Так увели кое-кого и из 2-го «Б». А за Гельмутом Пенкиным бабушка приехала на такси. Она тут же обнаружила Гельмута, закрыла ему рот ладошкой, почувствовав, что он хочет что-то сказать.
— Что вы ему рот затыкаете? Увозите, да? — подскочил к ней Рябоконь. — А нам сегодня бегемота кормить!..
— Кого? — Бабушка подумала, что над ней издеваются.
— Ги́ппо-по́па! — с трудом выдавил из себя Марягин.
— Ах, негодник! — вскричала оскорбленная бабушка. — Это слово ты повторишь завтра перед Кирой Викторовной. Распустились. Идем! — приказала она Гельмуту.
Пенкин изобразил лицом и руками, как он огорчен, что это бабка во всем повинна, скрылся в такси. И уехал, но большинство осталось на «продленке». Мальчики поактивнее тут же подбежали к гигантской катушке с кабелем и принялись отматывать синие и белые жилки, выпрастывая их из оболочки. Те, кто попассивней, стояли на дорожках и глядели по сторонам, как, впрочем, и пассивные девочки, а все, кто почковался вокруг Мариночки Кондратенко, стояли кружком, голова к голове, и оттуда, изнутри, то слышался страстный свистящий хоровой шепот, то песня Пугачевой «Миллион, миллион алых роз». Расстелив на садовом столе кусок обоев, Федулина рисовала буквы для подписи под бегемотом. Фигура животного была уже нарисована. Причем глаза у него были даже не человечьи, а кукольные, печальные, с загнутыми ресницами, зрачками с белым проблеском для живости и голубыми радужинами, как на парикмахерских плакатах.
Высунув язык, Федулина писала: «Очень большой друг». Оля же Николаева была одна. Она, конечно, страдала, хотя из всех сил старалась виду не показать. Она даже вытащила из сумки прыгалку и стала прыгать, а уж это она умела делать поистине классно. Но глядели на нее только пассивные мальчики и девочки с таким же скучающим выражением лиц, с каким они глядели на мусорную машину, на голубей на заборе или на цветочек на грядке…
На крыльце появились трое: Игорястик, Стас и Толоконников. Игорястик оглядел двор, увидел кучу девчонок-второклашек и свистнул. Из середины кучи поднялась рука.
— Мари́н!.. — крикнул Кондратенко.
Плотно склеенная, словно пчелиное гнездо, группка девочек раскрылась, обнаружив Мариночку.
— Алле, — крикнул Игорястик и махнул ей рукой. — Быстро ко мне!
Мариночка, ни слова не сказав подружкам, подлетела к братцу и подняла на него прозрачные сияющие глаза.
— Ты вот что, — сказал Игорястик очень сухо. — Туда сегодня не ходи. Поняла?
Взгляд Мариночки стал вопросительным.
— Туда, на Бахметьевку, чтобы сегодня не ходила, чтоб я тебя сегодня там не видел, чувствуешь? Увижу — уши оборву!..
Толокно в подтверждение скорчил свирепую гримасу. Глаза Мариночки наполнились слезами. Потом слезы выкатились наружу и заструились по щекам. Мариночка резко повернулась и пошла прочь от ребят. О, как она летела на зов брата, еле касаясь земли, и как теперь шла назад, к девчонкам, твердо печатая шаг… И какое у нее сейчас было злобное лицо!
— Хорэ? — спросил очень грубым тоном Игорястик. — Не послушаешься — я тебе сделаю. Договорились?
— Пошел к черту! — произнесла Мариночка сквозь зубы, не обернувшись.
Игорястик с безразличием сплюнул, мотнул головой, и троица двинулась со школьного двора.
— Что, Маришечка, что случилось? — участливо спросила ее Федулина, когда Марина подошла к девочкам.
— А тебе больше всех надо? — огрызнулась Дюймовочка очень похоже на Игорястика. — А ничего, так помалкивай!
— Правда, Федулина, что-то ты много выступать стала, — презрительно бросила Руфка Быкова, оттесняя Федулину с ее места возле Мариночки.
— Кончай, Федулина, — сказала Графова. — Надоело!..
— А ты знаешь, как это называется? — подхватила Дивова. — Неделикатность.
— «Миллион, миллион, миллион алых роз!»— запела, и очень музыкально, Мариночка Кондратенко.
— «Из окна, из окна, из окна видишь ты!»— подхватили девочки.
Конфликт был ликвидирован, все снова были вместе, и все дружно пели.
Но вот вдруг Мариночка выбралась из девчачьей группки и пошла по направлению к Оле Николаевой. Девочки переглянулись и двинулись вслед за ней с лицами постными и многозначительными.
— Дай попрыгать, — сказала Мариночка и протянула руку.
Оля остановилась и долгим взглядом поглядела на Дюймовочку, словно решая, как она должна себя вести.
Мариночка тоже глядела Оле в самые зрачки, словно экзаменовала: ну, как ты поступишь?
Оля Николаева тряхнула головой, очевидно приняв решение, и сказала, может быть, чуть громче, чем хотела бы:
— На, прыгай!.. — и повесила веревочку на протянутую Мариночкину руку.
— Свинство какое! — не замедлила прокомментировать Быкова. — Она как человек и дать не может! Сразу видно, в лесу жила!..
— Интересно, — подхватила Графова. — Она ведет себя ну просто как уличная девочка.
— Нескромно, — сказала Дивова. — А скромность — вежливость королей…
— Каких? — не выдержала своего долгого молчания Федулина.
— Чего? — спросила Дивова.
— Королей каких?
— Да любых, — и Дивова объяснила — Так моя бабушка говорит.
— А-а, — протянула Федулина. — А я думала, карточных…
— Кончай, Федулина, — с презрением повернулась к ней Быкова. — Что с тобой сегодня происходит, даже странно… Что о тебе девочка подумает?
И вдруг раздался тонкий писк, как будто крыса попала в капканчик:
— И-и-и-и-и-и! — это заплакала ставшая разом темно-фиолетовой невезучая Федулина.
А Мариночка Кондратенко не спеша расправляла прыгалку, наматывала веревочный лишек сперва на одну руку, потом на другую, потом встала в позицию и вдруг, ощутив, видно, прилив вдохновения, еле уловимым движением взметнула прыгалку и запрыгала. О, что это было за прыганье! Если бы у нас проводился чемпионат по фигурному прыганью, то Дюймовочка явно была бы чемпионкой. Она прыгала и на одной ножке, и на двух, и перекрещивая то веревочку, то ножки, и подпрыгивая очень высоко, так что прыгалка пролетала между ее туфельками и землей по два, а то и по три раза… Да разве в силах я описать все немыслимо трудные элементы такого прямо циркового номера! У девчонок дух захватило от зависти, а Мариночка Кондратенко прыгала еще искусней, еще изощренней, и казалось, что не человек прыгает через веревочку, а ангел порхает над грешной землей или там мотылек вибрирует над сладостным цветком.
А глаза ее безотрывно глядели в глаза новенькой. Ольга восхищенно следила за невероятными эволюциями раскрасневшейся беленькой девочки и скорее всего думала о том, что это, наверное, своеобразное предложение дружить, и всем видом своим показала, что весьма этому рада. Но вдруг Мариночка прекратила свой фантастический аттракцион, замерла, упершись обеими ногами в землю, и швырнула прыгалки под ноги Николаевой.
— На!
Николаева по простоте хотела нагнуться и поднять прыгалку, но какой-то внутренний протест помешал ей сделать это. Она распрямилась и поглядела на Дюймовочку. А кондратенковские подружки принялись восхищенно восклицать:
— Вот класс! Ну, дивно!.. Оторви и брось!.. Обалденно!.. Фирма!..
— Дай как следует, — сказала Оля Мариночке.
— А я как? — спросила Мариночка. — Девочки, это какая-то больная девочка. Она наклониться не может.
— Я могу, — сказала Оля мрачно. — Я только терпеть не могу, когда надо мной издеваются.
— Да кто над тобой издевается, девочка? Правда, девочки?
Все Мариночкины девочки закивали. А тут и ребята подошли, Марягин, Николаев, Рябоконь и другие.
— Вот гляди, Маряга, — сказала Дюймовочка. — Прыгалка лежит, можешь поднять?
— Могу, а что?
— А вот она не может. — И Мариночка кивком головы указала на Олю.
— Ну да? — Марягин уставился на Николаеву. — Почему не можешь?
— А почему ты можешь? — спросила ему в тон Оля.
— Я первый спросил, — сказал Марягин, отталкивая вышедшего вперед Николаева.
— Не скажу.
— Почему.
— У тебя язык вот такой, — она показала ладошку.
— Только пришла, а уже знаешь, у кого какой? — Марягин обиделся и начал себя раззадоривать, чтобы разозлиться по-настоящему. — Ну что? Ну что ты лезешь?.. Что выступаешь?.. Сейчас по шее как звездану, чтобы была вежливей.
