– И что?

– И то, Кэтрин. В последнее время я часто виделся с вами, и меня поразило, что вы не получаете от жизни столько, сколько следовало бы. Вы никогда не устанете делать что-то для других. То есть все время вы только отдаете, отдаете и отдаете, но – черт бы все это побрал! – кажется, никогда не получаете. Может, оттого что я так счастлив с Нэнси, я хочу, чтобы вы тоже были счастливы. Ну, не знаю. Но мне кажется, сейчас самое время, чтобы что-то у вас определилось. Все-таки я слишком затянул свою речь. Все, что я хочу сказать, это – почему бы вам не выйти замуж за Аптона и позволить ему заботиться о вас?

Какое-то время она не отвечала. Если бы кто-то другой заговорил с ней на эту тему, она была бы глубоко оскорблена. Но теперь она не оскорбилась. Она была озадачена и польщена. Конечно, с его стороны было довольно нелепо выступать как бы в роли двоюродного дедушки, но ее не могла не тронуть его очевидная забота о ней – или, точнее, привязанность к ней.

– Нет, – ответила она наконец, – я не могу себе представить, как это я позволю бедному Чарли заботиться обо мне.

– А почему нет? Он достаточно богат.

– Разве это имеет значение?

– Думаю, для кого-то – да.

Она покачала головой:

– Только не для меня. Видите ли, я довольно старомодна, неизлечимо романтична и ужасно глупа. Если бы я решила выйти замуж, деньги не имели бы для меня ни малейшего значения. Просто так получилось, что я не люблю Чарли.

Снова наступила пауза. Ее ответ впечатлил его, но, казалось, не очень-то устроил.

– Что ж, – медленно произнес он, все еще невольно хмурясь, – если это так, вам через это не переступить.

– Нет, – спокойно ответила она.

После этого они молча прошлись по палубе, слушая шум ветра, бьющегося о палубные надстройки, и всплески волн, ударяющихся далеко внизу о корпус судна. Затем, когда опустились ранние сумерки и, подобно звездам, вспыхнули судовые огни, Кэтрин оставила Мэддена одного и спустилась к себе.

Ужин в тот вечер был непродолжительным и без соблюдения формальностей, поскольку капитан Айрленд так и не появился, и никто из бывалых пассажиров не потрудился переодеться. Но, судя по тому, какие компаньоны собрались за общим столом – Джей Френч, журналист-международник, Эдвард Бретт, архитектор с мировой известностью, и леди Блэндуэлл, которая отправлялась в свой первый лекционный тур по Соединенным Штатам, – рейс обещал быть занятным.

Наступил новый день, и жизнь на борту судна пошла своим чередом, размеренным, но увлекательным. Море, послушное предписанию мистера Пима, было спокойным. Кэтрин вошла в хорошо ей знакомый режим, как будто, кроме морской, никакой другой жизни не знала. Утром – гимнастический зал, за которым следовало погружение в бассейн из ионического мрамора, под благозвучным названием «Олимпийская ванна». Нэнси, склонная к лености, предпочла бы поваляться в постели, но Кэтрин, помешанная на физических упражнениях во время круиза, вытащила ее на занятия с медицинским набивным мячом, разминку на гребном тренажере и на скачку галопом на электрическом коне. После обеда они, завернувшись в пледы, лежали в укромном уголке прогулочной палубы, что-то читая или наблюдая за тем, как медленно отступают океанские валы. Часто, по предложению Кэтрин, обе там же, а не в великолепной пальмовой гостиной, пили чай. Коктейль перед ужином и киносеанс после него завершали немудреный распорядок дня.

Главной целью Кэтрин было сделать поездку незабываемой для Нэнси. Ее собственный первый круиз стал событием, которое навсегда сохранилось в ее памяти, – это была смесь удивления и восторга. И все же, хотя она пыталась вызвать у Нэнси нечто подобное, вскоре Кэтрин стала испытывать смутное чувство разочарования, которое ей не удавалось подавить в себе. Нэнси на первый взгляд была не склонна чем-либо восхищаться, а удивление и вовсе было ей чуждо. А ведь она была слишком молода, чтобы пресытиться. Представлялось каким-то абсурдом, что ей может быть скучно. И все-таки ее отношение к жизни казалось холодноватым и невозмутимым. И впервые Кэтрин осознала, что хотя по возрасту их с Нэнси разделяли какие-то десять лет, но с точки зрения душевного склада и мировоззрения между ними была пропасть чуть ли не в целое поколение.

Огорченная Кэтрин попыталась преодолеть это. Ей казалось, что она, возможно, предлагает Мэддену и Нэнси больше своего общества, чем им хотелось бы. Тем не менее, пусть теперь она и старалась оставлять их одних, на деле же ее вынуждали проводить вечера втроем, что чаще всего превращалось в вечеринки для целой толпы. Еще одним свойством натуры Нэнси была ее потребность окружать себя людьми.

Но возможно, Кэтрин ошибалась в своих догадках. На первый взгляд Нэнси действительно были присущи все черты современной молодежи, но в глубине ее души таилась более серьезная причина этой напряженной отрешенности. Ее провал – именно так она называла случившееся в Манчестере – остался в ней кровоточащей раной, и теперь подсознательно ее мысли были устремлены к будущему чудесному успеху, благодаря которому можно было бы стереть клеймо поражения. Хотя Нэнси ничего об этом не говорила, она постоянно думала о предстоящей премьере в Нью-Йорке, тщательно взвешивая возможности своей роли. У нее также была привычка внезапно исчезать из поля зрения, обычно по вечерам, дабы заняться сценарием. Она вела себя настолько непосредственно, что никто особо не задумывался об этих ее отлучках. И все же для Нэнси они были жизненно важны и насущны.

Случилось так, что вечером в четверг, на четвертый день пути, Нэнси исчезла в каюте около девяти часов вечера, чтобы снова заняться своей ролью, оставив Мэддена сопровождать Кэтрин на киносеанс. Вечер был темный и ветреный. Фильмы, пародийная комедия, за которой следовало застарелое кинопутешествие, были скучными. Более того, волнение с боковым ветром вызвало неприятную бортовую качку. Из-за этих двух обстоятельств зрителей в зале было немного. Однако Кэтрин никогда еще не испытывала такого удовольствия. Она сидела в полутьме, машинально отмечая яркое мерцание экрана и с радостью чувствуя присутствие Мэддена рядом с собой, а также и напряженное, но волнующее движение судна через играющий своими мускулами океан. Вскоре Мэдден повернулся к ней с той улыбкой, которую она так хорошо знала.

– Кажется, становится все круче, – пробормотал он. – Как вы себя чувствуете?

Она покачала головой, отвечая на его улыбку взглядом, полным насмешливой дерзости:

– Никогда в жизни не чувствовала себя лучше.

– Вы не хотите спуститься к себе?

– Нет, если вы не хотите!

Она весело повернулась к экрану и вдруг замерла от мысли, поразившей ее. Почему ей доставляет удовольствие сидеть на этом второсортном киносеансе при всех неудобствах, вызванных штормовым ветром? Со вспышкой тревоги она поняла: это потому, что здесь Мэдден. Да, чего бы ей хотелось меньше всего – так это отдаться непонятному восторгу, который она испытывала в данный момент. Ее улыбка погасла. Она невольно попыталась обдумать ситуацию. Но на это у нее не было времени. Почти сразу же на нее снизошло полное и пугающее просветление. Он протянул руку, чтобы удержать ее незакрепленный стул, который теперь угрожал присоединиться к остальным, затеявшим дурацкий танец взад и вперед. И в следующее мгновение судно дало очень сильный крен, который бросил Кэтрин к Мэддену. Потеряв равновесие, она оказалась в его объятиях – щека прижата к его щеке, грудь – к его боку. Несколько мгновений он крепко держал ее, чтобы она не упала, в то время как судно зависло под углом. Все закружилось перед ней: пароход, море, сама вселенная. Затем, когда судно выровнялось, он осторожно вернул ее на место.

– Что я за это получу? – вежливо поинтересовался он. – Медаль Альберта за спасение жизни на море?

Она не произнесла бы ни слова и ради спасения собственной жизни. Кэтрин сидела смертельно бледная, ее тело напряглось, парализованное этим ослепительным откровением, которое, как удар молнии, поразило ее, ничего не подозревающую и беззащитную. Она любит Мэддена. Она любит его всей душой. Все было ужасно и ясно как дважды два: ее радость в его обществе, ее желание, чтобы он был счастлив, даже то, как она смотрела на него в ожидании его улыбки, – все было дорогим, понятным и мучительным, как сцена, долго скрываемая во тьме, а теперь выхваченная из нее вспышкой электрического света, такой ослепительной, что стало больно обожженным глазам, вовсе не готовым к ней. У Кэтрин страшно закружилась голова. Ей вдруг показалось, что она сейчас упадет в обморок. Крепко стиснув руки, она боролась со слабостью. Она не могла пошевелиться, внутренне дрожа, ничего не видящая, потрясенная.