За спиной у короля, на пороге королевской спальни, на штучном паркете лежала женская подвязка. Шелковая, обшитая кружевами, с двумя позолоченными застежками – для чулка и для пояса.

Очевидно, он заметил ее краем глаза, и она, как фитиль на бомбе, вызвала взрыв этаких мыслей у него в голове.

Ого! С ума сойти! Может быть, потерявшая подвязку красавица сейчас прячется под королевским одеялом, буквально в десяти шагах от кабинета, где решаются вопросы финансирования военной кампании и судьбы некоторых высокородных казнокрадов?

Телохранитель поймал взгляд Нуарбеля и едва заметно подмигнул ему, скосив глаза на короля.

Нуарбель подмигнул еще скромнее. То есть просто опустил глаза и слегка улыбнулся той улыбкой, которая может сойти за светскую вежливость.

– Да, да, – сказал король, кладя ладонь на доклад Нуарбеля. – Каков же ваш вывод и совет, мой друг?

– Сир! – поклонившись, сказал Нуарбель. – Маршал и генерал-интендант грабят вас, армию и Францию. Кроме того, у меня есть документы, доказывающие причастность высших командиров…

– Погодите, мой друг! – мягко прервал его король. – Я полагаю, что арестовать маршала и разжаловать генерал-интенданта будет satis superque. Пример и урок для полковников и капитанов. Поглядим, как они этот урок воспримут. Далее. Отнять владение у графа Виллиен-Дезоле и перевести его в казну, это был бы сильный ход короля, как вам думается?

– О, сир! – вновь поклонился Нуарбель. – Сильнейший ход!

– Об остальном, в том числе об откупах и проценте, я, с вашего позволения, поразмыслю в тишине, – усмехнулся король и кивнул головой.

Нуарбель еще раз согнулся в поклоне и вышел пятясь.

Двери в малый королевский кабинет закрылись.

В фойе телохранитель отдал ему шпагу и сказал:

– А ты, братец, глядел на ту подвязку, ну прямо как кот на мышь! – потер руки и засмеялся. – Скучаешь без баб, поди?

Нуарбель коротко хохотнул в ответ, весь под впечатлением удачного доклада и даже в предвкушении особого королевского благоволения и, значит, новых карьерных взлетов – ведь Его Величество согласился с докладом и решил по докладу принять крутые меры – ах, бедный граф Виллиен-Дезоле! Бедный маршал! – но через мгновение он вспомнил, что нельзя допускать такого панибратства со стороны пусть королевского, но все же телохранителя.

– Месье! – сказал он. – Ценю ваше расположение, уважаю вас, однако я вам все же не братец. Я граф Нуарбель, я, некоторым образом, «ваше сиятельство».

– Не задирай нос, братец! – и телохранитель совсем уже нагло похлопал его по плечу. – Ты граф Нуарбель, тоже ценю и уважаю! А я – герцог де ла Круа де Жерузалем, герб и корону моему предку дал король Бодуэн этак полтыщи лет назад. Съел?

– Простите, ваша светлость, – поджал губы Нуарбель.

– Пустое, пустое, граф! – и телохранитель нагнулся к нему; он был громадного роста; нагнулся и зашептал: – Ну что, кот, пойдешь по мышам? Тут много разных красоток хвостиками виляет…

Граф Нуарбель познакомился с двумя милыми сестрами-баронессами, завел с младшей быстрый роман, и она познакомила его с графиней Дианой дю Серрей – не слишком молодой, полноватой, чуть приземистой, но неизъяснимо очаровательной.

Диана уступила мольбам Нуарбеля и назначила ему свидание в одном из переходов дворца, он был очень настойчив, и она пала… Там за поворотом была пустая комната.

Наутро стражники застали их в постели. Нуарбель не знал, что Диана – одна из фавориток короля.

Король был добр. Он простил Диану, отправив ее в монастырь всего на пять лет. Он даже назначил пенсию вдове казненного графа Нуарбеля, бывшего контролера финансов. Разумеется, его доклад король собственноручно порвал на мелкие кусочки.

Через два месяца новый контролер, молодой маркиз де Луази, пришел к королю с еще более ужасными результатами проверок.

Телохранитель положил на паркет шелковый дамский чулок.

«Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок три года, лицо ее все еще сохраняло в себе остатки прежней красоты…» (Достоевский, «Преступление и наказание»). Возможно, эти «остатки красоты» Достоевский позаимствовал у Дюма (или, скорее, у его старинного переводчика Владимира Строева).

«Жена его, звавшаяся в девицах Мадлена Радель, была женщина бледная, худая и хворая, она родилась в окрестностях Арля и сохранила следы былой красоты…» (Дюма, «Граф Монте-Кристо»). Кстати, «ему» то есть ее мужу Гаспару Кадруссу, было 45 лет; полагаю, что жена была чуть моложе. То есть и возраст совпадает.

Роман Дюма появился на русском в середине 1840-х, то есть за 20 лет до «Преступления и наказания».

Однако литературовед Ирина Лукьянова сказала мне, что эти «следы былой красоты» встречались в русской литературе и до перевода Дюма, сделанного Строевым. Например: «Княгиня Радугина была некогда хороша собою; но беспрестанные праздники, балы, ночи, проведенные без сна, – словом, все, что сокращает век наших модных дам, не оставило на лице ее и признаков прежней красоты» (М.Н.Загоскин, «Рославлев…», 1830). И даже ранее: «Семейство его состоит из жены, дородной женщины, на лице которой заметны еще остатки прежней красоты». «Сказывали, что смолоду он был красавец: может быть; но теперь, кроме живых, умных глаз, других остатков прежней красоты незаметно» (С.П.Жихарев, «Записки современника», 1806–1809).

Однако я нашел совсем старые «следы былой красоты» в журнале “La Décade philosophique, littéraire et politique”, который издавался в Париже с 29.04.1794 по 21.10.1807. В выпуске 21 (1799), стр. 107, описывается портрет Лютера и его жены кисти Гольбейна: “Sa femme est plus âgée; elle a passé cinquante ans, de profondes rides creusent son visage, on y découvre quelques traces d’une beauté passée” (Его жена старше; ей уже пятьдесят лет, ее лицо бороздят глубокие морщины, но можно увидеть некоторые следы былой красоты).

Это же выражение “traces de sa beauté passée” мы видим еще раньше – в мемуарах писательницы Франсуазы де Моттевиль (1649). Во как!

Так что это очень старинный французско-русский штамп.

Во французском переводе Овидия (Метаморф, книга первая, строка 552) написано: “il ne reste plus d’elle-même que l’eclat de sa beauté passée” (ничего не осталось от нее, кроме блеска былой красоты) – указал мой корреспондент Илья Трошин. Но в данном случае это своеволие переводчика: в латинском подлиннике “remanet nitor unus in illa” (остается в ней только блеск). Так что античных корней не найдено. Пока не найдено.

«Со следами былой красоты», «остатки прежней роскоши» и прочий «предрассветный холодок» и «туман над полем (морем)»… Иногда кажется, что литература – это лего.

Со страхом думаю, на сколько процентов она состоит из штампов, устойчивых фразеологизмов, постоянных эпитетов, персонажей-масок, привычных фабульных ходов и затверженных интонаций.

На 80 % самое малое.

Моя знакомая Евгения Шафферт из Новосибирска, кандидат филологических наук и книжная обозревательница, недавно получила второе (среднее специальное медицинское) образование и стала работать медсестрой.

Она рассказала, как случайно услышала разговор врачей. Речь шла о сложных ситуациях в коллективе, о нередких случаях, когда рабочие отношения вдруг осложняются любовными связями – от легкого флирта до серьезных романов или драматических адюльтеров.

Женщина-хирург сказала коллеге:

– Да, да! Увы, увы! Тут ничего не поделаешь. Как говорил Бунин, у красивой женщины не бывает просто друзей – у нее есть либо поклонники, либо любовники, либо же отвергнутые воздыхатели. А часто – и те, и другие, и третьи!

Медсестра-филолог обрадовалась, улыбнулась и сказала:

– Как хорошо!

– Чего ж хорошего? – грубовато отреагировала та.

– Приятно, что вы вспоминаете Бунина.