Городок, название которого вынесено на обложку этой книги, долго назывался иначе – не Райгород, а Крайгород. Что было довольно символично. Основанный в пятнадцатом веке, он несколько столетий находился на краю в буквальном смысле этого слова. Вначале – на южном краю Великого княжества Литовского, потом – на восточном рубеже Речи Посполитой. Позже – у северной границы Османской империи, а когда турок изгнали поляки, опять стал польской приграничной крепостью.

Возможно, такое название сохранилось бы и до нынешних времен, но в конце восемнадцатого века произошел очередной раздел Речи Посполитой, и городок оказался в составе Российской империи. Именно тогда в его названии произошли изменения: городок стал местечком, и из его названия исчезла буква «К». То есть Крайгород превратился в Райгород. Что с учетом геополитических перемен, вероятно, тоже должно было стать символичным.

Если местные украинцы и поляки возражали, то евреи отнеслись к изменениям философски – они их просто не заметили. Ибо что «на краю», что «в раю» евреям жилось примерно одинаково. Стараясь не конфликтовать с властями и соседями, они во все времена тщательно оберегали свою обособленность, землю не пахали, ремесленничали, торговали. Но главное – хранили традиции и бережно передавали их из поколения в поколение. И какие бы беды ни происходили – опустошительные татарские набеги, резня отрядов Богдана Хмельницкого, произвол польских панов, рекрутская повинность, – евреи никогда из тех мест не уходили. Более того, женились, рожали детей, строили дома и синагоги, развивали ремесла, расширяли торговлю. В общем, врастали в эту землю и обустраивались так, будто собирались здесь жить вечно.

В конце девятнадцатого века в Райгороде жили примерно четыре тысячи человек. Треть из них были евреи. Жили все более или менее дружно, друг другу не помогали, но и не мешали. Время от времени местный ксендз пан Тадеуш Липницкий, православный батюшка отец Илларион и глава еврейской общины реб Моше даже собирались вместе, чтоб выпить по стаканчику и поговорить за жизнь. Ребе рассказывал о тяжелой жизни евреев – слухи о погромах, высокие налоги, урядник-грубиян… Пан Тадеуш и отец Илларион его успокаивали, говорили, что нужно надеяться, верить и все изменится к лучшему. «Когда?» – устало вздыхал ребе. «Скоро! – отвечали “святые отцы”. – Не за горами двадцатый век, век просвещения и прогресса…» Ребе говорил, что, может, что-то где-то и изменится, но только не у нас. «Как не у нас?! – восклицал батюшка. – Не забывайте, где мы живем – в Райгороде!» – «У нас в первую очередь!» – соглашался с батюшкой пан Тадеуш. Реб Моше качал головой и говорил: «Ну-ну… Дай Бог! Посмотрим…»

В марте 1897 года в Райгороде, старинном местечке на юге Подольской губернии, сыграли свадьбу. Сендер Гройсман, сын покойного Лейба Гройсмана, лавочника из Пеньковки, женился на своей троюродной сестре, дочери местного шорника Соне Бронштейн.

Знакомые с раннего детства, молодые давно все обсудили и обо всем договорились. Они будут любить друг друга всегда, нарожают много детей, а на жизнь станут зарабатывать торговлей – откроют овощную лавку. Для осуществления этого плана они купят большой дом. Чтоб в одной его части можно было жить, а в другой – торговать. Здесь же они будут учить своих детей грамоте и ремеслу, а со временем, когда состарятся, передадут детям и дом, и парнусу[3]. «Хороший план! – одобрил ребе, подписывая ктубу[4]. – Как говорится, в добрый час!»

Дом нашелся почти сразу. Причем именно такой, как они хотели, – немного на окраине, но зато просторный и с двумя входами. Хозяин, булочник Волох, вдовец, собрался следом за детьми в Америку и выставил дом на продажу. Дети написали папе, чтоб продавал быстро, не торговался. Главное, чтоб хватило денег на билет на пароход, а уж там, в Америке, они его всем обеспечат, будет как сыр в масле кататься!

Так как Волох продавал недорого, денег, оставшихся Сендеру в наследство, хватило. Купчую оформили быстро, и сразу после Пурима[5] молодые въехали. В задней части дома, с выходом на сад, огород и сарай, стали жить сами. А в той части, что выходила на шумную, ведущую к базару улицу, открыли овощную лавку.

Сендер был человек простой и добрый. Продолжая семейную традицию, дело свое знал хорошо, вел его разумно, толково. Но главное, с удовольствием. Утверждал, что, если бы не субботы и праздники, никогда бы лавку и не закрывал. «Сендер, ша! – посмеивались соседи. – Сделай перерыв! Смотри, жена убежит! Не сглазить бы, такая красавица…»

Соседи говорили правду. Соня действительно была красива. Причем той теплой, глубокой и лишенной внешней яркости красотой, которая отличает женщину по-настоящему красивую от заурядной красотки.

Целыми днями, хлопоча в лавке, Сендер и Соня ждали ночи, чтоб, забыв об усталости, поскорее оказаться в жарких объятиях друг друга. Засыпая, держались за руки и видели одни и те же сны. Просыпались с рассветом, чтоб с улыбкой встретить дела и заботы нового дня.

Так в трудах и радостях протекала их жизнь. Была любовь, пришли успехи в торговле, появился достаток. Только детей все не было. Вначале вообще ничего не складывалось. В следующие полгода Соня два раза беременела, но оба раза случались выкидыши.

Супруги переживали, думали, что не могут иметь детей, так как состоят в родстве. Ходили к раввину советоваться.

– Это вряд ли, – отвечал ребе. – Если двоюродные, то, конечно, не очень хорошо… а троюродные – так это разрешается. Это можно… Но надо соблюдать заповеди, молиться. И, даст Бог, все получится!

Сендер и Соня делали все, как велел ребе. Продолжали соблюдать заповеди. Молились два раза в день, утром и вечером. И в каждой молитве просили Бога дать им потомство. Соня хотела дочку, Сендер, разумеется, – сына.

Только через год Бог услышал их молитвы. В мае Соня забеременела, а в январе 1901 года, первого числа, родила. К радости Сендера, сына. Назвали его согласно традиции – в честь не дожившего до радостного дня рождения внука папиного отца – Лейбом.

Морозным утром следующего дня на базарной площади встретились раввин и православный батюшка.

– Если вы еще не знаете, – оглаживая длинную густую бороду, пробасил батюшка, – я вам сообщаю: у Сендера Гройсмана вчера родился первенец!

– Это я не знаю?! – воскликнул ребе, пощипывая жидкую бороденку. – Я знал еще… Еще до того!

– До чего? – удивился батюшка.

– Не имеет значения! – отмахнулся ребе. – Вы не поймете! В Талмуде сказано…

Святые отцы время от времени пускались в богословские споры. Ребе и сейчас был готов начать дискуссию. Но батюшка замахал руками, улыбнулся и примирительно произнес:

– Главное, чтоб был счастливым! Кстати, хочу вас попросить: когда будете делать брит[6], не забудьте, что ребенок особенный! Родился в первый день нового века.

Раввин не признавал юлианского календаря, но на всякий случай спросил:

– Как именно я должен иметь это в виду? Как-то иначе резать?

– Резать… красиво! – расхохотался батюшка. Потом энергично потер красные от мороза щеки и добавил: – Буду за него молиться. Если, конечно, позволите…

– Почему нет! – разрешил раввин. – Хуже не будет!

И, похлопав друг друга по плечам, они разошлись.

Так, получив двойное благословение, маленький Лейб стал расти. В десять месяцев он пошел. В два года заговорил, причем сразу на двух языках – на идише и по-украински. В четыре бегло читал на иврите. В семь, немного поучившись в хедере[7], быстро овладел основами арифметики. Спустя еще год меламед[8], встретив Сендера на улице, сказал, что его сын может больше в хедер не приходить.