Но следует отметить, что реформа благочестия Петра потерпела неудачу и была фактически отменена при его преемниках: уже Екатерина I вынуждена была вернуться к традиционной церковной политике. Настоящие гонения и притеснения духовенства начались при Анне Иоанновне. Причем гонениям подверглись не только рядовые священнослужители, но и высшее духовенство. Так называемые «разборы», когда детей священно- и церковнослужителей забирали в армию, приняли при Анне Иоанновне характер настоящего бедствия — в рекруты забирали даже действующих священников.
Благодаря главным образом интригам Феофана Прокоповича, который таким образом сводил счеты со своими врагами, были затеяны многочисленные архиерейские процессы. Епископов судили, лишали сана, отправляли в ссылку. Эпоха бироновщины, как ее называли современники, закончилась вместе со смертью императрицы и чередой дворцовых переворотов. В последнее время в исторической литературе появляются вполне аргументированные высказывания о том, что так называемая бироновщина является мифом; конечно, прямых фактов вмешательства Бирона в церковные дела мы не имеем, но общественное мнение именно с ним связывало репрессивную политику, которую проводили власти.
Все изменилось после прихода к власти Елизаветы Петровны. Наступила оттепель и большая амнистия, дочь Петра прекратила произвол властей. Эту эпоху можно называть временем согласия или симфонии церковно-государственных отношений. Именно тогда страна вздохнула спокойно, а с церковных амвонов совершенно искренне звучали слова благодарности Елизавете.
Выше я уже говорил о так называемом мифе секуляризации при Петре: настоящая секуляризация, то есть изъятие церковных земель и передача их в светское пользование, началась только при Екатерине II. Именно так секуляризацию в узком смысле слова понимали в Европе, данный термин появился в XVII в. во Франции. Постепенно он наполнялся новым содержанием и впоследствии стал обозначать просто обмирщение культуры.
Самым известным противником этой реформы стал митрополит Арсений (Мациевич). Впоследствии в годы революции Мациевича сделали мучеником за веру, жертвой «проклятого самодержавия». Он вместе с митрополитом Филиппом (Колычевым) возглавил мартиролог духовенства, но если присутствие в этом мартирологе митрополита Филиппа не вызывает особого сомнения, то Арсений (Мациевич), при всем его прямодушии и смелости вряд ли является в прямом смысле страдальцем за веру.
Человек культуры XVII в., яростный крепостник, Мациевич беспокоился, что из-за реформы и отъема крепостных от монастырей скоро монахам и «пива сварить будет не из чего». Если Мациевича терпела Елизавета, то Екатерина II не стала этого делать, особенно когда он стал в резкой форме обличать личную жизнь императрицы, причем делал это в ее присутствии. Ссылки и репрессии раскрыли личность Арсения с лучшей стороны: этот деспот и барин на себе проверил выражение апостола Павла «умею жить и в скудности и в изобилии». Некогда всесильный князь церкви, он мыл полы в монастыре, не чурался никакой черной работы, вел задушевные беседы с простыми монахами и только вследствие доносов и феноменальной мстительности императрицы закончил свой путь мучеником в одиночном заточении.
В организационном управлении Церковь в период Екатерины и Павла не претерпела сильных изменений. Наверное, самым большим «правовым» новшеством являлось то, что в знаменитом Акте о престолонаследии императора Павла 1797 г. «государи российские» мимоходом объявлялись «суть главою церкви», объяснялось это потребностями сохранения веры, но впоследствии данный пункт вызвал множество спекуляций.
Единственное, что, казалось бы, должно было насторожить светские и церковные власти, — это активное участие духовенства и церковнослужителей во всяческих, как бы сейчас сказали, «противоправных акциях», например в восстании Емельяна Пугачева.
Впоследствии выдающийся русский историк Афанасий Щапов, сам выходец из духовного сословия, именно бедственным положением, особенно низших церковнослужителей, объяснял активное участие церковников в разбоях и бунтах. Особенно тяжелым было положение низших церковнослужителей — псаломщиков, причетников, пономарей. В силу сословной замкнутости выбрать другую профессию они не могли, но и место приходского священника для них казалось недостижимой мечтой.
Потеря прихода, часто понимаемого даже в XVIII в. как вотчина, могла сделать из священника обыкновенного разбойника. Архиепископ Гавриил (Городков) вспоминал, что его отец был назначен именно на такой приход, где местный священник вместе с сыновьями превратился в разбойника, и только благодаря случайному стечению обстоятельств его отец был не убит бандой бывших церковников.
На протяжении всего XVIII и XIX вв. сохранялась наследственность приходов: отец передавал приходскую церковь сыну, а если не было сына, то и дочке, и к ней уже подыскивали жениха, который мог бы стать там священником. Особенно широко была распространена передача вакантного прихода по женской линии, то есть если священник умирал и у него оставалась дочка, то взявший ее в жены семинарист мог получить данный приход, но должен был обеспечивать вдовую семью. Это считалось старым обычаем, однако в 1768 г. такое наследование по женской линии было законодательно закреплено.
Выдающийся русский историк Сергей Соловьев, также выходец из духовного сословия, писал, что духовенство было самым образованным сословием в России. По факту это вроде бы и так — действительно, трудно представить себе священника, не умеющего читать и писать (среди дворян такие люди, по крайней мере среди женщин, сохранялись до конца XIX в. В XVII в. неграмотные священники были, они просто наизусть заучивали службу, но в XVIII в., видимо, таких было мало, хотя во второй половине века Синод рассматривал дело одного провинциального священника из глухой деревни, который не знал о существовании Иисуса Христа и считал Богом Николая Мирликийского.
Реформы Александра I существенно затронули и Церковь. Вообще, на церковную политику александровского царствования сильный отпечаток наложили особенности личной религиозности императора. Воспитанный в духе толерантного просветительства, Александр во время Отечественной войны 1812 года пережил своеобразное религиозное обращение. Причем его религиозность, выражаясь современным языком, имела экуменистическую направленность.
Император стремился покровительствовать всем христианским направлениям. Официально запрещалась критика одного христианского вероисповедания другим. Символом объединения должно было служить знаменитое Библейское общество и нереализованный и утопичный замысел воздвижения первоначального варианта храма Христа Спасителя. Однако все равно интеллектуальная элита общества шла не в Церковь, а в масонские ложи.
В царствование Николая I были нанесены чувствительные удары и по финансовой независимости Церкви, и по традиционно большой власти епархиальных архиереев. Если до этого в своей епархии владыка чувствовал себя в роли самодержца, проверить или проконтролировать которого было фактически невозможно, то появление в епархии в видоизмененном виде должности секретаря духовной консистории, который напрямую подчинялся обер-прокурору, серьезно ограничило власть архиерея или по крайней мере поставило его под контроль столичных властей. В результате деятельности николаевских обер-прокуроров Нечаева и особенно графа Протасова управление Церковью все больше стало напоминать министерское. Была учреждена собственная канцелярия обер-прокурора, из подчинения Синода были выведены все хозяйственные дела.
По существу, в николаевское время была довольно успешно предпринята попытка институционального завершения петровской церковной реформы. Важное отличие николаевских реформ заключалось в том, что власти не покушались на само «народное православие», и поэтому недовольство реформами могло проявиться разве что в среде высшего духовенства. (Провал петровской реформы благочестия как раз и объяснялся тем, что она затрагивала, по сути, все православное население страны.) Перефразируя известное выражение историка А.Е. Преснякова о николаевском периоде как «апогее самодержавия», можно сказать, что данная эпоха была и апогеем синодального строя.
