– Ну а Зарницкий большой мастер составлять бумаги. Это я знаю.
– Как это составлять? Вы что, не верите?..
Русачев поднял трубку:
– Зарницкий, зайди-ка ко мне.
Вскоре в кабинет вошел Зарницкий.
– Вот тут Канашов берет под сомнение твое расследование… Изложи факты, пусть убедится.
– Товарищ полковник, да тут и без всяких докладов ясно. Минометный расчет не был подготовлен для такого ответственного занятия. Кроме того, в действиях отдельных командиров проявилась анархия. Шаронов рассказал мне, что лейтенанту Миронову стихийно пришла в голову мысль испробовать новый, ускоренный способ подготовки данных для стрельбы. Этот способ не проверялся никем. Надеюсь, и сам Канашов не будет отрицать этого…
– Разрешите доложить! – нетерпеливо перебил Канашов.
– Подождите, товарищ подполковник. Вам ясно, что изложил здесь начальник штаба?
– Ясно, товарищ полковник, но непонятно…
– Что же?
– Какой же он начальник штаба?
– Что? Молчать! Я запрещаю вам обсуждать действия Зарницкого. Вы забываетесь, подполковник. Кто из нас здесь старший? Пока что я командую дивизией…
– Чернильная душа вы, Зарницкий, а не начальник штаба!.. За весь год ни разу не были в полку… И о боевой подготовке частей судите только по бумагам да телефонным звонкам.
– Молчать! Прекратите немедленно…
Покрасневший, взбешенный Русачев выскочил из-за стола и почти вплотную подошел к Канашову. Зарницкий, до этого насмешливо улыбавшийся, испуганно взглянул на комдива.
Но лицо Канашова было спокойным. Он только расправил широкие плечи и подался вперед всем своим крепко сбитым туловищем.
Русачев резко отступил назад, губы его подрагивали.
– Вы, подполковник, не дорожите честью полка, которым вам доверили командовать, вы не выполняете мои приказы, вы оскорбляете моего начальника штаба… Я объявляю вам о неполном служебном соответствии. И буду ходатайствовать перед наркомом обороны об отстранении вас от занимаемой должности. Да и с семейными вашими делами надо разобраться как следует. Не к лицу так вести себя коммунисту в быту… Идите… Вы свободны.
3
После прошедшего вчера партийного бюро полка Шаронов ходил весь день подавленный и расстроенный. «Везешь на себе, как вол, всю партийную работу, и тебя же ругают. И Канашов еще напирает…»
Несколько раз он намеревался зайти к командиру полка для разговора и каждый раз отговаривал себя. Но затем подавил чувство обиды и зашел.
– Здравствуй, Михаил Алексеевич. Хочу с тобой посоветоваться…
– Присаживайся, – сказал ему Канашов.
– Вот вчера на бюро ты упрекал меня – Чепрака копирую, единоличник в партийной работе…
– Конечно, единоличник.
– А на кого, разреши спросить тебя, мне сейчас в бюро нашем опираться? Парторг без году неделя как прибыл, большинство членов бюро в командировках, на заданиях и учениях… Один я как перст.
– Помнишь, на отчетно-выборном собрании за что коммунисты критиковали прежнего парторга?
– Собрание без критики – что борщ без соли, – усмехнулся замполит. – Мало указать, что плохо, а вот как сделать, чтобы хорошо было…
– Вот тебе соль: больше людям доверять надо, не нарушать принципа коллективности в работе бюро. А ты единоначальствовать в партийных делах начал. Сейчас для тебя главное – надо Ларионову помочь быстрее в дела наши полковые вникнуть.
– Да это-то так… Но и Ларионов какой-то, я тебе скажу, странный… Журналист… Вот его и тянет на острую тему. Ему бы с партийным хозяйством начать знакомиться, а он в дело с Мироновым встрял. Весь день потерял в батальоне, когда и без него разобрались. Чудак. Думает, все так просто… Поехал, поговорил и сразу скоропалительный вывод: Аржанцева обвинил, как коммуниста, ротную комсомольскую организацию тоже и Миронова заодно. А сегодня на практические занятия собрался к Горобцу. Пришлось подсказать, чтобы занялся своими партийными делами.
– Зря, Федор Федорович, зря удержал ты его.
– Это почему же?
– Да потому. Даже хорошо, что так. Пусть с коммунистами знакомится не по карточкам учета, а по их службе. Там виднее, кто из себя что представляет. Скорее узнает людей, ясней поймет полковые наши болезни.
Канашов закурил и задумался.
– Скажи ему, пусть семью привозит, – посоветовал он.
– А с квартирой как же?
– Две комнаты у Русачева только что добился…
Шаронов решил, что сейчас наступил самый подходящий момент поговорить о семейных делах и самого Канашова.
– Я давно хочу спросить, Михаил Алексеевич, что у тебя с семьей?
Канашов поднял голову и, глядя в упор на Шаронова, поморщился. Вопрос этот застал его врасплох, тем более что он сам еще не решил, как разрубить ему этот сложный семейный узел, а потому ответил неопределенно:
– А все так же, Федор Федорович…
Тогда Шаронов, не любивший говорить с людьми обиняками, спросил прямо:
– Скажи, это правда, что ты собираешься разводиться?
Канашов рассердился:
– К чему эти допросы? Что у тебя, нет материала для очередного политдонесения? Тогда пиши. Правда… собираюсь.
Вскочив со стула, он швырнул папку с бумагами на стол, лицо его побагровело.
– Ты, милок, сначала в своих делах разберись! Одно ЧП за другим валится на нашу голову… А ты в мои дела вмешиваешься. Здесь-то я как-нибудь сам разберусь.
И потом, вдруг вспомнив о чем-то, стал быстро рыться в бумагах.
– На! – Он подал Шаронову предписание, где говорилось, что замполит направляется учиться на курсы усовершенствования политработников. – Я рад, что ты едешь учиться, – мягко сказал Канашов, и глаза его засветились добрым светом, – я верю, из тебя выйдет хороший политработник, Федор Федорович… Ты трудолюбив, честен, хотя и бываешь излишне обидчив. А теперь давай поговорим по душам о моих семейных делах…
Глава одиннадцатая
1
Русачев сидел мрачный в своем кабинете и барабанил по столу пальцами. Невольно всплывал неприятный разговор с Канашовым. В голове теснились противоречивые мысли. Большинство фактов были сомнительными, а то и просто голословными. Но все же это были мелкие семейные пустячки.
Командир дивизии еще раз перечитал терпеливо все докладные и велел вызвать к нему на беседу Валерию Кузьминичну.
Вскоре она явилась, разодетая, накрашенная, с кокетливой улыбкой, и протянула ему руку в перчатке.
Русачев знал, что Канашов, оставив квартиру, ушел с дочерью от нее окончательно. И на другой же день после этого Валерия Кузьминична справляла новоселье в кругу близких ей знакомых. Но он еще сомневался. Неужели эта женщина, обивавшая пороги командования и политотдела, молящая вернуть ей мужа, на самом деле была рада его уходу. Неужели все это не более как красивая игра ради каких-то своих личных целей?
Валерия Кузьминична сразу уловила на лице полковника недоверие к ней и тут же полезла в карман за носовым платком. Лицо ее, уверенное и самодовольное, тут же потускнело, и по нему пробежали мрачные тени.
– Вы думаете, товарищ полковник, мне легко пережить этот разрыв? Вы ошибаетесь… Мне большим усилием воли приходится быть спокойной, а на душе кошки скребут. До сих пор не верится, как я могла жить с таким ужасным человеком. Вы смотрите на мое платье и думаете: «Все же шикарно одевал тебя муж». И тут вы ошибаетесь… Все это нажито без него и до него. Он мне не купил ни одного платья.
– Ни одного? – усомнился Русачев.
– Больше того, когда он уходил от меня, то прихватил несколько моих дорогих отрезов. Пусть берут, я проживу без них. И у меня еще будут.
– Меня интересует один вопрос.
– Пожалуйста, я слушаю вас.
– Зачем вы выходили замуж?..
Валерия Кузьминична кокетливо улыбнулась.
– По-вашему выходит, я не имела на это право? А что остается делать женщине, если ее соблазнили? Конечно, я могла бы иметь от него детей и получать алименты. Но я заблуждалась… Мне казалось, что Канашов счастлив со мной. Ради него я принесла в жертву все… А я бы, поверьте мне, могла иметь более видного мужа. Подумаешь, шишка – командир полка. Да за меня министры сватались. Один видный поэт проходу не давал. Он и сейчас еще нет-нет да и напишет мне. У него сборник стихов вышел недавно. Что ни стих: «Посвящаю В.К.». Это мне.
