Волость была самим «инструктором» объявлена на военном положении, что только ухудшило обстановку. Из Старой Руссы были вызваны красноармейцы, которые произвели «в толпу крестьян залп». Председатель местного ЧК Воронов считал, что данный «инцидент вызван нетактичным поведением инструктора, позволявшего себе, не зная местных условий и настроения фанатиков-крестьян, глумление над их религиозными чувствами. До этого инцидента волость считалась одной из самых спокойных и благожелательно настроенных к Советской власти».

По словам Галкина, когда съезду учителей в Старой Руссе предложили «озаботиться изгнанием из школьных помещений предметов религиозного культа, съезд попросил не обострять отношения между учащими и родителями учеников». По мнению учителей, этим должны заниматься волостные Советы. Впрочем, как отмечал Галкин, на местах в сельской местности эти акции, как удаление икон, встречают «противодействия крестьянства».

Вообще, вынос икон из зданий фабрик и заводов, общественных присутствий, школ и т.п. был очень болезненным вопросом; часто, как на Шуйской фабрике или в Тульской губернии, это вызывало бурю негодования, и большевики вынуждены были разъяснять свои цели публично. Очевидно, слухи об иконах быстро распространялись и принимали удивительные формы, даже ходил слух, что вообще все иконы отнимут.

«Нет более гнусной и подлой лжи, чем эта, — сообщалось в листовке петроградских большевиков. — Да и кому придет такая нелепая мысль — отбирать иконы. Кому, кроме верующих, нужны иконы? Разве накормить ими голодных или перелить в пушки?» Однако такие разъяснения, видимо, не сильно помогали делу.

Московский окружной комиссар Ярославский сообщал в СНК в декабре 1918 г., что проведение декрета встречает особенно упорное сопротивление в деревне: «целый ряд иногда кровавых столкновений происходит на почве того, что население противится выносу икон и предметов культа из школ». Местные советы, писал комиссар, «часто совсем не считаются с волей подавляющего большинства, а иногда и с единогласной волей», в результате агитация против советской власти с лозунгом «она во всем согласна с большевиками». В приводимой цитате интересно отметить, что на местах большевики часто не ассоциировались с советской властью, что, в принципе, было логично, ведь Советы могли быть многопартийными или отчасти беспартийными.

Касаясь изъятия икон, комиссар, со слов Черткова, бывшего секретаря Льва Толстого, сообщал, что в деревне процветает своеобразная форма взятки «за то, чтобы не трогать иконы... за икону Иисуса Христа берут пять рублей, за Богородицу меньше». В заключение военный комиссар сообщал, что у него есть письма от коммунистов, которые задают один и тот же вопрос: «Есть ли смысл обострять отношения к крестьянской массе по такому вопросу?»

Как реагировали на это центральные власти? Восьмой отдел Комиссариата юстиции издал особый циркуляр, где разъяснялось, что при «изъятии икон из общественных мест никоим образом не следует делать из этого антирелигиозные демонстрации. вовсе не требуется, чтобы удаления эти производились в часы занятий в данном учреждении и в присутствии публики, ибо подобное демонстративное удаление икон. а тем более, как имело кое-где место, сопровождаемое совершенно ненужными выпадами против того или иного культа, создает лишь ложное представление в глазах населения о способах борьбы Советской власти с народными предрассудками».

Комиссару Ярославскому отвечали, что «недовольство актом порождается не столько фактом удаления икон, сколько употребляемым при этом способом, часто выливающимся в некультурную и даже грубую форму».

Тема изъятия икон была настолько актуальной, что в ноябре 1918 г. власти выпустили циркуляр, в котором пункт об иконах занял особое место. В нем разъяснялось, что при удалении икон из общественных мест «никоим образом не следует делать из этого антирелигиозной демонстрации. Вовсе не требуется, чтобы удаление это производилось в часы занятий в данном учреждении и в присутствии публики, ибо подобное демонстративное удаление икон. сопровождаемое совершенно ненужными выпадами против того или иного культа, создает ложное впечатление в глазах населения способах борьбы Советской власти с народными предрассудками».

При чтении этого циркуляра складывается впечатление, что новые власти оперативно реагировали на «отзывы с мест» и были хорошо информированы. В свою очередь, когда после выпуска данной инструкции рабочие Перовских мастерских в Москве обратились к властям с разрешением оставить иконы на местах, такое разрешения было дано. Нарком путей сообщений Красин писал в Наркомат юстиции: «Принимая во внимание условия политического момента и настроение рабочих... я считал бы в настоящее время полезным признать ходатайства рабочих подлежащими удовлетворению».

В этом смысле показательно письмо во ВЦИК служащих Никольской конторы фабрик Морозовых в Орехово-Зуеве, написанное летом 1920 г. «Мы, — говорилось в обращении, — служащие Никольской конторы, в числе около 300 человек, подчиняемся всем декретам и распоряжениям Советской власти, но снятием святых икон в конторе все, как один человек, глубоко огорчены. Иконы в конторе находятся почти целое столетие, нарушать священные заветы наших предков для нас положительно нежелательно и глубоко прискорбно. Подчиняясь власти и не желая создавать неприятности, к прискорбию нашему, иконы были сняты. Просим Всероссийский исполнительный Комитет Совета рабочих и крестьянских депутатов дело это разобрать и разрешить иметь в конторе святые иконы и снятые поставить на свои места». Служащие и рабочие, подписавшиеся под письмом, позиционируют себя сторонниками Советской власти и мягко просят не нарушать «заветы предков».

В конце 1922 г. на заседании так называемой Антирелигиозной комиссии был поставлен вопрос «об иконоборчестве» (так. — П.Р.) и было принято постановление удалить все «религиозные изображения», вывешенные в общественных и публичных местах. Полное удаление икон из всех общественных мест закончилось, видимо, только к концу 20-х гг. Важно отметить, что даже вскрытие мощей не вызвало таких значительных протестов населения, как изъятие икон; хотя иконы изымались из государственных и общественных заведений, но многие расценивали это как личное оскорбление и поругание особо дорогой святыни. Это объясняется особой ролью иконы в религиозной жизни народа.

Во время петровской церковной реформы все попытки регламентации иконопочитания и иконописания провалились. Изъятие привес, домовых икон из церквей, попытки запрещения резных изображений — все это встречало открытое сопротивление вплоть до избиения лиц, собиравшихся проводить данные акции.

В 1711 г. в Петербурге стал распространяться слух, будто из храмов будут убирать иконы, который был связан с действиями настоятеля Александро-Невской лавры Феодосия, приказавшего убрать из храмов «лишние иконы». Он распорядился очистить церкви от домовых икон и резных образов. Эти действия настолько взволновали горожан, что Феодосий сделался ненавидимой фигурой «за истребление икон, переходящее предел царских повелений».

После указа Петра Великого о снятии так называемых привес с икон священник Вологодского собора Яков Никитин произнес: «Кто-де велит оные привесы обирать, тово б у жены серги вынял из ушей, каково б де ему было, да я-де о сем и указов слушать не хочу». Действие против иконы сравнивалось с оскорблением жены. Даже попавший под следствие несчастный Никитин продолжал: «Этот-де царь иноземец, все по-иноземчески делает». 200 лет спустя ситуация мало изменилась: конечно, иконы изымают евреи или по крайней мере люди, исполняющие распоряжение евреев.

Следует отметить, что такая реакция на снятие и вынос икон была, видимо, именно низовой — в среде верующей интеллигенции она как будто была более спокойной. Историк Князев записал в свой дневник: «И пусть выносят иконы. Это оживит, опоэтизирует умирающую религию, особенно каменевшее православие. Заставит многих одуматься, кто и думать забыл о Боге, о непреходящих ценностях».