С опушки леса и за высотой, где находился их взвод, затарахтели скороговоркой пулеметы.

Еж подполз к Андрею.

– Давай будем вместе… Гляди, сколько их. Только не стреляй. Подпустим маленько.

Шесть мотоциклов промчались по дороге в сторону головной походной заставы, что залегла на опушке. Когда седьмой очутился метрах в пятидесяти от Полагуты и Ежа, оба бойца одновременно выстрелили.

Мотоцикл рванулся в сторону и, подскочив, как на пружинах, свалился в кювет, поднимая тучу пыли. Андрей и Ефим видели испуганное, побагровевшее лицо солдата-водителя. Расшибся или ранен – не понять, но сколько он ни пытался, не вылез из кювета: так и остался лежать, подмятый мотоциклом.

– Гляди-ка, наши!.. – оглянувшись назад, обрадовался Андрей.

По высокой густой траве справа и слева ползли бойцы их отделения. Командир отделения Правдюк подполз вместе с пулеметчиками. Подопрыгора, тяжело дыша, неуклюже передвигал свое грузное, большое тело, то и дело вытирая рукавом пот со лба.

Правдюк дал Подопрыгоре сигнал «вперед», а сам подполз к Андрею.

– Ранило? – спросил он

Андрей кивнул головой.

– Ну, другой раз будыш умнийше. Противник огонь вэдэ, а вин, як та балерина Сэмэнова, танцуе. Я бачил, як ты всяки хвигуры выделывал, – сказал он с досадой.

– Да я и сам не знаю, зачем выскочил, – повинился Андрей. – Так, сдуру…

– А ты знай, для чего ты туточки… Тут тоби не ученье, а война. Розумиешь?

– Понял, – ответил Полагута и с досадой подумал: «Чего прицепился как репей?.. И без него тошно».

Пока Правдюк пробирал Полагуту, из леса на дорогу выехало несколько немецких автомашин с пехотой.

– От-де-ле-ни-е… – нараспев, точно на ученьях, подал команду Правдюк. – Прямо на дороге машины противника, короткими очередями – огонь!

Головная машина резко притормозила и остановилась. Из нее выпрыгнули солдаты и, пригибаясь, побежали, развертываясь в цепь.

– Отделение, – строго и резко начал опять Правдюк, – по пехоте противника!.. – Но тут же, не докончив команды, свирепым голосом заорал: – Та що вы дывитесь на них, як очумилы? Бейте их, матери вашей черт!.. Подопрыгора, не давай же им рассыпаться, дьявол их задави!

Никогда не слыхали бойцы такой команды от своего отделенного командира. Он всегда командовал предельно точно, по уставу и не позволял вольностей.

Подопрыгора не выдержал первоначального темпа стрельбы короткими очередями и дал вдруг такую продолжительную, захлебывающуюся очередь, что разом прикончил ленту. Правдюк, ругаясь, подполз к нему.

– Заило, товарищ сержант, а писля прорвалось, – пробовал оправдываться пулеметчик, вытаскивая пустую ленту и вставляя новую.

– Я вот тебе прорвусь! – погрозил Правдюк. – Стреляй короткими очередями, прицеливайся, а не поливай, як из пожарной кишки. Команду слухай!

Гитлеровцы, развернувшись в цепь, открыли частый огонь из автоматов. Приполз связной командира взвода, передал приказание: отделению оставаться на прежней огневой позиции.

Вскоре к месту, где лежал Полагута, подобрался на четвереньках лейтенант Миронов. Лицо разгоряченное, глаза блестят.

– Сержант Правдюк, – приказал он, – пошлите за патронами и гранатами к старшине роты! Видите сухое дерево? Там ротный патронный пункт. Только быстрее! Через тридцать минут контратака… Высотку с двумя березками видите?

– Вижу.

– Первая рота контратакует противника на высоте безымянной, а наш взвод поддерживает. Действуйте…

– Есть действовать, товарищ лейтенант.

Миронов обернулся и поманил Полагуту.

– Передайте команду сменить позиции на скат высоты… Видите желтое пятно?

Миронов лежа пристально наблюдал за безымянной высоткой, где находился сейчас противник, которого решил уничтожить контратакой его начальник, старший лейтенант Сизов – командир головной походной заставы. Он вспомнил, как неделю назад комбат Горобец на совещании командного состава полка выговаривал Сизову за беспомощность и несамостоятельность в работе. «Привыкли все делать с няньками…» И вот, как сейчас он, Сизов, уверенно действует. Обрушив на врага огонь, уничтожил его мотоциклистов-разведчиков и принял смелое решение перейти в контратаку и захватить высоту, с которой открывается прекрасный обзор местности. И к ней не так-то просто подойти противнику.

Миронов посмотрел в сторону опушки, где должна была сосредоточиться рота для контратаки. Там никого не было. «Где же они? Наверное, хорошо замаскировались», – подумал он.

И вдруг Миронов увидел, что к нему бежит какой-то боец. Наверно, от Сизова. Да, это был связной, но не от Сизова, а от комбата Горобца. Связной сообщил, что роте Сизова приказано отойти, взводу Миронова тоже, и чтобы больше ни одного выстрела.

– Это почему же? – удивился Миронов.

– Не могу знать, товарищ лейтенант. Комбат говорит, что Сизов за самовольную стрельбу пойдет под суд.

«Под суд? А ведь мои пулеметчики тоже вели огонь», – тревожно подумал Миронов.

– Так стреляли же в фашистов… Не в своих! – раздраженно крикнул он. – За что же под суд?

– Не могу знать, – снова повторил связной. – Приказ, говорят, такой из дивизии пришел: огня не открывать…

«Почему же комбат объявил нам, что это война? – подумал Миронов. – Зачем выдали боевые патроны, гранаты бойцам? И в нас же стреляли. Ранили Полагуту, Ягоденко. А в роте Сизова семь человек убито, шесть тяжело ранено и три легко… Неужели все это пограничная провокация?»

Взвод Миронова отходил поспешно, в беспорядке. Пулеметы разобрали на части: кто щит, кто станок, тело, бежали без оглядки, изредка падая, когда недалеко рвались мины или рядом ковыряли землю пули, будто предостерегая бегущих от опасности. И можно считать просто чудом, что взвод Миронова под таким огнем отделался только двумя легкоранеными.

Командир роты Аржанцев выходил из себя. Он ругался, грозил, суетясь на своем наблюдательном пункте. Казалось, он изобьет Миронова, когда тот явится. Так по крайней мере думали вызванные к Аржанцеву командиры взводов лейтенанты Дубров и Сорока.

Дуброву хотелось хотя бы чем-нибудь помочь Миронову. И он сказал нарочно громко, обращаясь к Сороке, чтобы слышал Аржанцев:

– Ты только погляди, под каким сильным обстрелом Миронов пробирается… и все пулеметы сохранил.

Аржанцев недовольно перебил его:

– А вам откуда это известно? Привыкли пустое болтать.

Но, увидев, что взвод Миронова действительно вынес из боя все пулеметы в целости, сердито добавил:

– Он лучше бы не пулеметы, а людей берег. Они под огнем противника бегут, точно ребятишки в войну играют.

Когда запыхавшийся и перепачканный землей Миронов предстал перед Аржанцевым и доложил, что он со своим взводом прибыл, тот гневно сказал:

– Прибывают, товарищ лейтенант, поезда на станцию… А по уставу надо докладывать: «явился». Это во-первых. А во-вторых, где ваши пуговицы на левом рукаве гимнастерки? – Миронов взглянул и удивился: оторвались сразу обе. – И в-третьих, извольте вытереть лоб… Он у вас в крови и грязи. Расшибли? Не удивительно: больно усердно земле-матушке кланялись…

Миронов быстро вытер платком лоб. И только теперь почувствовал саднящую боль, какая бывает, когда обдерешь кожу и туда попадет соленый пот.

– Кто вам разрешил, товарищ Миронов, открывать огонь? – Аржанцев сурово нахмурил брови. – Самовольничаете…

Миронов стоял, потупя взгляд. Обидно было слушать все это, а главное: почему нельзя стрелять по врагу?

– А что же нам делать, товарищ старший лейтенант? – ответил он вызывающе. – Они первыми открыли огонь…

– Ну и пусть!.. Где же ваша выдержка? А может, это провокация? Вы знаете, что Сизова вызвали в штаб дивизии, в прокуратуру? Судить будут. За самовольство. Понятно?.. Да и вам, я думаю, это не сойдет…

Миронов сразу потемнел лицом: «За что судить?»

Дубров сочувствующе глядел на Миронова…

– Хорошо, что вовремя приостановили эту дурацкую затею с контратакой Сизова, а то положили бы народу невесть сколько. А вас, – Аржанцев гневно обратился к Миронову, – за один этот отход со взводом надо под суд отдать… Учились, учились на тактических занятиях, а теперь дуете кто во что горазд… Я требую, – обратился он к Дуброву и Сороке, – действовать по уставу, а не так, как Миронов…