Конечно, Уэллс не мог знать, что данная надпись сделана именно в начале революции, он мог так подумать, глядя на толпы богомольцев вокруг Красной площади, считая, что антирелигиозный проект большевиков не прошел, но надпись будет интересна будущим историкам. И его верующий оппонент считал, что вера победила и цитата Маркса должна быть уничтожена, не вводя в соблазн население Москвы. Они не знали, что все еще только начинается и что вскоре и тысячи крестов над московскими церквями, и орлы над башнями Кремля, и Иверскую часовню можно будет увидеть только на старой фотографии, впрочем, как и надпись «Религия — опиум для народа».

До революции практически вся власть в Церкви сосредоточивалась в руках черного духовенства. Сделать быструю карьеру в духовном ведомстве было практически возможно только с принятием монашеского пострига. Неудивительно, что часть духовных лиц принимали монашество отнюдь не из духовных соображений. Традиционная карьера будущего архиерея выглядела так: духовная семинария и академия (часто магистерская диссертация), принятие монашеского пострига, назначение инспектором семинарии или настоятелем монастыря в чине архимандрита, затем после епископской хиротонии должность викария, а потом и управляющего епархией. Значительная часть епископов приняла монашеский постриг после смерти жены, занимая до этого или должность приходского священника, или преподавателя духовных семинарий или академий.

Важную роль в быстром прохождении по служебной лестнице имели также неформальные связи в среде синодской бюрократии, среди членов Синода, влиятельных государственных сановников и членов императорской фамилии. Возможность получить хорошее место зависела часто даже не от личных, нравственно-религиозных, ученых и административных заслуг епископа, а от включенности его в ближний синодально-бюрократический круг.

Придя к управлению епархиями и духовно-учебными заведениями, епископы порой действовали, выражаясь словами богослова Н.Н. Глубоковского, «с истинным вандализмом». В самой епархии власть архиерея над подчиненными ему священно- и церковнослужителями, духовно-учебными заведениями, монастырями была огромна и сравнима разве что с властью губернатора.

В своей епархии архиерей нередко чувствовал себя вотчинником, управу на которого часто не находили даже у столичных властей. Естественно, что значительная часть рядового духовенства смотрела на таких владык как на «деспотов в митре». Наибольший протест вызывали частые перемещения священников с места на место. (Впоследствии на Поместном соборе такие перемещения были запрещены, как и возможность епископа без суда уволить рядового священнослужителя.)

Хотя епископат имел неограниченную власть в епархиях, большинство даже самых консервативно настроенных архиереев являлись противниками синодального строя. Недовольство высшей иерархии вызывало вмешательство, часто совершенно беззаконное, светской власти во внутреннюю жизнь Церкви. Конечно, не следует путать антисинодальные и другие оппозиционные воззрения с антимонархизмом и революционностью.

Постоянные перемещения владык с кафедры на кафедру происходили иногда с нарушением даже существующего церковного законодательства. Это недовольство усилилось особенно в последние годы существования самодержавия. Большинство иерархов желали освобождения от административного контроля государства при сохранении государственной поддержки Церкви. Все сильнее звучали требования созыва Собора и избрания на нем канонически «законной» главы Церкви — патриарха. В противоположность этим требованиям значительная часть церковных деятелей видела в возможности избрания патриарха только усиление традиционной власти епископата.

С ликвидацией монархии властная ситуация сверху донизу поменялась. Епископату волей-неволей приходилось вступать в контакт с новыми органами власти, губернскими комиссарами, а в условиях двоевластия и с различными общественными комитетами и Советами. Именно с последними, видевшими в архиерее «агента старого режима», и возникали наиболее конфликтные ситуации.

Почти во всех случаях ареста епископов инициатива его исходила как раз от этих организаций. (Так, после Февральской революции арестам были подвергнуты: Питирим (Окнов), Макарий (Невский), Василий (Богоявленский), Тихон (Васильевский), Серафим (Голубятников), Феодор (Позднеевский), Иоаким (Левитский) и Палладий (Добронравов).) Только последний архиерей был арестован по инициативе местного духовенства.

Привыкший к безраздельному властвованию епископат вынужден был волей-неволей делить власть с рядовым духовенством. Повсеместно прошедшие съезды духовенства и мирян в ряде епархий вступили в открытую конфронтацию с местными архиереями. На местах создавались епархиальные советы, комитеты, объединявшие, как правило, наиболее оппозиционную часть духовенства и мирян. Важнейшим условием, позволявшим епископу удержаться у власти, становилось наличие авторитета у духовенства и наиболее активных прихожан.

Важно также отметить, что быстрое признание новой власти в лице Временного правительства нельзя объяснить трусостью или сервилизмом иерархии. По всей вероятности, архиереев, как, впрочем, и большую часть рядового духовенства, мало интересовал вопрос о государственном строе. Им в первую очередь было важно сохранить структуру Церкви и ее многовековые традиции. Церковь по-прежнему должна иметь возможность выполнять свои функции, невзирая на государственный строй, будь то самодержавие, республика или «диктатура пролетариата». Вместе с тем необходимо отметить, что очень многие церковные деятели не шли на компромисс с государством, если вопрос касался самой веры и деятельности Церкви вообще.

В первые месяцы после Февральской революции сильно увеличилось влияние и столичных церковных интеллектуалов. (В основном это была либеральная профессура духовных академий.) Многие из них активно обличали старое самодержавие епископата. По их мнению, власть епархиальных архиереев должна была быть существенно ограничена за счет более активного привлечения к управлению рядового духовенства и мирян. Весомым фактором усиления оппозиции служили и обвинения части епископата в «распутинщине». Доказать эти обвинения в большинстве случаев не удалось.

Показательно, что на самом представительном церковном форуме в 1917 г. (1268 человек) — Всероссийском съезде духовенства и мирян, прошедшем в Москве 1—10 июня, присутствовали по особому приглашению только пять архиереев.

И все же важно отметить, что, несмотря на все обвинения в распутинщине, лицемерии, карьеризме, деспотизме, кажется, что ни до, ни после епископат Русской Церкви не обладал таким интеллектуальным и практическим потенциалом как в 1917 г. Таких епископов, как Антоний (Храповицкий), Андроник (Никольский), Арсений (Стадницкий), Василий (Богоявленский), Вениамин (Казанский), Никон (Безсонов), Кирилл (Смирнов), Павел (Вильковский), Серафим (Остроумов), Сергий (Страгородский), Тихон (Беллавин), можно в полной мере назвать выдающимися церковными и политическими деятелями.

Можно сказать, что именно сильное давление снизу вынуждало Синод и обер-прокурора пойти на ряд принципиальных реформ в управлении и организации Церкви. С узаконением деятельности церковно-епархиальных советов, значительно ограничивших власть епископа, а также с проведением в жизнь выборного начала менялся столетиями возводимый фундамент «синодального православия». Важным было также решение о привлечении белого духовенства и мирян к разрешению принципиальных вопросов церковного строительства. Им были дарованы возможности не только активного, но и пассивного избирательного права, в том числе и при выборах на самые высшие церковные должности, несмотря на сильное противодействие ряда церковных деятелей.

Преследование части епископата после Февральской революции часто связывают с личностью обер-прокурора Святейшего Синода В.Н. Львова, однако, как показывают документы, его негативная оценка как у мемуаристов, так и у церковных историков кажется преувеличенной. Конечно, Львов, видимо, был не лучше, но и не хуже большинства членов Временного правительства. Обладая, безусловно, неуравновешенным характером, он и свои действия обставлял громкими заявлениями в прессе, выступал на митингах и съездах, «с шумом арестовывал и изгонял, задевая тем больно самолюбие епископата», — справедливо отмечал впоследствии А.В. Карташев.