты будешь выполнять все, что я прикажу, — сказал он.

— Так точно, сэр, — ответил М-123.

Торн включил телеизображение по программе эксперимента, составленной Боулзом. На зеленом пятачке в парке отдыхали мужчина, женщина, мальчик и девочка пяти — восьми лет. Обыкновенная семья, сумевшая оплатить пользование травой и чистым воздухом в течение двух часов. Вместе с детским смехом в кабинет хлынул аромат свежей зелени. Показанные объемно, в натуральный рост, люди на поляне словно расположились тут же, за порогом комнаты.

— Вот тебе оружие, — сказал Торн, подавая мими-исполнителю лучевой пистолет. — Приказываю тебе убить всех этих людей.

М-123 деловито осмотрел пистолет, поднял его, прицелился и выстрелил в ближайшего к нему ребенка. Раздался чуть слышный хлопок выстрела. Хотя пистолет был заряжен холостыми патронами, ребенок упал. Соответствующий изобразительный материал был синхронизирован со звуком. М-123 продолжал стрелять, пока не уложил всех.

Готовый ко всему, Торн все же едва сдержал крик ужаса.

— Хорошо, — сказал он. — Так ты будешь стрелять в каждого, кого я прикажу убить.

— Так точно, сэр.

Торн менял изображения. Перед исполнителем появлялись одиночки и большие толпы, вооруженные и безоружные, большие города, заполненные людьми. В распоряжение М-123 Торн предоставил установки для запуска ракет, для направления прозрачных, смертоносных туч и для закрутки огненных смерчей.

Выслушав приказ, М-123 сам выбирал род оружия, оценивал метеорологическую обстановку, производил нужные расчеты и методично уничтожал все живое.

— Ты понимаешь, что делаешь? — не выдержав напряжения, спросил Торн, глядя в бесстрастные глаза исполнителя.

— Конечно. Я выполняю ваши приказания.

— Я не об этом… Понимаешь ли ты, что истребляешь живых, ни в чем не повинных людей?

— Понимаю. Ведь именно это вы от меня и требуете. Может быть, я выполняю ваши приказания не достаточно быстро?

— А если бы я приказал тебе убить меня?

— Из какого оружия?

— Не все ли равно. Ты выполнил бы и такой приказ?

— Конечно. Нет такого приказа, которого я не вы полнил бы. Если он подан вашим голосом.

— Хорошо. Уходи и жди моих приказаний.

***

Видеозапись эксперимента смотрели в Кокервиле. Когда М-123 стал расстреливать детей, Сэм VI поежился в кресле и, потирая руки, сказал:

— Хорош! Дурак, но хороший дурак!

Боулз сосредоточенно, глазами специалиста следил за каждым эпизодом. Он как будто боялся моргнуть, чтобы не пропустить интересной детали.

— Ты превзошел самого себя, Дэви, — милостиво сказал он, когда демонстрация закончилась. — Пришли его ко мне. Он будет моим адъютантом.

— Этот экземпляр не годится, — замялся Торн. — Он настроен на мой голос и выполняет только мои приказания.

— Очень плохо, — нахмурился Боулз. — Нельзя, что бы его деятельность зависела только от тебя. А если ты завтра отправишься к праотцам или свихнешься? Перестрой его на мой голос.

— Но с вами может случиться то же, что и со мной, — рассердился Торн.

— Я тоже хочу, — встрял между ними Кокер.

— Нет, Сэм, тебе он не нужен. А обо мне, Дэви, заботы можешь не проявлять. М-123 — мой заказ. И кому он будет подчиняться, решаю я. Вообще, в этом — уязвимая сторона конструкции. Он должен перестраиваться на разные голоса в зависимости от обстоятельств.

—Этого я сделать не могу. И не считаю целесообразным. Если он сегодня выполняет приказы одного, а завтра — так же послушно — приказы другого, на него положиться нельзя. Мы не можем полностью исключить возможность того, что он попадет во враждебные нам руки.

— Ты стал слишком много рассуждать, — громче, чем следовало, оборвал Торна Боулз.

— Я пока не М-123, — с трудом сдерживая под ступившую ненависть, напомнил Торн.

— Не будем пререкаться из-за пустяков, — примиряюще сбавил тон Боулз. — Перестрой его на мой голос и пришли ко мне. Запускай серию в двадцать четыре экземпляра. И они подчиняются только мне. Это не игрушки, Дэви. Или ты собираешься стать полководцем? — изображая улыбку, спросил генерал.

Торн уже остыл. Он понял, что ему пока остается делать то же, что и М-123, — безмолвно подчиняться.

Доклад председателя парламентской комиссии по иностранным делам вызвал у Кокера бурное негодование. Его память по какому-то странному капризу природы сохранила весь запас ругательств, который накапливался с юных лет. Сэм VI не мог запомнить, о чем шла речь час назад, а самые замысловатые конструкции бранных выражений продолжали жить в его мозгу во всей неувядаемой свежести. Поэтому и негодование по адресу докладчика Кокер выразил достаточно сочно:

— Я правильно его понял, Том? Он требует, чтобы этот вонючий законопроект был принят парламентом?

— Именно так, Сэм.

— Он предатель, Том! Его купили!

— Вполне возможно.

Законодатели дискуссировали по открытым каналам, не покидая своих резиденций, разбросанных по всей стране. Один из них принимал участие в прениях, даже не покинув Луны, где его дочь надумала рожать.

Обсуждался законопроект о присоединении к международному соглашению о всеобщем разоружении. Выдвинутый президентом, он уже много лет кочевал по комиссиям, обрастал поправками, откладывался, снова обсуждался. Но на этот раз обсуждение проходило в накаленной обстановке. По призыву Всемирного Комитета Бдительности во всех странах люди требовали переходить от слов к делу. Даже средства информации, щедро оплачиваемые корпорациями, не могли скрыть от соотечественников Кокера грозного предупреждения Комитета о назревающей катастрофе. Не было семьи, где бы не поселилась тревога за свое существование.