Антон встал.

– Разрешите идти?

– Иди. Черкашину скажи, что полковник прибудет в конце дня для принятия отчета. Сочувствия по поводу ранения пусть не ждет, потому как, кроме сожаления, я ничего не испытываю. Сожаления по поводу отсутствия мозгов.

Оставшись один, Мостовой решил предаться размышлениям, которые больше представляли анализ узнанного, чем попытку добраться до истины путем сопоставления фактов.

«Гладышев прав. Судя по тому, что в квартире все осталось нетронутым, арбалетчица не знала, где искать. Вопрос – что она искала? Все было вывезено заранее. Не знать об этом арбалетчица не могла, тем не менее, решила сыграть ва-банк. Эх, если бы Черкашин был более удачлив! Он все делал правильно: и ключи прихватил, и Гладышева уговорил. Везенья не хватило».

Звягинцев служил в милиции более двадцати лет. До перехода в органы учился в университете, служил в армии, работал в Горкоме комсомола, три месяца в Обкоме партии. Причиной перелома в жизни стала перестройка общества – как в прямом, так и в переносном смысле. Надо было начинать сначала, а так как выбор был небольшим, Дмитрий Константинович остановился на милиции.

«Какая-никакая, а все-таки власть, – думал Звягинцев. – К тому же возможность сделать карьеру. Не КГБ, конечно, зато не так строго».

Привычка выполнять команды от и до была воспитана в Звягинцеве с детства. Отец развивал в сыне исполнительность с такой скрупулезностью, словно заранее знал – служить тому в следственных органах, и не где-нибудь, а в Московском уголовном розыске.

Подъезжая к дому Мытника, майор думал о том, с какой тщательностью будет вести досмотр квартиры. За полчаса до отбытия группы позвонил Мостовой и попросил взять обыск квартиры под личный контроль. Что это значило, Звягинцев знал как никто другой.

Дмитрий Константинович и сам был не против еще раз пройтись по хате. В тот день, когда вывозили картины, удалось заныкать табакерку, которая, судя по клейму, принадлежала князю Голицыну.

«Не бог весть, какая вещь, – думал Звягинцев, – зато стоит больших денег. Страсти утихнут, знакомому скупщику снесу, тот и пристроить поможет, и с баблом не обманет. Знает шельма, майора МУРа на бабки развести – что клеймо на лбу поставить».

И вдруг такая удача – арбалетчица залезла в хату Мытника. Зачем? Непонятно. Может, поживиться хотела, но не знала, что вывезли все давно? В таком случае, зачем арбалет? Нет, прав полковник, в истории с убийством еврея тайн не то, чтобы много – завал. А где тайны, там навар.

Звягинцев знал: как руководителю ему пыхтеть не придется. Пусть молодые землю роют, а он понаблюдает со стороны, каморку проверит. Что-то подсказывало, что начинать надо именно с нее.

Последний раз, когда хату шмонали, комнатушка была на очереди последней, а так как рабочий день подходил к концу, осмотр провели поверхностный – вынесли вещи, простучали пол, прощупали стены. На том и закончили.

«Нет, – думал Звягинцев. – На сей раз все будет выглядеть по-другому. Проверим косячки, дверь осмотрим, пол – все, как надо. Не найдем – стены просветим. Не может быть, чтобы ничего не было».

––

Шел шестой час обыска. Ничего такого, что могло заинтересовать следствие: ни тебе тайника, ни мест, где можно было спрятать хоть что-то.

Майор был вне себя. Осмотр каморки так же не дал результатов, прибор не обнаружил не единой пустоты.

Данный факт бесил до такой степени, что Звягинцев хотел, было отдать команду начать вскрывать полы. Спасли показания прибора – оказалось, что пол залит слоем бетона.

О результатах обыска надлежало сообщить Мостовому. Звягинцев, зная, что отвести гнев начальства поможет только чудо, тянул время. Чудо произошло, когда группа перебазировалась из гостиной в кухню на кофе и перекур.

Дмитрий Константинович, будучи человеком некурящим, решил еще раз пройтись по комнатам. Подойдя к каморке, не хотел открывать дверь, рука же потянулась к ручке. Окинув помещение взглядом, Звягинцев закрыл и уже собрался перейти к осмотру балкона.

Мысленно он был вне квартиры, теша себя надеждой, что свежий воздух и солнце разбавят начинающую давить на сознание тоску. Выручили глаза. «Задняя стена толще, чем боковые, – оглядываясь, подумал Звягинцев. – Странно, стены должны быть одинаковыми».

Распахнув дверь, майор ощупал боковые стороны. Прибор не показал пустот, но и не показал, поскольку внутри монолит.

«Какой к черту монолит?! – пронеслось в голове. – Зачем укреплять часть общей стены, да еще в каморке? Нет, здесь определенно что-то есть. Но что?».

Дмитрий Константинович хотел было позвать криминалиста, чтобы тот проверил стенку, но, сам не понимая зачем, вышел, прикрыв за собой дверь.

«Позову и что из этого? Придут, прозвонят, найдут пустоту, начнут долбить».

Представив внутри каморки набитый произведениями искусства тайник, Звягинцев испугался.

«Найдут, опишут, передадут в музей. А мне что, грамоту? Хрен вам. Я, может, этого момента всю жизнь ждал».

Глянув в сторону кухни, откуда раздавался молодецкий смех, Звягинцев попытался взять себя в руки.

«Не надо гнать лошадей. Продумать, взвесить все за и против. Доложу, что ничего не найдено. Криминалист подтвердит. Квартиру опечатают, охрану снимут. Охранять-то будет нечего. Останется прийти и расковырять стену».

«Расковырять стену! – Прошумело в голове, подобно ворвавшемуся в форточку ветру. – Легко сказать. По-тихому не получится, потому что придется долбить. Когда долбишь, всегда грохот. Господи, о чем я думаю!»

Отойдя от двери, Звягинцев присел на край стула. Из пике размышлений помог выйти голос криминалиста.

– Куда пропали, товарищ майор? Ждем-ждем, вас все нет.

Собрав волю в кулак, Звягинцев встал.

– Чего ждете?

– Как чего? Рабочий день закончился полчаса назад. Пора и честь знать.

– Честь? Причем здесь честь?

– Не причем. Но мне еще в контору ехать, прибор сдавать.

– Ладно, – глянув на часы, произнес Дмитрий Константинович. – Половина шестого!

– А я что говорю.

Криминалист, покачав головой, направился в сторону кухни. Глядя лейтенанту в спину, Звягинцев благодарил бога за то, что тот так вовремя подослал к нему парня.

––

Гладышев схитрил: мастеров, способных изготовить арбалет, в списке числилось не два, а восемь. Шестеро проживали в Москве, двое в Подмосковье. Четверых Антон посетил до того, как они с Черкашиным попали в переделку.

Результат был равен нулю. Никто из специалистов по изготовлению средневекового оружия к мини-арбалету не имел никакого отношения. Когда-то что-то мастерили – в основном, для баловства, для постановки театральных действий, во время которых дяди и тети, переодевшись в средневековые одежды, изображали Робин Гудов.

Проклиная себя за то, что соврал, Гладышев понимал: растяни он посещение оставшихся четверых на сутки, а то и надвое, полковник мог не понять, как можно потратить столько времени на выяснение причастности к убийству двух человек. Тем более, когда известны их адреса и фамилии.

«Он, как с ума сошел, – возмущался в душе Антон. – Думает, если опера начнут носиться подобно гончим, преступления будут раскрываться сами собой».

Решив, что начать следует с тех, что жили в Подмосковье, Гладышев позвонил Матвею в больницу.

– Прийти не смогу. Мостовой загрузил так, что пожрать некогда.

Тут же посыпались вопросы: что, как, почему? Расстраивать не хотелось, поэтому Антон не нашел ничего лучше, как проорать в трубку: «Потом расскажу. Завтра, к обеду постараюсь вырваться. По поводу совещания – полковник стрелял глазами так, будто хотел изрешетить. Тебя пообещал придушить лично. Так что готовься».

– Готов… – Простонал в ответ Матвей.

Первым в списке мастеровых стоял Егор Ермилов. Слесарь высшего разряда семидесяти четырех лет проживал в Ступино, что по Каширскому шоссе в ста километрах от Москвы.

«Два часа, чтобы добраться, полчаса на разговор, два, чтобы вернуться. К пяти буду в Москве. Хватит времени, чтобы посетить еще одного», – думал Гладышев, не подозревая, какой сюрприз готовит ему судьба.