Последняя мысль очень не понравилась Хантеру. Он был почти уверен, что у краснокожих не было времени всерьез заняться пленницей, но, чтобы изнасиловать и избить женщину, много его и не требуется. Хуже всего, если Фиалковые Глаза попала в руки индейцев пауни. Именно так оно и было, судя по тому, в каком направлении двигалась группа. Никто не издевался над пленниками так изощренно и с таким удовольствием, как это воинственное племя.

Пожалуй, угрюмо думал Хантер, с надеждой на лучшее стоит распроститься.

Спешившись и бросив поводья на ближайший куст, он еще раз проверил оружие. Лошадь, привыкшая ко всему, стояла в полной неподвижности. Хантер разулся, спрятал обувь и носки в мешок и скользнул в кустарник, согнувшись в три погибели. Похитители были очень близко — ярдах в тридцати, не больше.

До сих пор ему не удалось посмотреть на них и удостовериться, что Фиалковые Глаза все еще с ними, но это было именно так, раз ему не попалось по дороге ее бездыханное тело. Кроме того, следы одной из лошадей были глубже, словно животное несло на себе добавочный груз. Не след, а визитная карточка того, кем придется заняться вплотную, подумал Хантер и нехорошо улыбнулся. Он чувствовал себя точь-в-точь как в прежние времена, огибая лагерь индейцев, чтобы подкрасться со стороны, с которой его меньше всего ждали. Удивить — значит наполовину победить.

В лагере их было пятеро (шестой, должно быть, притаился где-то в кустах). У двоих были револьверы. На это Хантер совсем не рассчитывал. Огнестрельное оружие могло серьезно осложнить дело. Он продолжал двигаться вперед, очень медленно и совершенно бесшумно, нащупывая голыми ногами каждую сухую веточку и аккуратно ее минуя. Он заставил себя дышать размеренно и тихо.

Коснувшись большим пальцем ноги холодного бока валуна, Хантер отвел ветви, переступил через камень и осторожно их отпустил. Листвы было не так много, как хотелось бы: зимние ветры основательно ее поубавили. Это означало, что его проще заметить сейчас и легче будет выследить потом, когда Фиалковые Глаза будет в его руках. Если, конечно, она до сих пор жива. Хантер упрямо закусил губу. Все его чувства были обострены до почти болезненной степени, стук сердца неприятно отдавался в ушах.

Сняв винтовку с плеча, он опустился на землю и прополз вперед еще немного. Затаившись позади самого густого куста, он вынул из-за пазухи бинокль, приспособил его на камне и всмотрелся вперед — туда, где был лагерь индейцев. Пальцы его внезапно задрожали. Отдышавшись и успокоившись, Хантер еще раз обвел лагерь взглядом.

Да, он не ошибся, это были пауни.

Кошмарный сон, внезапно воплотившийся в жизнь.

Судя по сваленным в кучу трофеям, они возвращались из удачного набега. Сам того не желая, Хантер прикрыл глаза, позволив памяти нарисовать удивительно живую картину, где слились воедино удушливая жара, мучительная боль, раскрашенные лица и мольбы о быстрой смерти… Мольбы, которые равнодушный Бог оставлял без ответа.

По коже головы ползли мурашки, заставляя волосы приподниматься у корней. До боли сжав зубы, Хантер заставил отвратительную картину съежиться и померкнуть. Рука, которой он бессознательно отер ледяной лоб, была мокрой от пота. Постепенно ему удалось взять себя в руки и сосредоточиться.

Все пятеро индейцев были довольно пьяны (очень кстати!). Но Хантеру не удалось обнаружить никаких следов его подопечной. Неужели они все-таки убили ее, просто в пылу погони он прозевал ее тело? Сердце застучало так громко, что он невольно окинул пауни опасливым взглядом. И наконец увидел. Фиалковые Глаза была привязана к молодому дереву в стороне от кружка похитителей. Он не заметил ее сразу потому, что на фоне ствола виднелись только маленькие кисти рук, скрученные вместе. Несмотря на то, что руки были вывернуты за спину и должны были сильно болеть, Фиалковые Глаза шевелила пальцами, пытаясь справиться с путами.

Умница, подумал Хантер с мрачным одобрением.

Поразмыслив, он пришел к выводу, что снимет двоих индейцев без особого труда. Водя биноклем справа налево и обратно, чтобы получше оценить обстановку, он вдруг опустил его и нахмурился.

Оказывается, Фиалковые Глаза была не единственным живым трофеем пауни.

Сэйбл была напугана, глубоко несчастна и едва удерживала истерический крик, боясь, что прекратит его только после выстрела в упор. Без верхней одежды ее трясло от холода, дрожь отдавалась болезненным эхом в разбитой голове. Пальцы ног совсем окоченели в мокрых ботинках, а руки… руки лишь чудом не выскочили из сочленений — так безжалостно они были скручены позади ствола. Хорошо хоть, рана перестала кровоточить, и теплая влага не ползла больше вниз по шее и спине.

Она сидела в очень неудобной позе, но вынуждена была еще плотнее сжиматься в комок и подтягивать колени к подбородку, чтобы хоть немного ослабить давление на руки. Стараясь не привлекать внимания похитителей, она двигала руками вверх-вниз вдоль грубой коры, в надежде на то, что кожаный ремень станет податливее. От голода и усталости в глазах все чаще мутилось.

Индейцы сидели вокруг небольшого костра, достаточно близко, чтобы до нее доносилась вонь прогорклого жира, покрывавшего их тела. Они передавали по кругу бутылку виски и некую темную субстанцию — еду, как предположила Сэйбл с отвращением. Время от времени они бросали на нее взгляды, не предвещавшие ничего хорошего.

Несколько часов назад она очнулась на довольно костлявой лошадиной спине. Вокруг скакали краснокожие в разномастной одежде, очевидно, снятой с убитых кавалеристов: на одном были офицерские брюки, на другом — верхняя часть формы рядового и головной убор со следами крови, и так далее. На поясе у ее похитителя висел в пугающей близости к ней рыжий скальп. Сэйбл и не знала, что может испытывать такую ненависть.

Она не позволяла себе размышлять о том, каковы у индейцев намерения относительно нее. Чтобы понять, каковы они в самых общих чертах, достаточно было посмотреть на юного кавалериста, подвешенного на низкой ветви за скрученные запястья. Он был обнажен до пояса, белокурая голова бессильно свешивалась на грудь, колени подогнутых ног касались верхушек сухой травы. Все видимое пространство его кожи было покрыто кровоточащими резаными ранами и глубокими ожогами.

Несколько раз в течение последнего часа то один, то другой индеец поднимался, хватал головню и шел проверять, жив ли еще белокурый пленник. Несмотря на отвращение, Сэйбл каждый раз не могла отвести взгляда. Головня прижималась к телу кавалериста, тот дергался назад, вызывая бурную радость краснокожих. Ни разу он не издал возгласа боли. В полумраке Сэйбл не сразу разглядела атласную полосу на форменных брюках пленника. Итак, это офицер, подумала она, восхищаясь столь явным, хотя и бесполезным мужеством. В последний раз ему даже удалось подняться на ноги. Дикарь, только что отдернувший головню, был ниже своей жертвы на целую голову. Он и не подумал отскочить, считая молодого офицера совершенно беспомощным, и поплатился за самоуверенность, получив сильный удар коленом в живот. Впрочем, на это ушли последние силы пленника. Он повис на руках и уже не почувствовал удара в лицо, которым его наградил рассерженный индеец.

Сэйбл не испытала жалости, только страх. Когда с офицером будет покончено, они примутся за нее.

«Мне страшно, Господи, мне страшно! Я знаю, ты есть, так помоги же мне! Пошли кого-нибудь освободить меня!»

Но кто мог помочь ей в этой глуши? Конечно, индейцы не упустили возможность атаковать лагерь, где, ни о чем не подозревая, мирно беседовали у костра Мак-Кракен и Быстрая Стрела. Возможно, те лежали сейчас мертвые или умирающие — и все из-за ее глупой беспечности!

Борясь с чувством безнадежности, Сэйбл сосредоточилась на своих путах. Страшнее всего было впасть в отчаяние, в слепую панику, и полностью утратить рассудок.

Раз ей не на кого рассчитывать, нужно бороться до конца. Любой ценой нужно оказаться на свободе! Что, если Маленький Ястреб лежит у потухшего костра, привлекая своим плачем окрестных хищников? Что, если кто-нибудь уже крадется к нему сквозь кустарник? Подобные мысли заставили Сэйбл с новым пылом заработать руками. Единственной наградой за ее труды были боль от впившихся ремней и кровь, смочившая ладони.