Как в артели были организованы дела, выяснилось позже.

Все, что Гройсман обещал Настеску, исполнялось в полном объеме. Румынские офицеры бесперебойно получали папиросы, а солдаты – рассыпной табак. Отчетные документы составлялись аккуратно и передавались в жандармерию точно в срок. В бухгалтерских балансах дебет с кредитом сходился «в ноль» до последнего пфеннига. При этом артель зарабатывала немалые деньги. И тратились они на нужды гетто. Как такое вообще стало возможным? Секрет, оказывается, был таков.

Табак артельщики закупали на вес, а перед румынами отчитывались за объем. Образовавшиеся излишки оставались в распоряжении Комитета. Весь ферментированный табак шел на папиросы, причем двух сортов: обычные и дорогие. На белоснежные мундштуки последних художник Файнгерш с каллиграфической точностью наносил золотой краской оригинальную надпись: «Герцоговина Флор». На обычных папиросах названия не писали. Рассыпной табак упаковывали в бумажные пакетики. Табачные отходы ссыпали в газетные кульки.

Переодевшиеся в старье женщины, дети и старики, умело скрываясь от румынских жандармов и местных полицаев, разносили табачные изделия по соседним местечкам, торговали вдоль дорог, на близлежащих железнодорожных станциях.

Выручку сдавали Гройсману. Контроль и учет были строгими. Четверть собранных денег, как договаривались, Гройсман отдавал Настеску. Остальное – направлял на нужды гетто и распределял между ограниченным количеством доверенных людей. Какие-то деньги, вероятно, оставлял себе.

Где Гройсман во время войны находил в таком количестве табак, папиросную бумагу, мундштуки, каким путем их доставляли, как проходила оплата за сырье и, главное, как в таких условиях удалось организовать эффективное и бесперебойное производство – он в последующие годы никогда и никому не рассказывал. Говорил, что «уже забыл».

Освободив Райгород, советское военное командование действительно распорядилось провести тщательное расследование и предать суду всех, кто сотрудничал с оккупационными властями.

Первым делом арестовали трех местных жителей, служивших при румынах полицаями. Но в суд отвезли только двоих. Третьего – на выходе из здания гарнизонной контрразведки – застрелил молодой армейский лейтенант из взвода обеспечения. Стрелял не прячась, в упор. Поразив первого, пытался застрелить оставшихся, но его обезоружили, задержали и отправили на гауптвахту. Следствие показало, что лейтенант был родом из Литина. Оттуда же ушел на фронт. Получив известие, что в сорок втором немцы убили всю его семью, поклялся отомстить. Просился на передовую, мечтал лицом к лицу встретить врага. Но его не отпускали, берегли. Говорили, что нужен в обеспечении, просили подождать. Так продолжалось два с лишним года. И все это время лейтенант мечтал о мести, готовился, надеялся, что представится случай. Случай представился в Райгороде. Когда все эти факты обнаружились, лейтенанта отпустили. Инцидент оформили как расстрел при попытке подозреваемого к бегству.

Через неделю в Райгороде начались допросы. Поскольку допросить предстояло сотни людей, приняли решение увеличить бригаду дознавателей. В усиление прислали несколько опытных офицеров во главе с известным своей непримиримостью к предателям капитаном Буряком.

Изучив собранные до его прибытия материалы, капитан решил первым делом допросить руководителя Комитета по самоуправлению. Удивился, почему этого до сих пор не сделали. Ему ответили, что тот в лазарете с тяжелым воспалением легких. Говорить не может, бредит.

– А заместитель или кто там у него был?.. – поинтересовался Буряк.

– Некто Гройсман, товарищ капитан! – доложил старшина.

– Надеюсь, здоров?

– Выясним, товарищ капитан!

– Пулей давай! И проследи, чтоб документы взял. А то заладили все: «Утрачены, утрачены!..»

Лейб явился на допрос с объемистым портфелем. Осторожно вошел в кабинет дознавателя. Буряк, не поднимая головы, с папиросой во рту, что-то писал. Так продолжалось довольно долго. Гройсман занервничал. Прокашлявшись, спросил:

– Вызывали?

Буряк не отреагировал. Гройсман пожал плечами и осторожно сел. Портфель прислонил к ножке стула. Подумав мгновение, переставил его на колени.

– Разве я предложил вам сесть? – спросил Буряк, не отрываясь от бумаг.

Гройсман встал. Буряк продолжал писать. Лейб с растерянным видом некоторое время постоял и тихо произнес:

– Раз товарищ капитан занят, так, может, я в другой раз зайду?

– Стоять! – рявкнул Буряк, впервые взглянув на Гройсмана. Потом смерил его презрительным взглядом и скомандовал: – Документы на стол!

Лейб дрожащими руками раскрыл портфель, достал оттуда лист бумаги и осторожно положил перед Буряком. В бумаге указывалось, что с сентября 1941 по март 1944 года гражданин Гройсман Лейб Сендерович, 1901 г. р., работал в городе Райгороде-Подольском в качестве «специалиста по снабжению». Ниже стояла подпись самого Гройсмана. Поверх подписи располагалась печать заготконторы.

Заглянув в бумагу, Буряк поперхнулся папиросным дымом. Откашлявшись, расстегнул кобуру, положил перед собой пистолет и, чеканя каждое слово, произнес:

– Советские люди на фронте кровь проливали, а ты здесь… – он заглянул в бумагу, – «по снабжению»? – И, выпучив глаза, закричал: – Паскуда! Захребетник жидовский! Давай! Быстро! Рассказывай! Кого снабжал, чем снабжал?!

Гройсман от страха сел. И тут же встал. Вытерев пот со лба, сообщил, что дело нешуточной секретности. После чего попросил разрешения закрыть дверь. Капитан вновь схватился за пистолет.

– Ша… – выставив вперед дрожащую руку, пробормотал Лейб. – Не надо кричать. Я все объясню…

Обратив внимание, что уже полчаса из кабинета не доносятся крики начальника, встревоженный старшина дважды прикладывал ухо к двери. Но слышал лишь глухой голос подозреваемого. Но еще больше старшина удивился, когда неожиданно раскрылась дверь и подозреваемый с лицом белее мела вышел и направился к выходу. Причем портфеля в его руках не было. Старшина в недоумении потер затылок, встал и заглянул в кабинет начальника. Безмолвный Буряк с лицом цвета собственной фамилии смотрел куда-то в сторону. Заметив старшину, как-то неестественно задвигал руками, а ногой сделал движение, будто задвигает что-то под стол. После чего сказал, что сегодня допросов больше не будет, и отпустил старшину отдыхать.

Покинув здание гарнизонной контрразведки, Лейб на ватных ногах еле добрел до дома. На приветствие соседа не ответил, с детьми говорить не стал. На осторожный вопрос Ривы, как все прошло, тоже не отреагировал. Выпив без закуски стакан водки, не раздеваясь, лег спать. Сутки проспал.

Что именно произошло в кабинете Буряка, Гройсман никогда и никому не рассказывал, даже жене. Единственное, что ему вскоре пришлось как-то прокомментировать, – это новый паспорт. В прежнем, довоенном, в графах «имя» и «отчество» он был «Лейб Сендерович». В новом, недавно выписанном на основании справки из временной комендатуры, стал «Лев Александрович». Перемена имени объяснялась тем, что особист (хороший хлопец этот Буряк, дай ему Бог здоровья!) опасался сделать ошибку в написании еврейских имен. Поэтому вписал в документ более для него привычные имена русские.

На самом же деле произошло следующее.

Впечатленный рассказом о тревогах и тяготах жизни в оккупации, капитан Буряк неожиданно для себя растрогался. Пока он сочувственно кивал головой, Гройсман выставил на стол портфель и широко его раскрыл. Портфель был доверху набит деньгами и драгоценностями. Не дав Буряку опомниться, Лейб сообщил, что давно собирался сделать взнос в Фонд Победы. Чтоб построили танк или самолет… Он слышал, такое возможно. Но, к сожалению, не было шанса воплотить это в жизнь. Сами понимаете… Буряк понимающе кивнул. И вот теперь, продолжил Гройсман, случай наконец представился! Война не закончена, он хочет помочь стране и партии… Короче, вот, принес! Расписку? Боже упаси! Какая расписка?! Он доверяет Буряку, как собственному брату! Разве такой умный человек, как товарищ капитан, не найдет способ распорядиться его скромным даром?! Конечно, найдет! Устроит все наилучшим образом! Тем более что Гройсман желает сделать анонимное пожертвование, и он бы хотел, чтоб ни одна живая душа никогда ни о чем не узнала.