Мейтланд вернулся к бумажкам на столе. По всему было видно, что мозг его напряженно работает. Вот он поднял ручку, нарисовал какие-то каракули и отбросил ее с видом человека, который все еще пребывает в сомнении.

Тишина висела густая, давящая, затрудняющая дыхание. Вопреки браваде Хантера, каждый из собравшихся сознавал, что слово коменданта — закон в далеком, отделенном от мира форте.

Наконец Сэйбл не выдержала напряжения. Она поднялась и подошла к столу Мейтланда, который поднял на нее вопросительный взгляд.

— Вашу жену не вернуть, полковник, — сказала она так мягко и печально, что плечи коменданта поникли. — Не вернуть и мою мать. Мне очень жаль вас, но, даже если пролить кровь каждого индейца сиу на Западе, это не заставит их воскреснуть.

Ощущение взгляда на плечах было таким сильным, что Сэйбл медленно, неохотно обернулась. И посмотрела прямо в лицо отцу — в измученное, усталое лицо, на котором застарелая боль выгравировала глубокие морщины.

Во взгляде полковника Кавано не было упрека, но почему-то она вспомнила день, когда склонялась над телом Хантера, уверенная, что больше не увидит его живым. Она вспомнила испепеляющую жажду мести, которую испытывала тогда, и в этот момент впервые до конца поняла состояние человека, потерявшего любимую жену. Сердце ее рванулось навстречу тем, кого она до сих пор считала бездушными, черствыми эгоистами.

Она разом утратила все свои справедливые доводы.

Комендант Мейтланд тяжело поднялся и прошел к окну, механически наматывая на палец испятнанную желтую ленту, в которой Сэйбл узнала завязку своего чепца. В этом чепце она очень давно — целую жизнь назад — покинула дом отца с Маленьким Ястребом на руках. После продолжительного нелегкого молчания Мейтланд повернулся, поймал едва заметный кивок Кавано и пожал плечами.

— Что ж, — угрюмо произнес он, бросая обрывок ленты на стол и подчеркнуто медленно разрывая рапорт пополам, — ваша взяла, Мак-Кракен. Можете быть свободны.

Хантер и Сэйбл первыми покинули кабинет коменданта. Как только они оказались наедине в его просторной приемной, Хантер схватил ее в объятия и поцеловал долгим поцелуем истосковавшегося в разлуке человека.

— Я мечтал об этом с той самой минуты, как увидел тебя в проклятом платье с низким вырезом, — признался он, неохотно отпуская ее.

Сэйбл улыбнулась, провела кончиками пальцев по его губам, шраму на щеке, слегка влажным волосам.

— Ты был великолепен, когда бросался на полковника Мейтланда разъяренным зверем. Я только того и ждала, что ты растерзаешь его в клочья. Ладно-ладно, не хмурься, я знала, что ты так или иначе поможешь нам выпутаться.

Дверь в кабинет начала открываться, заставив ее отступить на расстояние, предписанное приличиями. Мрачная фигура Кавано появилась на пороге. Отец и дочь обменялись неуверенными взглядами.

— Отправляйся к сестре, Сэйбл.

Та уже собралась ответить отказом, но потом в глаза ей бросилось подавленное выражение его лица. У отца был вид полководца, потерпевшего поражение в решающем сражении. Так и не сказав ни слова, она пошла к выходу.

— Я бы на вашем месте перестал обращаться с ней, как с провинившейся девчонкой, — заметил Хантер.

— Несколько минут назад вы оказались победителем, Мак-Кракен, но это не означает, что отныне ваше слово будет законом всегда и везде.

Закрывая за собой дверь приемной, Сэйбл едва заметно вздохнула и покачала головой. Она надеялась, что очередная конфронтация между мужчинами ее жизни, конфронтация личного плана, закончится подписанием мирного договора.

Между тем полковник Кавано повернулся к Хантеру и принужденно улыбнулся:

— Я хотел поблагодарить вас, Мак-Кракен, поблагодарить от души, за то, что вы помогли моей своенравной дочери остаться в живых. И вот еще что. Мы с Мейтландом решили, что вам следует знать: мы оба отнеслись к происходящему предвзято, исказили его суть… ненамеренно. И мы готовы принять на себя ответственность за все, что совершили. Разумеется, против капитана Кирквуда не будет выдвинуто никаких обвинений. Вы можете быть совершенно уверены в этом.

— Я верю вам, Ричард, — ответил Хантер, смягчаясь, — и сдержу обещание не обращаться ни в газеты, ни в вышестоящие органы.

Он пошел к двери, но обернулся, услышав за спиной неуверенный оклик: «Хантер…»

— Сэйбл — зеница моего ока, Ричард, — сказал он, не опасаясь, что это прозвучит напыщенно.

Сэйбл лежала без сна, глядя в полумрак своей новой спальни. Ветер пошевеливал приоткрытые гардины, заставляя прихотливо менять форму пятна лунного света на ковре.

Тем не менее ей было душно, она ворочалась с боку на бок на мягкой перине, пока не сбросила на пол роскошное тканое одеяло. Опершись на локоть, она долго, сама того не замечая, смотрела на кучку пепла, оставшуюся от того, что было запиской Черного Волка.

Незадолго до начала комендантского часа она шла по направлению к дому, который занимала семья Кавано, как вдруг дорогу заступила индианка, увешанная плетеными корзинками всех размеров и форм, и начала предлагать свой товар. Само ее присутствие в стенах форта означало существенное смягчение режима. Сэйбл скоро сообразила, что назойливость торговки вызвана вовсе не желанием заработать несколько медных монет. Она подыграла женщине, купив одну из корзин, и вместе с покупкой получила кусок коры с нацарапанным рисунком — записку. На самом дне корзины лежал золотой слиток, который некогда украшал ухо Черного Волка. Пока Сэйбл украдкой рассматривала его, индианка успела выскользнуть в закрывающиеся ворота.

Теперь будущее Лэйн было ясным как день.

Однако сон не приходил, и Сэйбл продолжала беспокойно метаться по кровати. Она не обманывалась насчет причины своей бессонницы: Хантер делил жилье с Дугалом Фрейзером и был в этот момент далеко от нее. Она скучала по нему. Ей недоставало его объятий, занятий любовью перед сном, возможности после этого положить голову ему на плечо, а руку — на грудь. Тепло его тела и негромкий звук дыхания с некоторых пор стали необходимыми условиями крепкого сна.

Она снова укрылась одеялом и постепенно начала дремать, когда на лицо упала тень. Кто-то был в спальне! Испуганный возглас Сэйбл заглушила ладонь, зажавшая рот. Она забарахталась, стараясь оцарапать незваного гостя.

— Что ты делаешь? — послышался шепот Хантера. — Убери когти сейчас же!

Она перестала размахивать скрюченными пальцами и была отпущена на свободу. Перина прогнулась на краю кровати: Хантер прилег рядом.

— Что это на тебя нашло? — прошипел он, потирая царапины на руке.

— Как будто непонятно! Разве можно так пугать беззащитную женщину?

— Беззащитную? — буркнул Хантер, привлекая ее к себе. — Да у тебя когти, как у пантеры!

— Так тебе и надо…

Дальнейшее было заглушено поцелуем. Хотя Сэйбл нетерпеливо прильнула к нему и ответила на поцелуй со всем присущим ей пылом, Хантер чувствовал себя совсем не так непринужденно, как раньше. Он желал ее даже более страстно теперь, когда она была почти недосягаема при свете дня, но готов был признать ошибкой появление в ее спальне под покровом ночи.

Он и полковник Кавано без слов поняли друг друга во время разговора в приемной. Оба признали необходимость защитить если не репутацию Сэйбл, то хотя бы то, что от нее осталось. Именно поэтому Хантер старался избегать ее днем. Но сердце его рвалось к ней, память живо рисовала их общее прошлое и то, каким чистым, каким счастливым он был, любя ее.

— Сегодня вечером, во время званого ужина, ты была так хороша, что мне хотелось ни много ни мало прикончить каждого, кто к тебе приближался. Тем более что самому мне это было запрещено.

— Я знаю. Отец настолько наивен, что все еще надеется спасти мою репутацию. Репутация! Скоро я возненавижу это слово!

— Возможно, он не так уж и наивен. Мужчины кружились вокруг тебя, как мошкара вокруг свечи.

Он несколько преувеличил, сказав, что ему было запрещено приближаться к Сэйбл. Договоренность была негласной, но, даже если бы он и попытался ее нарушить, это попросту не удалось бы. Офицеры собрались вокруг нее тесным кружком, и все, что осталось на долю Хантера, это наблюдать за их суетой с другой стороны бальной залы. Сэйбл выглядела совсем иначе в элегантном вечернем платье, с волосами, уложенными в высокую затейливую прическу, с бриллиантовыми подвесками в ушах, вспыхивающими при каждом повороте головы, как крохотные звезды. Она была такой прекрасной и далекой, что сердце обливалось кровью.