Это было мучительно! Но она не могла уйти от мужа, потому что у нее совершенно не было средств к существованию.

Так бы и продолжалось всю жизнь – но тут случились два события. Сандерс вдруг объявил ей о разводе и отказался платить хоть какое-то содержание. Но зато отец Айлин внезапно получил наследство и выделил ей небольшую, но достаточную сумму, чтоб она могла снимать себе квартиру и обеспечивать свои каждодневные нужды.

О, как она была счастлива. Это была совсем другая – веселая, бодрая, интересная жизнь молодой самостоятельной женщины!

Каждое утро Айлин вставала в семь утра, принимала холодную ванну, завтракала кусочком сыра на горячем тосте, выпивала полчашки чаю, потом шла одеваться. Долго укладывала свои пышные пепельные волосы, смотрела в зеркало на свое чуть худощавое лицо, заглядывала сама себе в глубокие темные, словно бы искрящиеся глаза, легко вздыхала, потом слегка подкрашивала щеки, шнуровала корсаж, натягивала чулки, надевала платье и туфельки, пудрилась, накидывала пелерину, затягивала ленты шляпы и выходила на прогулку в Кенсуорт-Гарден. Там она заходила во французское кафе, пила горячий шоколад с легким пирожным, к двум часам возвращалась, ела фрукты и усаживалась на диван с книгой. Вечер наступал незаметно. Она обедала в одиночестве, потом либо оставалась дома читать и думать о своей судьбе, либо же – редко, раз в неделю – отправлялась в театр в сопровождении старика Джозефа, своего двоюродного дяди.

Как это было прекрасно – ежеминутно ощущать свою независимость и свободу!

Однажды, в театральном антракте, к ее дяде Джозефу подошел, поклонившись, сравнительно молодой, но уже слегка седеющий господин, стройный, широкоплечий и большеглазый, с кожей цвета сливок перед тем, как их нальют в чашку с чаем. Дядя представил его племяннице. Это был мистер Фернборо, главный инженер и совладелец фабрики Роулинсона. Они с Айлин обменялись несколькими фразами, и Айлин, вечером вернувшись из театра домой, вдруг почувствовала, что этот человек мог бы стать ее любовью и судьбой.

Все переменилось в ее жизни.

Каждое утро Айлин вставала в семь утра, принимала холодную ванну, завтракала кусочком сыра на горячем тосте, выпивала полчашки чаю, потом шла одеваться. Долго укладывала свои пышные пепельные волосы, смотрела в зеркало на свое чуть худощавое лицо, заглядывала сама себе в глубокие темные, словно бы искрящиеся глаза, легко вздыхала, потом слегка подкрашивала щеки, шнуровала корсаж, натягивала чулки, надевала платье и туфельки, пудрилась, накидывала пелерину, затягивала ленты шляпы и выходила на прогулку в Кенсуорт-Гарден. Там она заходила во французское кафе, пила горячий шоколад с легким пирожным, к двум часам возвращалась, ела фрукты и усаживалась на диван с книгой. Вечер наступал незаметно. Она обедала в одиночестве, потом либо оставалась дома читать и думать о своей судьбе, либо же – редко, раз в неделю – отправлялась в театр в сопровождении старика Джозефа, своего двоюродного дяди.

Но теперь она каждую минуту вспоминала мистера Фернборо, и жизнь ее была освещена предчувствием счастья.

Граф Нуарбель, полгода назад назначенный контролером финансов, попросил личной аудиенции у короля, ибо результаты его проверок были ужасающими. Банкиры завышали процент, но занижали прибыль. Налоги собирались дурно. Изрядная часть откупных платежей тихомолком переправлялась в итальянские банки. Золотая монета уходила из оборота, заменяясь порченым серебром. Цены на хлеб росли, росло и брожение в народе. Но главное – армия. Командование требовало все больше и больше денег на новые пушки, мушкеты, обмундирование, лошадей, фураж, пропитание для солдат – но деньги эти разворовывались наполовину, а то и на две трети.

Нуарбеля долго вели по лестницам и коридорам, где сновали какие-то офицеры, толстые мужчины с подносами и чашами – очевидно, повара; встречались и молодые дамы в пышных нарядах, спокойно беседующие с мушкетерами-стражниками. Нуарбель шел за своим провожатым, особенно не озираясь, держа в руке свернутый в трубку лист и повторяя слова, которые он скажет Его Величеству.

Наконец у него отняли шпагу и ввели в малый кабинет – просто обставленную комнату с узким окном. Король сидел, разбирая бумаги, за небольшим столом, спиной к распахнутой двери, которая вела, очевидно, в опочивальню – виднелся край кровати, ее резное изножье. Нуарбель раскланялся, прикоснувшись пальцами к паркету. Король протянул руку за докладом. Нуарбель, еще раз поклонившись, вложил в пальцы Его Величества лист, исписанный крупным и четким почерком. Хотел было что-то сказать, но король жестом остановил его и принялся читать.

Нуарбель чуть покосился направо. Между дверью и окном на высоком табурете сидел широкоплечий мужчина в холщовой рубахе и простецких штанах. Рубаха была перетянута широким ремнем, за ремень был заткнут большой кинжал без ножен. Очевидно, это был личный телохранитель короля. Он вполне доброжелательно кивнул Нуарбелю, и тот принялся рассматривать Его Величество.

Он во второй раз видел короля так близко – в пяти или даже четырех футах. Первый раз это было при назначении на пост контролера, во время большого приема: король вручил ему ордонанс, милостиво кивнул и прошествовал далее. Тогда король был во всем великолепии парадного наряда, в горностаевой мантии и синей орденской ленте. Сейчас Его Величество был в старом заношенном кафтане, – «в любимом, уютном?» – подумал Нуарбель. Под кафтаном виднелась измятая полотняная сорочка, пожелтевшая на вороте. От короля пахло мускатным орехом и застарелым потом – Нуарбель учуял это, поскольку сегодня утром был у цирюльника и тот искупал его в медной ванне.

Король внимательно читал доклад, хмурясь и морщась.

Нуарбель понимал, что тревожит короля. Королю нужны деньги на войну с Баварией. Увеличить налоги опасно, народ на пределе терпения. Отнимать деньги у аристократии и получить новую Фронду? Согласно докладу, надо было срочно отдавать под суд маршала, генерал-интенданта и еще двенадцать высших командиров. Но кто тогда будет воевать?

Трудно быть королем, однако.

Нуарбель вдруг почувствовал, что его мысли идут совсем в другом направлении, что он думает не о финансах, политике и войне, а о королевском носе. Нос у короля был бугристый и пористый, с некрасивым уступом посредине. Из ноздрей росли черные волоски. Щеки короля были изрыты морщинами, ямками, следами выдавленных прыщей. Король был едва умыт. Около ушей виднелись белесые катышки вчерашней пудры. Парик тоже был непарадный, сальный, съехавший чуть набок. На висках короля щетиной торчали отросшие после бритья короткие седые волосы. Руки его подрагивали.

«Удивительное дело! – подумал Нуарбель, но тут же спросил сам себя: – А что тут удивительного? Король немолод, король устал от своих трудов…» То есть тут же ответил себе на свой вопрос. Удивительно другое. Этот старый, немощный, дурно пахнущий человек может прямо сейчас обладать любой женщиной Франции. Какую он только ни пожелает – она отдастся ему с восторгом и страстью, без сомнений и колебаний, не себя принося в дар, а словно бы получая от короля неслыханное благодеяние.

Ревнивые мысли охватили Нуарбеля. Королю скоро шестьдесят, он сед, некрасив, наверное, слаб в постели – но ему все сокровища любви даются даром. А Нуарбелю всего двадцать восемь, он изящен, силен, у него молодая упругая кожа без этих рытвин и пор – а вот поди ж ты! У него, кроме унылой костлявой жены, в жизни были всего две крестьянки, которых ему перед свадьбой привел лесничий по приказанию старшего брата. Вот и вся его любовная биография. Как скучно, какая тоска, и это посреди Парижа, о котором все говорят как о столице изящного распутства, галантного флирта, тайных наслаждений? Ну и где это всё?

«Но почему мне вдруг пришли в голову эти странные мысли?» – изумился Нуарбель, огляделся и вдруг всё понял.