– О нет, мисс Лоример, – возразил Уинтер. – С ним нельзя повидаться.

– Но почему? У него же нет дел на сегодня.

– Не знаю, мисс Лоример. Видите ли, он… он нездоров.

Поведение Уинтера озадачило Кэтрин.

– Что с ним не так? – спросила она напрямик.

Нерешительное молчание на другом конце провода. Затем – с величественной неохотой:

– Если вам так уж нужно знать, мисс Лоример, у мистера Бертрама болят зубы.

В сообщении Уинтера о болезни было что-то настолько замогильное, что Кэтрин невольно рассмеялась. Быстро, чтобы не ранить его чувства, которые, как она знала, были в высшей степени упорядочены, она повесила трубку. Но ее намерение нанести визит никуда не делось, поскольку если уж что-то требовалось сделать для Нэнси, то лучше было сделать это немедленно.

Поэтому около трех часов дня, когда, по ее мнению, невралгия у Бертрама могла утихнуть, Кэтрин вышла из квартиры и быстрым шагом направилась в сторону Портман-сквер.

Она нажала на дверной звонок под номером l6a, и Уинтер, высокий и худой, открыв дверь, собственной персоной предстал перед Кэтрин с похоронным видом.

– Простите, мисс Лоример, – начал он, и она увидела, что он колеблется – впускать ее или нет.

Но прежде чем он успел принять решение, она проникла в холл, ободряюще улыбаясь ему:

– Все в порядке, Уинтер, я найду куда идти!

Зная привычки хозяина дома, Кэтрин направилась мимо встревоженного слуги в кабинет, где должен был сейчас находиться Бертрам.

В этом она оказалась права, но скорее случайно, чем по здравомыслию, потому что Бертрам сидел не за своим рабочим столом, а у камина, перед горкой угля, в нелепой позе воплощенного страдания – клетчатый халат, голова обмотана шетландской шалью.

– Что такое, Берти! – невольно воскликнула Кэтрин. – Неужели все и вправду так плохо?

– Еще хуже, – пробормотал он. Затем, помолчав, с трудом повернул голову и осуждающе оглядел ее. – Что, черт возьми, ты здесь забыла?

Хотя она прониклась к нему сочувствием, его теперешний растрепанный, взъерошенный вид, с опухшей щекой, настолько неотразимо напоминал героя комиксов, что Кэтрин с трудом заставила себя не рассмеяться.

– Я просто заскочила на минутку, – поспешно заявила она. – И я так рада, что пришла. Позволь как-то помочь тебе.

– Ты не поможешь, – скорбно пробормотал он. – Я не хочу, чтобы меня беспокоили. Я говорил Уинтеру.

– Уинтер тут ни при чем. И послушай, Берти…

– Не могу ничего слушать, – перебил он ее. – Дьявольская зубная боль, все лицо болит. Оставь меня в покое. Даже чтобы спасти свою жизнь, я не стал бы сейчас покупать антиквариат.

– Я пришла не для того, чтобы продать антиквариат.

– Ты пришла не просто так. Я тебя знаю. Да еще в воскресенье. Уходи, Кэтрин!

– Я не уйду, – решительно ответила она и сделала шаг к нему. – Не могу видеть, как ты страдаешь. Бред какой-то! Ты что, не обращался к зубному?

– Ненавижу зубных врачей. У меня никогда не было на них времени. Ненавижу всю их свору. Кроме того… – Он сдержанно застонал, застигнутый внезапной волной боли. Когда она утихла, он, обессиленный, откинулся на спинку кресла и пояснил: – Думаю, это абсцесс. Не вынесу укол. Ничего такого не вынесу.

– Дай его удалить, – сказала Кэтрин с некоторым удивлением. – Совсем!

Он чуть не подпрыгнул в своем кресле.

– Без укола? По живому? Удалить! О господи, неужели эта женщина думает, что я сделан из железа? Удалить! О милый Боже, прости ее!

Содрогнувшись, он повернулся спиной к Кэтрин и, едва прикасаясь к распухшей щеке, стал осторожно раскачиваться взад-вперед.

Кэтрин смотрела на него с неподдельной нежностью и заботой, допустив, возможно, немного банальную, но тем не менее верную мысль, насколько в подобных ситуациях мужчины бывают похожи на детей, особенно когда остаются без присмотра женщин.

– Позволь мне взглянуть, Берти! – воскликнула она.

– Нет уж, спасибо.

– Нет уж, позволь. Зачем так нелепо страдать – тебе это не подходит.

Она решительно двинулась к нему. Он дико глянул на нее, завращав глазами, – только они и были подвижны на застывшем лице. Но она слишком много значила для него. Скорчившись, как спаниель, которому грозит плетка, он снова застонал и сдался, открыв рот с темным пеньком коренного зуба, торчащим из воспаленной десны.

Убедившись в причине проблем, Кэтрин, заняла кресло на коврике у камина и сурово посмотрела на своего визави:

– Послушай, Берти, это безумие – оставлять такое. Ты должен немедленно разобраться с этим.

– Ты не умеешь, – слабо запротестовал он. – Ты не умеешь делать уколы.

– Эфир, – лаконично ответила Кэтрин.

Он побледнел под пледом, которым снова накрылся в инстинкте самосохранения.

– Эфир?

– Да, эфир, Берти!

Он сделал последнюю попытку увильнуть:

– Мне не подходит анестезия. С меня хватит и одной мысли о ней. Мне ни разу в жизни не делали анестезии.

– А теперь сделают, – сказала Кэтрин своим самым решительным и грозным тоном. – Я сейчас позвоню доктору Блейку, и тебе немедленно удалят этот несчастный зуб.

– Нет-нет. Не смей! Если мне дадут эфир, я навсегда потеряю сознание. Мне уже лучше… Со мной теперь абсолютно все в порядке. Ой! Ой!..

Он попытался приподняться в знак протеста, но очередная волна страдания подхватила его и снова усадила обратно в кресло, сокрушенного и отданного на ее милость.

Кэтрин посмотрела на своего старого друга сострадательным, но неумолимым взглядом. Затем она вышла из кабинета и спустилась в холл, где позвонила доктору Блейку, своему собственному стоматологу-хирургу, который жил тут же за углом на Квин-Энн-стрит, и попросила его немедленно прийти. Уинтеру, который маячил рядом беспокойной и бледной тенью, она велела принести горячей воды и чистых полотенец.

До прихода доктора Блейка Кэтрин оставалась в холле.

– Вы должны стоять на своем, доктор, – предупредила она его. – Никаких глупостей насчет того, чтобы отложить лечение.

– Ни за какие коврижки, мисс Лоример, – ответил он с улыбкой. – Я никогда не откладываю на завтра то, что надо сделать сегодня.

Наверху их несчастная жертва чуть ли не в прострации ожидала своей печальной участи и уже зашла в этом слишком далеко, чтобы выразить хотя бы слабый протест. На подготовку необходимой аппаратуры понадобилось не более минуты. Бертрам бросил взгляд на темные цилиндры и витки красных трубок и вздрогнул, как будто его обдало ледяным ветром.

– Вы собираетесь прикончить меня, – пробормотал он. – Я никогда не очухаюсь после этого.

– Чушь! – беззаботно сказал Блейк.

– Разве я… разве мне не нужно специальное кресло или что-то в этом роде, – запинаясь, сказал Бертрам.

– Ни за какие коврижки, – сказал Блейк еще более беззаботно. Казалось, это было его излюбленное выражение. Он лихо закатал правую манжету. – Просто ослабьте воротник и сядьте прямо.

Жуткая ухмылка расползлась по лицу Бертрама.

– «Сядьте прямо», – хохотнул он. – Если бы я не умирал, я бы рассмеялся.

Тут дверь открылась, и с важным видом вошел Уинтер, держа перед собой тазик, как лекарь-аптекарь, привыкший пускать кровь. Это стало последней каплей. Бертрам крепко зажмурился. Когда Блейк надел ему на лицо резиновую маску, он разрыдался:

– Держи меня за руку, Кэтрин. И ради бога, держи крепче.

Три минуты спустя он открыл глаза и остекленевшим взглядом уставился на Блейка, который, тихонько насвистывая, укладывал свои инструменты. Уинтер и тазик исчезли, а это означало, осознал Бертрам, что все позади – и зуб, который адски болел, и весь этот кошмар. Его охватило ощущение чуда. Он оставался недвижим, пока стоматолог не ушел.

Затем он выпрямился и посмотрел на Кэтрин с медленной улыбкой, в которой не было и намека на страдание.

– Это ты, – заявил он. Затем, дабы удостовериться, что ему полегчало, он похлопал себя по щеке, снова улыбнулся и не без смущения заметил: – Чудесная штука этот эфир. Хотя я и сам не сдрейфил, верно?